Ида Верде, которой нет - Ольга Шумяцкая

Так куда же поехать? К Зизи? Вот кто не устает клясться в преданности и твердить о любви. Верная дура! Ничего не понимает! Ни-че-го! Мечтает, чтобы он сделал из нее вторую Иду. При этом продолжает обожать саму Иду. Подстерегает его на каждом углу. Стоит выйти из дома (из дома! — Лекс опять горько усмехнулся. Из второсортной гостинички, снятой наспех после того, как Ида выставила его на улицу), как Зизи тут как тут. Стоит, смотрит собачьими глазами, идет следом, пристает с дурацкими расспросами и просьбами. Он уже и на улицу боится выходить. А по вечерам… Что теперь делать ему по вечерам? Он едет к ней.

И как разорвать этот круг?

Лекс, не замечая дороги, кружил по улицам, так же незаметно для себя выбрался из города и очнулся, лишь очутившись у знакомой ограды. Рука сама привела его к их с Идой дому.

Он вышел из машины.

Дом стоял тихий и темный. Ида уехала. Слуги распущены.

Он нащупал в кармане пальто связку оставшихся у него ключей.

Ключ звякнул, проникая в замочную скважину, и от этого звука Лозинский вздрогнул, как вор, проникающий в чужую квартиру. Наконец замок поддался, калитка открылась, и он пошел вверх по аллее меж деревьев, отягощенных рыхлыми снежными шапками.

Подойдя к стеклянному угловатому зверинцу дома, он замер на мгновение, собираясь с силами, чтобы войти, но быстро взял себя в руки и взбежал по лестнице на высокое крыльцо.

Входная дверь открылась бесшумно, и он очутился в темной прихожей.

Дом встретил его глубоким молчанием, и Лексу показалось, что это молчание станет не столь безнадежным и бездонным, если дом будет освещен.

Он быстро пошел по комнатам, зажигая всюду свет. Большая гостиная, малая, столовая, библиотека, бильярдная зала, его кабинет и спальня, где он иногда ночевал один — нечасто, не любил спать без Иды, — Идин будуар, их общая спальня, огромная, с французскими окнами, выходящими на террасу, с бледно-розовыми лилиями в обрамлении длинных тонких листьев цвета вялой зелени, струящимися по шелковистым обоям.

Он замер на пороге. Кровать, застеленная покрывалом почти по-солдатски строго, показалась ему чужой. Он подошел и, резким жестом откинув жесткое покрывало, провел рукой по атласному одеялу и подушке. Слабый запах Идиных духов коснулся его ноздрей, и они затрепетали. Он наклонился. Запах стал явственней, и Лекс вдохнул его полной грудью.

Голова закружилась.

Он коснулся щекой подушки, а рукой все гладил и гладил одеяло, словно эта мягкая пуховая плоть была живой плотью Иды. Он не замечал времени. Не замечал и того, что, лежа на кровати, издает странные звуки — то ли стоны, то ли всхлипы.

Громкие звуки заставили его вздрогнуть и очнуться. Кто-то на улице жал на автомобильный клаксон. Раздались возгласы, смех, тарахтенье мотора, шорох шин по мокрому снегу. Мимо пронеслась беззаботная компания. Ялта гуляла. Ведь скоро Рождество, вспомнил Лозинский.

Он поднялся с кровати. Почему-то было стыдно перед самим собой, как будто он только что сделал что-то недостойное.

Чтобы отвлечься от неприятного чувства, он прошелся по комнате, выдвигая ящики комодов и раскрывая дверцы шкафов, как бы пытаясь окунуться в прежнюю жизнь.

Ида почти ничего не взяла с собой в экспедицию — говорили, что съемочная группа едет ненадолго, максимум на неделю. Он машинально отметил, что нет собольей накидки, чернобурки и новомодного полосатого пальто, связанного из мохнатой шерсти мохер, и распахнул последний шкаф. Пусто.

