Звезда курятника - Елена Логунова

— Распинаете несчастного? — спросила я нашего режиссера Славу, кивнув на Вадика.

— Вадька опять съемку облажал, — объяснил тот. — Мы ему публичную экзекуцию устраиваем. Дабы впредь неповадно было!

И он скомандовал:

— Ату его!

— Куда камеру повел, басурман? — тут же закричали в толпе. — И затрясся, затрясся, как юродивый!

— Зело нетверда десница твоя, отрок! — сурово рек другой оператор, Женя, придавливая плечо Вадика тяжелой рукой. — Руки оторвать подлецу за поганую съемку!

— Сие есть произвол и беззаконие! Я невинная жертва еси! — заявил Вадька, весьма натуралистично изображая приступ эпилепсии.

— Цыц, злыдень! — прикрикнул на припадочного Сима. — Смотри на экран! Кто, ну, кто так снимает?

— У вас тут что, по совместительству — практикум старославянского языка? — поинтересовалась я у скорбно молчащей журналистки Наташи.

— Ну Вадька, ну ирод! — проигнорировав мой вопрос, со слезами в голосе воскликнула она. — Что ты снял, чудище поганое? Как я из этой срамотищи сюжет монтировать буду?

Наташа всхлипнула и залилась горючими слезами, как царевна Несмеяна.

— У-у, смерд! — зарычали в толпе. — Ты пошто боярыню обидел?!

— Так не корысти ради, а токмо волей пославшего мя редактора! — зайцем заверещал Вадька. — Это Симпсон велел мне побольше пригожих девиц наснимать!

— Ах, вот оно как? И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился? — с чувством процитировал Слава, разворачиваясь к притихшему редактору. — Сима, так это ты сбил невинное дитя с пути праведного?

— Он, он, лукавый! — с жаром прокричал Вадик.

— Изыди, сатана! — не оборачиваясь, повелел режиссер.

Вадька спрыгнул со стула и вышмыгнул из аппаратной, а вослед ему понеслось азартное улюлюканье и пара бумажных самолетиков из листочков настенного календаря с душеспасительными текстами. Пожав плечами, я вышла из аппаратной, где мои коллеги безотлагательно принялись терзать новую жертву — Симу.

— Это ты? — опасливо спросил Вадик, выглядывая из-за шкафа с кассетами в редакторской.

— Расслабься, наша свора теперь ощипывает и потрошит Серафима, — успокоила его я.

— Пасочку будешь?

Обрадовавшийся Вадька полез в холодильник и вытащил оттуда большой расписной поднос с разновеликими куличами и разноцветными яйцами.

— Ага, вот откуда церковно-славянская тематика, — догадалась я. — Кто-то щедро поделился с нашим коллективом пасхальным угощением?

— Точно, — кивнул Вадик, запихивая в рот целое яичко, только без скорлупы. — Приходил батюшка Андрей на программу «Свет Рождества», принес нам съедобные дары.

— Каковые вызвали у наших сограждан горячий прилив христианской любви и острый приступ милосердия, — съязвила я, прислушиваясь.

Судя по доносящимся из аппаратной звукам, напитавшиеся пасхальными куличиками коллеги с новыми силами тузили оплошавшего Серафима.

Вот, кстати, у меня родилась еще одна версия убийства, совершенного под покровом ночи на нашем балконе: это вполне могло сделать какое-нибудь потустороннее существо типа серафима! Серафимы — они же вроде ангелы смерти? Или я что-то путаю? Помню, есть еще херувимы, но те похожи на упитанных младенцев с крылышками и по идее должны быть добродушными… Между прочим, ведь и придурковатый Петрович упоминал нынче утром какого-то черного ангела, который не то сошел, не то взошел… в общем, как-то так пошагово переместился в пространстве! Черный ангел… Вот интересно, почему черный? Негр, что ли?

— Или в шоколаде, — пробормотала я, вспомнив придуманное Масянькой экзотическое блюдо.

Минуточку, а ведь если этот черный ангел в шоколаде в момент совершения своей пешеходной прогулки оказался в поле зрения Петровича, значит, бродил он подозрительно близко от места преступления, ведь балкон бородатого деда как раз над моим!

— А вот кому на монтаж? — сбив меня с мысли громким выкриком, в редакторскую сунулся видеоинженер Митя.

— Иду!

Я поспешно дожевала надкусанную пасочку и пошла готовить к эфиру свой сюжет про открытие купального сезона.

Где-то в четвертом часу, благополучно закончив работу, я пришла к выводу, что сегодня уже достаточно потрудилась на благо родной телекомпании, и пошла искать дежурного редактора, чтобы поделиться с ним этой гениальной мыслью.

