История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса - Генри Фильдинг

Как кошка или левретка какой-нибудь нимфы, по которой томятся десять тысяч вздыхателей, спокойно лежит подле очаровательной девушки и, не ведая, что покоится на ложе блаженства, обдумывает, как поймать ей мышку или стащить с блюда ломтик хлеба с маслом, - так Адамс лежал рядом с Фанни, не ведая о рае, к которому был так близок; и даже нежное благоухание, исходившее из ее уст, не могло взять верх над запахами табака, застоявшимися в пасторских ноздрях. Сон еще не овладел добряком, когда Джозеф, тайно условившийся с Фанни, что зайдет к ней утром на рассвете, тихо постучал в дверь ее спальни; он дважды повторил свой стук; когда же Адамс прокричал: "Кто там? Входите!" - он подумал, что ошибся дверью, хотя Фанни дала ему самые точные указания; однако узнав голос друга, Джозеф отворил дверь и увидел лежавшие на стуле женские одежды. Фанни в ту же минуту пробудилась и, наткнувшись простертой рукой на бороду Адамса, вскричала:

- О боже! Где я?

- Где я? Боже! - отозвался пастор.

Фанни взвизгнула, Адамс спрыгнул с кровати, а Джозеф стоял, как говорится у трагиков, подобно статуе изумления.

- Как она попала ко мне в комнату? - воскликнул Адамс.

- Как вы попали к ней? - воскликнул в недоумении Джозеф.

- Я ничего не ведаю, - отозвался Адамс, - кроме одного: что для меня она весталка. Пусть я не буду христианином, если я различаю, мужчина она или женщина. Кто не верит в колдовство, тот нехристь. Нет сомнения, что ведьмы существуют и сейчас, как и во дни Саула. Мое платье унесла нечистая сила, а на его месте очутилось платье Фанни.

Так он все настаивал, что находится в собственной комнате; Фанни же это упорно отрицала и заявила, что его старания уверить Джозефа в подобной лжи убеждают ее в дурных намерениях пастора.

- Как! - сказал в бешенстве Джозеф. - Он позволил себе какую-нибудь грубость по отношению к тебе?

Фанни ответила, что не может обвинить мистера Адамса ни в чем другом сверх того, что он подло забрался к ней в постель, что, думается ей, было достаточной грубостью и чего ни один мужчина не стал бы делать без дурного умысла. Высокое мнение Джозефа об Адамсе было нелегко пошатнуть, и, когда он услышал от Фанни, что ей не нанесено никакого ущерба, он несколько поостыл; но все же он недоумевал, и, хорошо зная дом и помня, что женские комнаты находились по эту сторону от спальни миссис Слипслоп, а мужские по ту, он не сомневался, что находится в комнате Фанни. Поэтому, уверив Адамса в сей истине, он попросил его объяснить, как он сюда попал. Тогда Адамс, стоя в одной рубахе, что не оскорбляло Фанни, так как полог кровати был задернут, рассказал обо всем, что случилось; и когда он окончил, Джозеф сказал, что теперь все ясно: пастор ошибся, повернув налево, а не направо.

- Вот оно что! - вскричал Адамс. - Так и есть! Верно, как шестипенсовик! Ты разгадал загадку.

Он стал шагать по комнате, потирая руки, и попросил у Фанни извинения, уверяя ее, что не знает, мужчина она или женщина. Девушка, в невинности своей твердо поверив всему, что он сказал, ответила, что больше не сердится, и попросила Джозефа проводить пастора в его комнату и побыть там с ним, пока она оденется. Джозеф и Адамс вышли, и последний вскоре убедился в совершенной им ошибке; однако же, одеваясь, он несколько раз повторил, что верит тем не менее в нечистую силу и не понимает, как может христианин отрицать ее существование.

Глава XV

Прибытие Гаффера и Гаммер Эндрусов, а также еще одной

особы, которую не очень ждали; и полное разрешение трудностей,

воздвигнутых коробейником

Как только Фанни оделась, Джозеф вернулся к ней, и между ними произошла долгая беседа, в которой они уговорились, что если они в самом деле брат и сестра, то оба дадут обет безбрачия и будут жить вместе до конца своих дней, питая друг к другу чувство платонической любви.

За завтраком все были очень веселы, и даже Джозеф с Фанни держались бодрее, чем накануне вечером.

Леди Буби извлекла бриллиантовую запонку, которую франт с большой готовностью признал своею, добавив, что он лунатик и часто совершает прогулки во сне. Впрочем, он нисколько не стыдился своего любовного похождения и пытался даже намекнуть, будто между ним и прекрасной Слипслоп произошло больше того, что было на деле.

Только отпили чай, как пришло известие о прибытии старого мистера Эндруса с женой. Они были тотчас приглашены в дом и любезно приняты леди Буби, чье сердце заколотилось в груди - равно как и сердце Джозефа и Фанни. В этот час они, быть может, переживали не меньшую тревогу, чем царь Эдип, когда ему открылась его судьба.

