Сердар - Луи Жаколио

После нескольких минут молчаливого наблюдения Сердар положил бинокль обратно в футляр и, повернувшись к своему другу, произнес:

– Наконец пароходы на рейде. Через четыре или пять часов к нам должен прибыть курьер. Как приятно время от времени получать известия из Европы!

– Говори сам за себя, – воскликнул Боб, – ты поддерживаешь воистину министерскую переписку, я же, черт возьми, с тех пор, как нахожусь в этой стране, не получил и клочка бумаги от своих прежних друзей! Когда я стал генералом раджи аудского, я написал дядюшке Барнету о своем повышении, но старик, всегда предсказывавший мне, что из меня ничего хорошего не получится, сухо ответил мне двумя строчками, что он не любит мистификаций… Вот единственное известие, полученное от моей почтенной семьи.

– Только бы Оджали нашел Рама-Модели, – продолжал с задумчивым видом Сердар, не обращая внимания на болтовню друга.

– Ты напрасно послал его одного, – вставил Боб, – я тебя предупреждал.

– Я не мог отправить ни Нариндру, ни Сами. Они не знают Галле, а так как языки, на которых говорят на Цейлоне, им незнакомы, то они не смогли бы разузнать и найти жилище Рамы.

– А Оджали? – со смехом прервал его Боб.

– Оджали два года до начала войны прожил у меня вместе с Рама-Модели и сумеет его найти. Можешь быть уверен в его сообразительности. В конце концов, я вручил ему письмо, достаточно объясняющее все. В том же пакете находится масса различной корреспонденции, адресованной европейским офицерам в армии Наны. С тех пор как началось сражение с Англией, они не могут получать никаких вестей, ведь восставшие не владеют ни одним портом, который позволил бы сообщаться с заграницей.

– Достаточно малейшего подозрения, чтобы твой друг Рама был повешен на крепостном валу.

– Рама не боится ни англичан, ни смерти.

– Полно, – продолжал Боб несколько ворчливым тоном, – не станешь же ты уверять меня, что исключительно из любви к ремеслу сельского почтальона заставил нас пройти всю Индию форсированным маршем, чтобы осуществлять теперь наблюдения с верхушки пика Адама!

– Вот ты снова нарушил клятву, – печально произнес Сердар. – Зачем ты спрашиваешь каждый раз, как только предоставляется случай, если знаешь, что я не могу и не хочу тебе отвечать?

– Ну, не сердись, – ответил Боб, протягивая ему руку, – я не буду больше спрашивать ни о чем, я буду следовать за тобой с закрытыми глазами… только не забудь позвать меня, когда надо будет раздавать удары или их получать.

– Я знаю, что могу рассчитывать на твою преданность, – с глубоким волнением сказал Сердар. – Не бойся, ты, возможно, понадобишься мне раньше, чем я желал бы этого.

Он взял бинокль и погрузился в прежние наблюдения.

Так всегда кончались их споры.

Тем временем Нариндра и Сами приготовили кофе и рисовые лепешки, простая и умеренная еда составляла обычно их первый завтрак.

– И дрянной же корм! – ворчал Боб Барнет, поглощая легкие лепешки, которые в этой стране назывались «аппес» и были так же легки, как маленькие крокетки в форме ракушки, что продают в Париже разносчики. God bless me![22] – любимое выражение генерала. – Надо по меньшей мере триста семьдесят штук этих, как бишь их… чтобы насытить порядочного человека… и при этом ни капли виски, чтобы согреть желудок! И подумать только, что у меня в подвале моего аудского дворца все было заставлено первосортными винами, старым виски, бутылками двадцатилетнего джина, и их выпили за мое здоровье, меня не пригласив, эти сатанинские красные мундиры!… Не заберись мы на эту сахарную голову, а останься на равнине, мы могли бы найти птицу и арак в местной деревне!.. Еще один день на рисовых лепешках и чистой воде – потому что этот кофе всего лишь подкрашенная вода – запишется в «дебет» синьора Максуэла… Не бойтесь, капитан, все будет оплачено сразу, мы одним ударом подведем баланс всех наших счетов… – И, продолжая проклинать и ругаться, честный янки уничтожал пирамиды «аппесов» к великому удивлению Нариндры и Сами, которые не успевали их готовить. Но все в мире имеет границы, даже аппетит янки, и Боб Барнет наконец насытился. Он проглотил затем кружку кофе вместимостью в четыре или пять литров, подслащенного соответствующим количеством тростникового сиропа, и, громко крякнув два-три раза, сказал с видимым удовлетворением, что теперь «ему гораздо лучше!».

Покончив с завтраком, он взял карабин и, обернувшись к своему другу, сказал:

– Пойду поохочусь, Фред!

Эти слова, очевидно, вызвали у Сердара возражения, и он, нахмурив брови, сказал:

– Мы окружены врагами, возможно, шпионами! Ты сделаешь лучше, если останешься здесь.

– Тебя целиком занимают твои многочисленные проекты, а что прикажешь делать мне?