Сима нашелся в нашем общем кабинете — как порядочный сидел за рабочим столом, вдохновенно сочиняя шедевр редакторской мысли — программу передач на следующую неделю. Прямо от двери хорошо видна была Симина макушка, увенчанная аккуратной проплешинкой в окружении темных кудрей. Микролысина блестела, как начищенный пятак, потому что аккурат на нее падал яркий свет настольной лампы. Невольно я вспомнила любимую Симину присказку: «Работайте, негры, солнце еще высоко!»

На диване в углу комнаты сидели Слава и юная практикантка Сашенька, студентка журфака. Наш великий режиссер вещал, а барышня внимала ему, распахнув глаза, как форточки.

— Новостная программа в прямом эфире — это, не побоюсь такого слова, подлинная квинтэссенция телевизионного мастерства, — бархатным голосом говорил Слава.

По лицу практикантки было ясно видно, что она в отличие от Славы слова «квинтэссенция» немного побаивается. Почувствовав это, режиссер взял девушку за руку и успокоительно погладил тонкие пальчики.

— А что главное в ведении эфирной программы? — спросил Слава, неотрывно глядя в голубые очи Сашеньки.

Девушка нервно заерзала.

— Главное — это темпоритм! Не побоюсь этого слова, — облизнув губы, доверительно поведал ей режиссер.

— Бесстрашный ты наш, — мимоходом заметила я.

Сашенька посмотрела на меня с надеждой.

— Саша, хочешь посмотреть, как Митя монтирует сюжет? — сжалившись над девушкой, спросила я.

— Очень! — Сашенька попыталась приподняться с дивана, но неумолимый Слава цепко держал ее за руку.

— Темпоритм! — напомнил режиссер, маниакально блестя очками.

— А что такое темпоритм? — сдаваясь, спросила Сашенька.

— Темпоритм — это…

Слава замолчал, подбирая слова, которых он не побоялся бы.

Я подошла к Симе и, перефразируя его любимое присловье про чернокожих тружеников, спросила:

— Солнце клонится к закату. Негры могут быть свободны?

— Что с сюжетом?

— Все в порядке.

— Можешь топать восвояси!

Разговор получился таким живым и складным, словно мы с Симой заранее написали слова и хорошо отрепетировали диалог.

— Вот! — вскричал Слава, воздевая вверх указательный палец. — Вот что я называю словом «темпоритм»!

— Нужно разговаривать стихами? — удивилась Сашенька.

— Ах, деточка, тебя еще учить и учить! — сокрушенно вздохнул режиссер, вновь плотоядно облизнувшись.

Я с жалостью посмотрела на практикантку, которую наш режиссер явно беспардонно охмурял.

— Лена, можно мне вас кое о чем спросить? В приватном порядке? — в отчаянии выкрикнула девушка, видя, что я уже ухожу.

— Конечно! Проводишь меня?

Мушка вырвалась из паутины и полетела к выходу. Паук посмотрел на меня с укором и негромко произнес:

— Ленка! Ну как это называется?

— Это, не побоюсь такого слова, женская солидарность! — заявила я, пропуская вперед рвущуюся на волю Сашеньку.

Четверть часа на трамвайчике, два квартала пешим ходом — и я подошла к многоэтажной башне, в недрах которой, в неизвестном офисе неведомой фирмы, находилось рабочее место господина Желтикова. Во всяком случае Андрюха, который приволок в наш дом подкидыша Диму, уверял меня, что парень вышел именно из этой девятиэтажки и собирался в нее же вернуться.

Я запрокинула голову и без особой надежды оглядела монументальную башню из красного кирпича сверху вниз. Ладно, два последних этажа можно вычеркнуть: Колян сказал, что среди сотрудников «Партизанской правды» покойный Желтиков не значился. Стало быть, мне нужно обойти всего семь этажей. Площадь каждого, насколько я могу судить, стоя снаружи, около тысячи квадратных метров. На этаже — от одной до ста фирм, итого — от семи крупных до семисот мелких компаний. Если на каждую тратить минимум минут десять, процесс займет от часа с хвостиком до трех суток, это еще без учета времени на переход от конторы к конторе и переезды на лифте…

Мысленно я попросила о помощи своих ангелов-хранителей, неосознанным движением поправила сумку на плече и, чувствуя себя пилигримом, вошла в портал, увенчанный бесчисленными вывесками.

О, счастье! Какой-то ангел (возможно, тот самый, шоколадный) явно заинтересованно отслеживал происходящее. Против ожидания мои поиски увенчались успехом почти моментально: в просторном холле первого этажа, прямо напротив раздвижных стеклянных дверей, стоял небольшой металлический стенд типа «растопырочка». На нем была помещена увеличенная фотография покойного Димы, я его сразу узнала. Фотографию обвивала полупрозрачная черная лента, которую я рассмотрела с не меньшим вниманием, чем сам портрет, потому что тряпица подозрительно смахивала на черный капроновый чулок. Проверить, так ли это, я не смогла, потому что не увидела, заканчиваюся ли ленты «ногами»: края были тщательно заправлены под портрет.