Лекс глядел в деревянное нутро и видел в нем блестящие костюмы, шелковые рубашки, галстуки ярчайших расцветок, строгие фраки и смокинги с атласными лацканами, спортивные трико, так красиво облегающие его длинные ноги… Это был его шкаф. И чего в нем только не было, в этом шкафу!

Перед глазами встала картина: Ида, раскинувшись в широком кресле и чуть-чуть запрокинув голову назад, курит длинную сигариллу и молча глядит на него из-под полуопущенных век, презрительно кривя губы. И сам он — жалкий, дрожащий — поспешно вытаскивает из шкафа тряпки и без разбора запихивает в чемодан. Как провинившийся мальчик. Боясь оглянуться. Без надежды на прощение. И дальше — вниз по лестнице, с горящими щеками, глаза в пол, с чемоданом под мышкой, из которого вылезают галстуки, шейные платки и носки, мимо слуг с понимающими усмешками на лицах.

Лекс зарычал и в бессильном отчаянии сжал кулаки.

А услужливая память уже подсовывала новое воспоминание.

Кабинет Ожогина. Ожогин, глядя мимо Лекса, как будто того вообще нет в комнате, сухим безразличным тоном объявляет, что разрывает с ним контракт и выставляет неустойку за потраченные во время съемок дублерши деньги, что съемки эти были произведены обманным путем и пусть господин Лозинский благодарит бога за то, что господин Ожогин решил не предъявлять ему судебного иска.

«Уж лучше бы орал, бил ногами об пол!» — тоскливо думал Лозинский, слушая монотонную речь Ожогина.

Всем было известно, что безразличный спокойный тон — крайняя степень гнева Ожогина. Оспаривать что-либо бесполезно.

Лекс совладал тогда с собой — вышел из кабинета так, будто ничего не случилось. По крайней мере ему казалось, что по его лицу невозможно ничего прочесть. Но, добравшись до своей комнаты в захудалой пригородной гостиничке — а он еще имел глупость верить, что скоро сменит ее на приличный респектабельный отель! — добравшись до своей конуры, он разразился дикими, непростительными, совершенно женскими слезами.

Через несколько дней Ида и Ожогин дали пресс-конференцию, на которой представили нового режиссера фильмы «Охота на слезы» — мерзавца Кольхена Ланского, подлого дружка-предателя.

Газеты в мельчайших подробностях описывали эту пресс-конференцию, и Лекс будто воочию видел то, что происходило. О, он прекрасно знал полукруглую мраморную залу, где Ожогин устраивал официальные приемы для деловых партнеров и собирал газетную братию для особо важных сообщений. И «изумительные песцы Иды Верде», в которых она появилась перед газетчиками, он тоже знал прекрасно. Он сам дарил их ей в день ее 25-летия.

Ожогин сухо изложил репортерам суть дела, и на первый план выступила Ида.

Скользящая полуулыбка, скользящее движение плеча, с которого спадают песцы, обнажая белую кожу с родинкой у ключицы. Как она относится к замене режиссера, ведь господин Лозинский ее муж? Ленивая затяжка. Господин Лозинский пока муж. Ничто не вечно под луной. Значит ли это, что господин Лозинский в скором времени может перестать быть ее мужем? В воздух выпущено колечко сизого дыма. Ровным счетом ничего не значит. Просто она всегда на стороне фильма. То, что лучше для работы, лучше и для нее. А впредь она намерена сниматься у господина Лозинского? Медленное движение удивленно приподнятых бровей. Конечно! Просто господину Лозинскому, вероятно, следует браться за более простые проекты. Например, за салонную мелодраму, снятую в одном интерьере. А как она себя чувствует? Болезнь отступила? Ида приподнимается. Вы называете болезнью желание провести несколько месяцев на курорте? Забавно! Спасибо, господа! Я беседовала бы с вами и дальше, но мне надо готовиться к предстоящей экспедиции. Совсем нет времени. Она поворачивается, чтобы уйти, и — напоследок — удар в спину. Правда, что господин Лозинский изменил вам с дублершей? Застывшая спина. Очень медленный поворот головы. Презрительный взгляд из-под полуопущенных век. Изменил? Мне? Иде Верде нельзя изменить!