Полководец. Война генерала Петрова - Карпов Владимир Васильевич

Уже после первой встречи у меня создалось убеждение, что Петров — человек крупного масштаба, большой культуры, с широким политическим кругозором. И боевой. Одесса и Севастополь говорят о многом. И вот эта еще способность наряду с большими категориями не забывать маленьких, казалось бы, частных вопросов: обремененный огромными задачами и величайшей ответственностью за судьбу бакинского направления, он не забыл о такой мелочи, как машина для редакции, — нам ее выделили… После первой встречи, несмотря на некоторый афронт с нашими наметками по работе газеты, я уходил от Петрова под его обаянием, с желанием завтра же во весь голос сказать через газету то, что не просто приказал, а в чем меня убедил командующий… О своем визите к командующему и планах я тут же рассказал Уранову. Получил «добро» на исполнение. Шагая по комнате, Уранов говорил: «Вот видишь, я тебя предупреждал, что наш командующий человек особый. Он сразу тебе главную точку нашел. Узнаешь поближе — полюбишь его». Было ясно, что сам Уранов уже переживал этот период влюбленности. Но не только он. Петрова действительно полюбили в войсках. Полюбили, несмотря на довольно крутой нрав, за справедливость, за безусловную личную смелость, за умение слушать и прислушиваться к голосу самых простых людей, за чуткость и отзывчивость.

Дальше я привожу рассказ В.И. Уранова:

— В первые же дни знакомства открыл я в Петрове одно удивительное качество: совестливость. Поехали мы с ним к командующему Северной группой войск представляться. Отутюжились, конечно, как положено, все регалии надели. У меня-то раз-два — и обчелся, а у Петрова — во всю грудь. Едем это мы под Грозный, а дороги забиты. Женщины бредут с детьми, тачки со скарбом, повозки катят, скот гонят. Уходит народ от немца. И около одного мостика застряли мы. Пришлось пережидать. Вот здесь-то и подошла к нашей машине одна женщина. Усталая, запыленная. Заглянула в машину, увидела нас да сказала громко так, звенящим голосом: «Генералы… Как на парад вырядились… Пол-России провоевали, а ордена нацепили. Хоть бы народа постыдились…» Как пощечина эти слова хлестнули. Сидим молча. А когда поехали, Петров давай ордена с кителя снимать. Я ему: «Что вы, Иван Ефимович?» А он дрожит прямо и отвечает: «Права она… Права! Нельзя нам сейчас свои былые заслуги выставлять. Вот погоним немца, отвоюем город — я сам себе один старый орден повешу, отвоюем другой — второй повешу… А пока нечего нам выхваляться». И дело даже не в том, прав он или не прав, а вот к сердцу горячо он ее слова принял, и движение души было правильное…

Отношения между командующим и членом Военного совета Урановым с первого дня сложились очень доброжелательные. По своим человеческим качествам они не были похожи. И в то же время удивительно дополняли друг друга. Уранов своим спокойствием, чувством юмора, житейской практичностью порою как бы сглаживал взрывные начала в кипучей натуре Петрова. Всего несколько месяцев им пришлось поработать вместе, но за это время между ними ни разу не пробежала черная кошка. Уранов полюбил командующего сразу и ни от кого не скрывал этого. Петров очень уважительно относился к члену Военного совета и всегда и во всем считался с его точкой зрения. Эта уважительность, полная согласованность в действиях высших армейских руководителей создавали добрую рабочую атмосферу и в штабе армии, и в подчиненных войсках.

И еще один эпизод из рассказов Кокорева:

