Люди в летней ночи - Франс Силланпяя

И со сном сироте не повезло в эту первую сиротскую ночь. Тююне заснула почти сразу и во сне сильно металась, чем мешала спать делившей с нею постель Силье, у которой и вообще-то сон был очень чуткий. Досада на Тююне немного отвлекала Силью от того, вокруг чего все время крутились ее мысли. Тююне — крупная хозяйская дочь, — заснув, небрежно закинула ноги на хрупкую Силью, и они были такие тяжелые, что Силья еле выбралась из-под них, но тогда Тююне, повернувшись, навалилась на нее всем телом и крепко обняла, что-то сонно бормоча. В дыхании ее был легкий ночной запах. Раньше Силье не приходилось спать с кем-нибудь в одной кровати, разве что с отцом, да и то уже много лет назад. Лежа теперь без сна, она вспоминала, как вчера Тююне казалась ей самым близким человеком и как, радуясь этой душевной близости, она весь солнечный день ходила улыбаясь. И как по пути к причалу они встретили тех парней, и что сказала Тююне… И как расспрашивал ее и говорил что-то отец…

После этой ночи у Сильи не осталось ни малейшей привязанности к Тююне Миккола, которая чуть было не стала ее задушевной подружкой. И ей виделось, будто старый Куста Салмелус все стоит на развилке в начале дороги и указывает ей правильный путь.

Утром Силья, уставшая, отправилась обратно в конфирмационную школу, а Миккола принялся за устройство похорон и других дел, вызванных смертью человека, дел, в которых Силья, разумеется, не больно много смыслила..

Кусту похоронили в то же воскресенье, когда Силья конфирмовалась, но ни одно из этих событий не произвело на Силью особого впечатления и не задержалось в ее памяти надолго.

2. Дочь

Силья недолго прожила в Микколе, хотя хозяина Микколы и назначили ее опекуном, коль уж он с самого начала пришел на помощь этой девушке, оставшейся без защиты. Но не успела Силья после конфирмации провести в доме опекуна и недели, как хозяйки хуторов и другие бабы стали намекать, что, мол, Миккола хорошо устроился, получив на попечение такую выгодную сироту: имеет бесплатную служанку и ему еще за это платят попечительские деньги — вот ведь как! При этом желтозубые бабьи рты настолько приумножали скромное наследство Сильи, что вскоре можно было подумать, будто вообще существование хозяйства Миккола зависит от того, сумеет ли его хозяин исхитриться и прибрать к рукам наследство сироты — хм…

Это и послужило причиной того, что Миккола устроил Силью в маленькое старомодное хозяйство Нукари, где она была единственной служанкой. Хозяин Нукари не имел и постоянных батраков, а нанимал временных поденщиков, и таким там был тогда полоумный парнишка по имени Вяйно, которого в деревне прозвали «управляющим имением Нукари». Кровать Вяйно стояла в углу возле двери, а Сильи — в заднем углу. Иногда в вечерней темноте, когда оба уже лежали в своих кроватях, между ними случались весьма странные беседы. Вяйно — «управляющий» развивал свои взгляды на мир, и ничто не стесняло полет его мысли. Однажды он очень осторожно расспрашивал Силью о ее прежней жизни и сравнивал со своей. И затем, когда была пора уже погрузиться в сон, он завел разговор о женитьбе и интересовался у Сильи, не захочет ли она выйти за него, как только он, Вяйно, маленько разбогатеет. И хотя Силья еще не обрела полной уверенности в своих силах, какая есть у взрослых людей, она все же с легким сердцем сочла, что может не отвечать на такие вопросы. «Так, стало быть, выйдешь?» — послышалось еще из кровати у двери. «Поговорим завтра», — ответила Силья и шумно стала устраиваться спать. В тот же момент дверь открылась, и вошла хозяйка в ночной рубашке. «А теперь, Вяйно, прекрати болтовню, а то опять уписаешься в постель, раз так долго не спишь, а ты, Силья, не отвечай этому дурачку». Хозяйка вернулась к себе, а из кроватей слуг после этого не раздалось ни слова. Силья была довольна, что хозяйка сочла ее вполне разумным человеком. Она пожалела беднягу Вяйно, а перед тем как уснуть, немного и себя, вспомнила годы своего детства, время в конфирмационной школе и — с сокрушением — отца-покойника, чей образ уже немного затуманился, так что его уже нельзя было вызвать, сомкнув веки в ожидании сна. Лишь некоторые его позы, некоторые движения возникали перед ее внутренним взором — и тоща в сознании проносился легкий порыв досады, что не отец хозяин этого дома, где она лежит теперь; чтобы заснуть, ей пришлось набраться храбрости. Тихо вскрикнув и вздрогнув, девушка вдруг проснулась, поглядела на темные квадраты окон, услышала дыхание спящего Вяйно, вспомнила, где она, и затем вновь погрузилась в глубокий сон.