– Ты знаешь ведь, что твоя голова оценена…

– Да, в двадцать пять тысяч, ни более и ни менее, как и голова Нариндры.

– Дело не в цене. Ты должен сохранить голову, даже если бы англичане предлагали за нее целый миллион. Ты забываешь также, что мы принимаем участие в очень важном деле, от которого зависит судьба восстания и, следовательно, участь миллионов людей… Неужели ты не можешь пожертвовать минутным развлечением? Обещаю тебе, что мы сегодня же ночью вернемся на Большую землю, и ты знаешь, что там у тебя будет достаточно возможностей проявить свою активность…

– Ты всегда прав, – отвечал Боб покорным тоном, – я остаюсь. Будь у меня, по крайней мере, рыболовный крючок и обрывок бечевки, я мог бы поудить на озере…

Генерал произнес эти слова с такой комичной серьезностью, что Фред не мог удержаться от улыбки. Он почувствовал себя виноватым перед другом и сказал с некоторым колебанием:

– Если ты обещаешь мне не уходить далеко от этой маленькой долины, что расположена позади нас в самом пустынном месте, то, пожалуй, не будет ничего страшного, если ты поохотишься там пару часиков. Я боюсь только, что ты, захваченный страстью к таким развлечениям…

– Клянусь тебе, что не перейду границы, указанной тобою, – перебил его Барнет с нескрываемой радостью..

– Ну, что же, иди, если тебе так хочется, – отвечал Сердар, уже сожалея о своей слабости, – помни только свое обещание! Будь осторожен и не пропадай более двух или трех часов… Ты мне будешь нужен, когда вернется Оджали.

Фред еще не кончил говорить, как Барнет вне себя от радости исчез за плотной стеной тамариндов и бурао, могучие побеги которых густой чащей спускались в долину, указанную ему другом.

Было, надо полагать, часов одиннадцать утра. Яркое солнце золотило верхушки леса, идущего этажами по капризным и волнообразным уступам Соманта-Кунта. Озеро пантер, прозрачность которого не нарушалась ни единым дуновением ветерка, сверкало, как огромное зеркало под ослепительными лучами солнца. Гигантские цветки фламбуайантов и тюльпанных деревьев медленно склонялись на своих сильных стеблях, как бы ища под листьями защиты от дневной жары. Палящий зной струился с небосвода на окружающий мир, заставляя птиц прятаться в ветвях, а диких зверей в глубине их логовищ.

Не опасаясь ни гремучих змей, ни кобр-капеллос, Нариндра и Сами вытянулись в тени карликовых пальм и предались отдыху. Тишина нарушалась лишь чистым, серебряным звуком карабина с литым из стали стволом, который Барнет пускал время от времени в ход.

Всякий раз, когда этот звук, ослабленный пышной, дробящей звуковые волны растительностью, достигал Сердара, последний не мог удержаться от нетерпеливого движения. Сидя в тени баньянов, он продолжал наблюдать за горой.

Периодически он складывал руки и, пользуясь ими, как акустическим рогом, внимательно прислушивался ко всем звукам, доносящимся из долин со стороны Галле. Можно было подумать, что он ждет условного сигнала, так как, послушав некоторое время, он с лихорадочным нетерпением брал бинокль и начинал внимательно осматривать каждую складку земли и лесные опушки.

Оставляя на время свое наблюдение, он позволял мыслям погрузиться в обширные, составленные им самим проекты, которые должны были удовлетворить два чувства, наполнявших всю его жизнь, – патриотизм и ненависть к извечным врагам Франции.

Вот уже десять лет, как он колесит по всей Индии, возмущаясь алчностью британцев, которые душат эту прекрасную страну тысячью различных, изобретенных торговцами, способов. Они облагают бедных индийцев налогами, превышающими доход. Вытесняют местное хлопчатобумажное и шелковое ремесло, издавая указы в пользу манчестерских и ливерпульских фабрик. Вывозя рис, единственную пищу бедняков, они таким образом периодически вызывали голод, который уносил жизни миллионов людей. В тех местах, где жили эти несчастные, англичане не очищали и не восстанавливали прудов и оросительных каналов, без которых во время засухи все чахнет и умирает.

И вот, он, которого бедные «наиры» Декана звали Сердаром, командиром, а «райоты» Бенгалии – Сахибом, встал на их защиту. После десяти лет терпеливых стараний он сошелся со всеми кастами и, пользуясь повсюду их религиозными верованиями, приобрел доверие и тех, и других. Он внушил раджам надежду вернуть обратно отнятые троны, и ему удалось таким образом с помощью Наны Сахиба образовать обширный заговор, в котором, несмотря на миллионы заговорщиков, не участвовало ни одного изменника. В условленный день восстали двести тысяч вооруженных сипаев, захватив врасплох английское правительство. Поразительный в своем роде пример в истории целого народа, который за месяцы, за годы до события знал точный час, назначенный для свержения ига притеснителей, причем ни один из этих людей не выдал доверенной ему тайны.