— Однажды я встретился около домика командующего с начальником инженерных войск Смольяниновым. Оказывается, наши саперы на два дня раньше срока сумели скрытно сосредоточить около будущей переправы через Терек все необходимое и ждали только команды. А теперь он докладывал командующему, что за эту ночь удалось без потерь восстановить мост, с утра открыли движение, и наши войска на северном берегу реки уже получили столь необходимые для них боеприпасы, горючее и продовольствие. Войскам и командующему очень нужен был этот мост. Доклад инженера очень всех обрадовал. Петров встал из-за стола, подошел к рослому Смольянинову, пожал ему руку и улыбаясь сказал: «Отлично! Представьте людей к награждению. Хорошие вести принес. Вот раньше старый русский обычай был: гонцу, приносящему добрые известия, шубу с царского плеча дарить. — Генерал улыбнулся еще шире и развел руками. — Я лишен этой возможности. Во-первых, не царь, а во-вторых, и шубы-то у меня нет». Он на минуту задумался, а потом вдруг радостно произнес: «Хотя знаешь что? У меня бурка есть. Возьми в подарок. Не погнушайся…» Командующий снял висевшую над кроватью бурку и, как ни отказывался Смольянинов, набросил ее на плечи начальника инженерных войск, оглядел его и удовлетворенно отметил: «Прямо как на тебя сработана! Теперь только шашку, кубанку да коня — и казак! Настоящий казак!»… Уже на улице растроганный начинж снял бурку и дрогнувшим голосом сказал: «Вот человек… Ведь всего пять дней назад он меня так пробирал из-за этой переправы, что я места себе не находил. А теперь вот бурка… За это его, наверное, народ и любит».

Бои с каждым днем все приближались к рубежу обороны на реке Терек, они уже гремели в районе курортных городов Пятигорска, Железноводска, Ессентуков, Кисловодска. Там в упорных боях сдерживала наступление противника 37-я армия. Ей удалось оторваться от противника, и к 16 августа она вышла и закрепилась на рубеже рек Баксан и Гунделен.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЕБЕ

Если читатели помнят, я обещал в этой книге рассказать и о своей судьбе в точках ее соприкосновения с жизнью Петрова. Но в годы битвы за Кавказ я с Иваном Ефимовичем не встречался. Последний раз я его видел перед войной, когда он, попрощавшись с курсантами училища, уехал к месту нового назначения.

Не знаю, много или мало одной пылкой преданности для того, чтобы считать себя не только связанным, но и близким к замечательному человеку. Впрочем, в истории много примеров подобной любви. Во всяком случае, я ощущал свою близость к Ивану Ефимовичу даже в те годы, когда мы не встречались. Что же касается первых двух лет войны и периода битвы за Кавказ, то в эти годы, как я говорил, у меня не было встреч с Петровым, но зато были значительные или даже экстраординарные точки соприкосновения наших судеб, когда жизни, и его и моя, находились на волосок от большой беды, а может быть, даже от смерти. Причем, как это ни странно, его жизнь и благополучие в какой-то мере зависели от меня.

В нашей исторической и мемуарной литературе называется несколько критических и трагических дней, когда стране грозили непоправимые последствия. Так было в период боев под Москвой и под Сталинградом. И это вполне справедливо. Но я хочу напомнить читателям, что не меньшая опасность нависла над нашим отечеством и в дни боев на Кавказе. Фронт здесь практически рушился, наши армии откатывались — часть к Сталинграду, часть в Кавказские горы. Гитлеровская группа армий «А» не только, как огромный пресс, выжимала все наши части с краснодарских и ставропольских равнин. Наши силы, те самые 7 процентов общей численности советских войск, о которых уже было сказано, конечно же не были в состоянии сдержать мощную группу армий «А».

«Располагая большим количеством танковых и моторизованных соединений, — рассказывает маршал А.А. Гречко, — немецко-фашистские войска превосходили наши войска в маневренности. Поэтому дивизии Южного фронта не сумели оторваться от противника и организованно отойти на указанные им рубежи. Кроме того, во время отхода нарушилось управление. Штабы фронта и некоторых армий часто теряли связь со своими войсками и не всегда имели точные данные о действиях подчиненных частей. Отступая, войска иногда оставляли населенные пункты без серьезного сопротивления.

К концу дня 28 июля между армиями образовались большие резервы. Фронт обороны был нарушен. Войска оказались уже неспособными сдержать натиск превосходящих сил врага и продолжали откатываться на юг».

Обстановка на кавказском направлении сильно осложнилась. Выход танковых и моторизованных войск противника в задонские и Сальские степи и на степные просторы Краснодарского края создал непосредственную угрозу прорыва в глубь Кавказа.