Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио - Харлан Эллисон

- Черт возьми, мы все-таки справились! Справились! И теперь все начнется заново! Правда? Тут-то мы и получим новый шанс!

У Эбботта перехватило дыхание, и ответить он ничего не смог. Только властным жестом приказал подчиненному забираться в капсулу.

Оставшись один, Эбботт снова повернулся к Спящему.

В голове у него вертелись мысли о трупах, чьи глаза плюются смертью. Мысли о превращенных в руины городах и о толпах звероподобных йеху. Мысли о бессильно разинутых ртах, откуда вьется дымок. Мысли о великих людях, что в страхе выходят голыми на арены, временно заменяющие поля сражений. Мысли об имплодерах, высасывающих из воздуха звук и жизнь. "Боже, - смятенно думал Эбботт, - Боже милостивый, подскажи мне".

Но божеством своим Эбботт избрал Лина, а Лин выбрал преданность богу войны. Так что Эбботт остался в одиночестве. И со Спящим. Со Спящим, который был не в силах его засечь, не мог помочь ему и не мог разгладить. Попрежнему действуя как пешка, Эбботт оказался именно там, куда стремился, - и был страшно напуган. Он страшился ничего не сделать и вернуться на поверхность, оставив Спящего включенным. Страшился отключить его и позволить человечеству самому выбирать свою судьбу. Страшился принять решение за всех тех, что придут после.

Эбботт двинулся вперед - и словно призраки слетелись наблюдать за ним в том зале вне времени и пространства, откуда шесть столетий поддерживался мир. Призраки тех, что скончались естественной смертью, а не лопнули, будто стручки гороха, от пуль или бомб. Пристальные глаза их безмолвно вопрошали: "Мы прожили свои жизни до конца... так зачем же ты это делаешь?"

Когда Эбботт осмотрел пульт управления, все оказалось очень просто. Просто, как все гениальное. Просто и ясно.

И тогда он сделал то, что должен был сделать.

Буровая капсула двигалась обратно по шахте - и еще задолго до того, как они достигли дна океана, Лин вышел на контакт. Торжествуя, он горячо поздравил Эбботта. Война начнется незамедлительно, и Лин конечно же первым сделает свой ход. Ведь Лорайн все еще ожидает известий.

В самой буровой капсуле все тоже поздравили друг друга, когда Лин сказал, что вся слежка на Земле прекратилась. Спящий наконец заткнулся. И теперь двое подчиненных признались Эбботту: они получили приказ в случае колебаний командира немедленно его прикончить и продолжить операцию дальше. Лин внедрил им в головы этот приказ. Весьма искусно и дальновидно.

Но теперь офицеры с жаром уверяли Эбботта, мол, какие-то секундные сомнения у них и возникали, но они всегда знали, что он среди них самый разумный, самый сильный и сознательный. Что они искренне гордятся службой под его началом во время Великого Свершения.

Эбботт поблагодарил их и задумчиво откинулся на спинку кресла.

Командующий армией Лина размышлял о том, что он сделал в подземном зале Спящего.

Вспоминал внезапные мысли, пришедшие к нему в этом зале. Мысли не о мире и не о войне. Не о тех, кто уже погиб, и не о тех, кто будет продолжать гибнуть до тех пор, пока на Земле остаются люди. Не о Лине и даже не о себе. И не о том, чего им стоило туда добраться. Мысли о Спящем.

О мертвеце, который продолжал жить даже после того, как тело его истлело под мантией. О человеке, прожившем множество жизней сверх своей собственной, чтобы люди могли жить в мире.

И Эббот отключил его.

Но не совсем.

Система управления была проста. Достаточно проста, чтобы перестроить ее в нечто вроде замкнутого на самое себя кольца Мебиуса - в обособленную цепь, что начиналась со Спящего и на нем же заканчивалась. Он по-прежнему размышлял о мире, по-прежнему катил и катил свою волну нескончаемой слежки - с той разницей, что теперь ему не суждено было встретить мысли о войне, ибо просматривал он только собственные мысли о мире.

Спящий и дальше будет видеть сны. И, быть может, теперь его разум, ставший не вполне человеческим, обретет счастье. Теперь он будет верить, будто человечество всетаки привыкло к вечному миру, окончательно вытравило из себя войну - оно счастливо, довольно и деловито.

Спящий будет вечно грезить в своем подземном зале - а у него над головой люди снова и снова будут приниматься за самоуничтожение. Кто может решить, что лучше?

Знать об этом будет только Эбботт - и всю последующую жизнь проведет в воспоминаниях. Станет вспоминать, как было раньше, как потом - и что лишь казалось... казалось Спящему. Эбботт принял решение - выбрал и то и другое.

Но легче ему не стало.

Ибо он понимал - на том конце шахты его поджидает ужас.

Ужас - и новый мир.

А внизу...

Внизу остается единственный, кто и вправду заботился о мире. Беспомощно сидит в своем кресле - одураченный одним из тех, кого он так хотел спасти.

Спит - и руки недвижны.

Белое на белом

Проснулся Поль на огромной круглой кровати. Нагое тело покрывали атласные простыни. Прямо перед глазами оказались раскрытые застекленные двери и первое, что он этим утром увидел, была загадочная лазурь Эгейского моря — под самым балконом виллы. Потом он повернулся к графине. Та наблюдала за ним с заоблачной высоты многих лет, прожитых в роскоши. В глазах женщины, как и в море, — загадочная лазурь.

— И что я в тебе нашла? негромко спросила она.

Вопрос отдавал презрением к себе и печальным сознанием того, что она неизбежно стала тем, что позволила сладострастию из себя сделать. Поль сел на кровати и поворошил свои светлые волосы.

А потом одарил женщину твердым и многозначительным взглядом тем, что когда-то так безотказно действовал на жену бывшего премьера Юго-Восточной Азии, — ответил без слов.

— Да, Поль, — проговорила графиня, — а ты и вправду свинья. В голосе ее прозвучало желание.

Тогда Поль взял эту женщину и выплатил ей все свои сегодняшние долги. Оттрахал по-звериному, мысленно все еще блуждая в недавнем сне — в том самом сне, что снился ему снова и снова. Во сне про одну-единственную, постоянную женщину, от которой не придется уходить. Блуждая в заветном сне, Поль в то же время ясно сознавал, что судьба его уже предрешена слишком многими годами порочных сделок.

Когда он снова отполз на свою сторону громадной кровати, графиня, глядя на лазурное море и мысленно жонглируя словами «жиголо» и «альфонс», выдохнула:

— От Греции уже тошнит. Хочу уехать.

Поль соскользнул с кровати и быстро прошел на балкон.

Ну и куда теперь? В Париж? На Лазурный берег? В Марракеш? Кататься на лыжах в Стоув, штат Вермонт? Да какая разница? Куда угодно, с кем угодно и сколько угодно! С любой! Пока ей не надоест. Пока она не швырнет ему в лицо «альфонс» или «дамский угодник». Пока не выставит его за дверь. И все же Поль знал — где-то есть женщина. Особенная женщина. Та, которая за гладкой бронзовой мускулатурой разглядит его душу. А душу свою он еще не потерял. Душа его, пусть чахлая и истощенная, по-прежнему при нем — и когда-нибудь он непременно найдет ту женщину. А уж она его не бросит. Никогда.