Какое-то время спустя, холодным ветреным осенним вечером Силья одна возвращалась из соседней деревни. Она загостилась там дольше, чем следовало, и когда наконец пустилась в путь, ее охватил неопределенный страх темноты, страх перед природой, немного похожий на тот, какой она испытала тогда, на льду озера, откуда ее спас отец. Между деревнями был лес, дорога спускалась в глубокую низину, шум ветра в кронах слышался высоко над головой путницы, словно там дышала темнота, как страшная огромная птица.

Ей показалось, будто отец как-то связан с этим дыханием темноты… Сирота заспешила по дороге и в самом мрачном месте, на пол пути, была почти в ужасе. Но по мере того как лес редел и приближались человеческие жилища, ее неопределенная подавленность сменилась столь же неопределенной, рвущейся наружу радостью.

Она попыталась запеть, чтобы побороть тот удаляющийся шум деревьев.

В гостях же было все, как и должно. Силью угостили кофе и обращались с нею, как со взрослым человеком. Находившийся там молодой мужчина, которого звали Оскари Тонттила, заговорил с нею, как парни заговаривают с девушками. Ведь ей шел семнадцатый год. Она вспомнила об этом, приближаясь к дому и напевая уже в голос.

Она вернулась в Нукари в хорошем настроении и застала всех живущих в доме за веселым разговором в большой людской, где была и хлебная печь. Возвращение Сильи домой получилось как бы заметным событием — она, вернувшись, была все еще явно разгорячена. Рассказать хозяйке о том, как она сходила в гости, нечего было и пытаться: в людской громко переговаривались и перебрасывались шутками. Среди прочих сидел какой-то полноватый краснолицый мужчина, на пальце у него красовалось кольцо с камушком, а на жилетке — толстая золотая цепь. Позже выяснилось, что это брат хозяина, который уже побывал в Америке и вскоре вновь отправлялся туда. Он вроде бы явился попрощаться.

Его звали Вилле, и он сделал вечер в этом обычно не очень-то уютном помещении весьма приятным. У него был немного резковатый голос, делавшийся во время пения пронзительно высоким, выше, чем у любой из женщин. Вилле и подбил других петь, даже соблазнил Вяйно пускать во все горло какие-то странные, перенятые у отца трели, — в нынешние времена это уже мало кто умеет, но трели вызывали хохоту всей компании, особенно в исполнении Вяйно. «Как пришел я в Раума Рантелли — был там бородатый Сантелли — у него спросил: где Хильма Хаммари — он отвел меня к ней в комнату». Уже и хозяин расчувствовался и продолжал: «Родом Хильма та из Турку-то — и не знала она о трауре — аж пятнадцать марок я потерял — когда рядом с той Хильмою ночь проспал». Хо-хо-хо — смеялись все, а Вяйно был очень горд, поскольку и хозяин пел ту же песню, что и он.

Вилле Нукари немало постранствовал, он хорошо знал людей — старых и молодых. Девушку Силью он счел очень хорошенькой, хотя еще слишком молодой и наивной. В этот веселый вечер он и словом и делом смог выказать Силье свое дружелюбие. Когда Вяйно после той песни принялся напевать какую-то танцевальную мелодию, гость подхватил Силью и танцевал с нею посреди людской. Они были единственной танцующей парой, и все глядели на них. Силья заметила, что полька у нее получается, и хотя Вяйно убыстрял мелодию, танцоры не сбились и под конец кружились как бешеные. Первым сбился сам Вяйно, и тогда Вилле высоко подбросил Силью, и танец кончился тем, что они оба плюхнулись на кровать. И рука Вилле какое-то мгновение вроде бы еще оставалась на талии девушки.

Вилле Нукари, однако же, ни в чем не зашел столь далеко, чтобы Силья начала сторониться его. Когда он на другой день, попрощавшись, уехал, Силье даже стало как-то его не хватать. Он спросил у Сильи, можно ли написать ей, и Силья ответила: «Чего же, пишите». Ничего другого она на это ответить не умела. В результате она получила несколько приятных писем, на которые и ответила. В одном из писем оказался носовой платочек из настоящего шелка, какого никто во всей деревне никогда и не видывал. Разумеется, Силья не догадалась сразу спрятать платочек, о нем стало известно. Это дало пищу для намеков; не слишком обычным было и то, что разменявший уже третий десяток и повидавший мир мужчина вот так пытался сблизиться с только что прошедшей конфирмацию девушкой, которая была еще совсем невинной.