Мистер Буби начал следствие, сообщив старому джентльмену, что у него среди присутствующих одним ребенком больше, чем он думает, и, взяв Фанни за руку, объявил старику, что она - его дочь, которая была у него похищена в младенчестве цыганами. Мистер Эндрус, выразив некоторое удивление, заверил сквайра, что никогда цыгане не крали у него дочери и что у него никогда не было других детей, кроме Джозефа и Памелы. Эти слова подействовали на двух влюбленных, как подкрепляющий напиток на сердечного больного; но совсем иное действие оказали они на леди Буби. Она велела позвать коробейника, который опять, как накануне, рассказал свою историю. Когда он кончил, миссис Эндрус бросилась к Фанни и обняла ее, восклицая:

- Да, это она! Мое дитя!

Всех присутствующих поразило такое расхождение в показаниях мужа и жены; и у влюбленных кровь вновь отлила от щек, когда старая женщина повернулась к мужу, который был удивлен сильнее, чем все остальные, и, собравшись с духом, повела такую речь:

- Вы, верно, помните, мой дорогой, когда вы уехали сержантом в Гибралтар, вы меня оставили в ожидании ребенка, и пробыли вы в отлучке, как вы знаете, три года. Мне пришлось рожать в ваше отсутствие, и я родила - как я истинно верю - эту самую дочь, которую я не могла забыть, потому что я ее кормила своей грудью вплоть до того дня, когда ее у меня украли. Как-то днем, когда девочке был год, или полтора, или около того, в дом ко мне вошли две цыганки и предложили погадать мне. У одной из них был на руках ребенок. Я показала им свою ладонь и пожелала узнать, вернетесь ли вы когда-нибудь домой; и я помню, как если б это случилось только вчера, они мне твердо пообещали, что вы вернетесь. Я положила девочку в люльку и вышла, чтобы принести им эля, лучшего, какой у меня был; когда я вернулась с кувшином (право, я ходила за ним не дольше, чем сейчас рассказываю вам), женщин уже не было. Я испугалась, не стащили ли они чего-нибудь, и все смотрела да смотрела, но зря, да и, видит бог, у меня очень мало было такого, что они могли бы украсть. Наконец, услышав плач ребенка, я подошла к люльке, чтобы взять его на руки, - но, боже мой, как я была поражена, когда вместо своей девочки, которую я только что положила в люльку, самой красивой, толстенькой, здоровенькой малютки, какую только можно себе представить, я нашла там бедного хворенького мальчика, которому, казалось, и часу не прожить. Я кинулась вон, рвала на себе волосы, вопила, как сумасшедшая, клича тех женщин, но с того дня и по нынешний так ничего о них и не узнала. Когда я вернулась в дом, бедный младенец (наш Джозеф - вот он стоит сейчас перед нами, большой и здоровый) поднял на меня свои глазенки так жалобно, что, право же, как ни была я разгневана, у меня недостало сердца причинить ему зло. Тем часом вошла случайно в дом моя соседка и, услышав про мою беду, присоветовала мне растить пока несчастного чужого ребенка, - и, может быть, господь в один прекрасный день вернет мне моего родного. Я тогда взяла ребенка на руки и покормила его грудью - ну, честное слово, так, как если бы он был рожден от моей плоти. И, не жить мне не свете, если это неправда, - я в скором времени полюбила мальчика не меньше, чем любила свою собственную девочку... Но времена, скажу я вам, пошли тяжелые, а у меня - двое детей, и нечем мне с ними кормиться, как только своим трудом, а давал он, видит бог, очень мало; и вот я была вынуждена просить помощи у прихода; но мне не только ничего не дали, а еще выслали меня по приказу судьи за пятнадцать миль, в то место, где мы теперь живем и где я поселилась незадолго до того, когда вы наконец вернулись. Джозефу (так я стала его называть, - а бог его знает, был ли он когда крещен или нет и каким именем), Джозефу, говорю я, было, как мне казалось, лет пять, когда вы явились домой; он, я думаю, года на два, на три старше, чем эта наша дочка (я совершенно уверена, что это она и есть), и когда вы на него посмотрели, вы сказали, что он дюжий паренек, а сколько ему лет - и не спросили; и вот я вижу, что вы ничего не подозреваете, и решила, что так и выдам его за своего, - я боялась, что иначе вы не станете так его любить, как я. И все это истинная правда, и я могу присягнуть в этом перед каким угодно судьей в королевстве.

Коробейник необычайно внимательно слушал рассказ Гаммер Эндрус, а когда она кончила, спросил, не было ли у подкинутого ей ребенка какой-нибудь метины на теле. На что та ответила, что была "земляничка на груди, - ну прямо такая, точно выросла в саду". Джозеф это подтвердил и, расстегнув по настоянию присутствующих кафтан, показал им свою родинку.