В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман

В августе генерал граф Штрахвиц с помощью своей танковой группы попытался вернуть Туккум, находившийся позади нас. 20 августа ему удалось захватить этот стратегически важный участок, и на какое-то время нам стало легче дышать. Эта победа считалась ошеломляющим достижением не только для графа Штрахвица и его танкистов, но и для моряков крейсера «Prince Eugen» и сопровождавших его эсминцев и торпедных катеров, которые обстреливали с моря русские позиции в Туккуме.

21 и 22 августа мы атаковали город Эргли ослабленным I батальоном 437-го полка. У берегов реки Огре мы захватили передовые позиции и атаковали русских через кладбище Эргли. Попав под минометный и артиллерийский обстрел, мы прятались между могилами, пока осколки с шипением ударяли по каменным надгробиям, рядом с которыми мы залегли. Понимая, что оставаться в этом месте было равносильно тому, что дожидаться неминуемой смерти или ранения, Фолле и я стреляли на бегу из автоматов, пока мы со штабом батальона продвигались под обстрелом. На небольшом расстоянии впереди нас виднелся кустарник, где вроде бы можно было укрыться, и я бросился бежать зигзагами между мемориальных плит к укрытию, когда вдруг в каких-то двух шагах от себя с изумлением увидел пару широко раскрытых глаз, уставившихся в меня из-под круглого русского шлема.

Наверно, наши взгляды застыли друг на друге на целую вечность. Инстинктивно мне удалось резко крикнуть «Стой!», и автомат русского сержанта звякнул у моих ног. Фолле, бывший от меня в нескольких метрах, быстро отшвырнул в кусты упавшую рядом с ним гранату и захватил какого-то русского солдата, который брел вперед, спотыкаясь и держа руки над головой.

Поспешный осмотр места выявил, что у сержанта был полевой телефон, спрятанный в кустах, и младший ефрейтор Трайбер из штаба батальона забрал его себе, но перед этим связался с советской частью на другом конце провода и прокричал в трубку:

— Да, здесь фрицы!

Телефонный провод исчез в подлеске, подсказав нам направление, в котором нам следовало продвигаться. Русский сержант управлял огнем минометов и артиллерии, который угрожал сорвать нашу атаку, и после его пленения его часть уже не могла получать информацию о наших передвижениях и местонахождении.

Мы потребовали открытия огня 80-миллиметровых минометов, а также 150-миллиметровых орудий 13-й артиллерийской батареи по господствующей над местностью высоте к юго-востоку от Эргли и под прикрытием этого огня атаковали холм силами 50 человек. Фолле, бывший артиллерист, служивший в Крыму в 132-м артиллерийском полку, установил связь между нашей позицией и двумя нашими дивизионными батареями, которые ночью разместились позади Эргли.

Для удержания высот под натиском превосходящего по силам противника мы разработали новую, но опасную тактику. Имея лишь слабые средства усиления, было очевидно, что мы не сможем удержать свои рубежи без надежной артиллерийской поддержки.

Ночью мы разместили два пулеметных гнезда перед гребнем холма. Как только начало светать, мы оставили эти позиции, отведя солдат на обратный склон холма примерно в 200 метрах ниже гребня. Как и предполагалось, Советы пошли вслед за нашими отходящими частями, и, как только мы заметили первые русские шлемы, появляющиеся на гребне холма, я приказал начать обстрел 150-миллиметровыми снарядами прямо по нашим прежним позициям. Такой огневой налет неизменно приносил успех, и мы отбрасывали врага назад к его окопам, а при вечернем свете мы опять занимали эти позиции.

Таким способом нам удавалось удерживать свои позиции на высоте «Яйцо» перед Эргли в течение примерно двух недель. В последние дни августа к нам для усиления батальона прибыл лейтенант Штайнхардт с 80 солдатами из люфтваффе. Они были приданы 438-му гренадерскому полку и быстро освоились в новой для них роли пехотинцев, показав себя надежными и храбрыми бойцами. Весь этот период мы поддерживали отличные отношения с командиром полка полковником Зирцем и его адъютантом капитаном фон Даймлингом.

В завершающие дни августа нас отвели в тыл в полковой резерв в какое-то старое имение под Эргли. После долгого периода боев мы наконец-то оказались снова в составе нашего старого полка. Им сейчас командовал один из старых «рубак» из 436-го полка майор Окснер. Он слышал о нашей обороне высоты «Яйцо» и подъехал к нам, когда мы вместе со 120 солдатами из батальона лежали, отдыхая, во дворе церкви в Эргли. Он тепло поздоровался со мной, обнял меня за плечи, и мы вкратце вспомнили старые времена, когда мы вместе служили в нашем полку. Это не говорилось вслух, но мы оба отлично понимали, что, по всей вероятности, мы приближаемся к нашему последнему, и решающему, сражению. Говоря о том, как много наших товарищей уже похоронено в русской земле, он замолкал, чтоб получше разглядеть истощенных, немытых уцелевших бойцов, лежавших на земле, измотанных, и со слезами в уголках глаз он вдруг отвернулся и ушел.

В ходе облав тыловой персонал во все больших количествах сгоняли в пехоту. Солдаты из люфтваффе, все еще в своей сине-серой униформе и без единого дня подготовки в качестве пехотинцев, проходили скоропалительный инструктаж по пользованию автоматическим оружием, прибывали к нам, совершенно не готовые противостоять все набирающему силы врагу. Для лиц в тылу, вдали от русских орудий, фраза «перевести в пехоту» обрела новое, зловещее значение. Угроза службы на передовой, где рвутся мины и артиллерийские снаряды, где снайперы считают убийство неосторожного человека полезным, но смертельным спортом и где люди убивают друг друга почти на расстоянии вытянутой руки — всего этого было достаточно, чтобы кровь стыла в венах многих тыловиков. В войсках все чаще слышалась фраза «штрафной перевод». Этот термин воспринимался с отвращением и презрением старыми пехотными ветеранами и теми, кто пережил многие сражения, а использование в качестве наказания за необдуманный или настоящий проступок порождало недобрые чувства между батальонными ветеранами и теми бойцами, кто был переведен к нам по дисциплинарным причинам. Все чаще и чаще старые пехотинцы задавались вопросом: неужели годы, проведенные на передовой, перенесенные лишения и пережитые ужасы считаются не чем иным, как дисциплинарной мерой?

В частности, был некий генерал-полковник, чья высокоценимая нашивка о звании в представлении тех, кто лично столкнулся с его особым стилем руководства, могла появиться только благодаря золотому партийному значку, который он носил, и его философии, в которой он национал-социалистическую партию ставил выше своей верности войскам, чьи жизни ему были доверены. Генерал-полковник Шернер ввел в практику наказание солдат, унтер-офицеров и офицеров путем немедленного их перевода в пехоту за малейшее нарушение. Все сходились во мнении, что этот высокопоставленный господин явно ничего не понимал в кодексе чести, существовавшем в немецкой пехоте. Посылая провинившихся в пехоту в виде наказания, он способствовал упадку желания солдата пожертвовать собой во имя того, что преподносилось ему как правильное и справедливое.