Время Волка - Юлия Александровна Волкодав

Планировалось, что фильм выйдет к майским праздникам, но праздники прошли, а его так и не показали. Лёнька переживал, пытался узнать через знакомых редакторов, в чём дело. Потом наступило лето, мёртвый для телевидения сезон, когда никаких премьер не происходит, и мы ждали осени, но и осенью фильм не показали. Лёня поехал в Ленинград на киностудию выяснять отношения и вернулся как в воду опущенный. Ленту запретил худсовет: советские цензоры придрались к какой-то ерунде — там слишком фривольные танцы не понравились, тут строчка в песне. Лёнька пошёл на компромисс, предложил вырезать нежелательные сцены, переписать танец, но в конце концов ему прямым текстом сказали: «Вы выбиваетесь из привычного образа. Такой Волк советскому зрителю не нужен».

Самое интересное, что фильм на телеэкраны всё-таки вышел. Спустя ровно десять лет, уже после перестройки, когда на телевидении творился полный беспредел. Это было удивительно, как раз в те годы и Волк, и Кигель, и Агдавлетов, и прочие артисты их поколения на экранах почти не появлялись, стали вроде как не нужны. Их место заняли наглые молодые дарования, распевающие под фонограмму и гастролирующие по стране тремя составами двойников. Кто и зачем выпустил залежавшийся Лёнькин фильм? Понятия не имею. Может быть, посчитали, что раз в советские времена цензура завернула, значит, в перестройку — самое то? Но никакого ажиотажа фильм уже не вызвал, обалдевший от перемен зритель просто его не заметил. А Лёне так вообще всё равно на тот момент было.

И вот теперь юная журналистка называет Лёньку ветераном и мэтром, и он морщится, но в общем не отрицает, потому что глупо отрицать очевидное. Он действительно стал ветераном и мэтром. Агдавлетов умер лет пять или семь назад. Кигель ещё в строю, иногда выступает, но тяжело болеет, перестал гастролировать, редко снимается. И Волк наконец-то ни на кого не оглядывается, ни с кем не делится славой. И спрашивать никого не надо, что петь, что записывать. Но теперь он ведёт войну не с цензорами и худсоветами, а с самим собой. Продержаться ещё год, сохранить зрительский интерес, найти силы выходить, веселить, улыбаться. Иногда мне его жалко. Его счастье, что у него есть Настасья. Пожалуй, она единственное его утешение и единственная надежда.

* * *

Петербург заливало дождём. Вода хлестала так ожесточённо, будто намеревалась смыть город на Неве к чёртовой матери. В квартире было сыро и неуютно, хотя Леонид Витальевич сразу как вошёл, включил сплит-систему на обогрев. Он стоял у окна и смотрел на улицу, ждал появления миниатюрной красной машинки. Название всё время забывал, что-то такое нетривиальное. Он в это чудо техники с трудом помещался, а Настасье в самый раз: маленькая, маневренная, легкая в управлении и припарковать можно в любом месте без проблем.

Чем дольше он ждал, тем больше его одолевали сомнения. И зачем он это сделал? Зачем приехал? Разобранный и физически, и душевно. Очередное проявление эгоизма с его стороны, мол, вот он я, какой есть, любите меня и жалейте? Сам-то он что сейчас может предложить Насте? Волк даже не был уверен, что способен на секс. В данный момент ему больше всего хотелось просто поговорить. М-да, поговорить… С «поговорить» у него нынче даже сложнее, чем с сексом.

И зачем демонстрировать свою немощь Насте? Чтобы она окончательно в нём разочаровалась? И в следующий его приезд просто не взяла трубку? Старый ты дурак, всё ещё считаешь, что твой звёздный статус что-то решает? Вот уж кому-кому, а ей точно плевать на твоё положение. И если ты ей и нужен, то исключительно в рабочем состоянии.

— Тебе не следовало приезжать к той девушке.

Леонид Витальевич вздрогнул и резко обернулся. Настя стояла у него за спиной, скрестив руки на груди и глядя на него внимательно и встревоженно. Ну конечно, открыла своим ключом. Но как она так подкрадывается? На слух он не жаловался, однако Настя двигалась практически бесшумно.

— К ка-акой де-евушке?

Настя появилась так неожиданно, что Леонид Витальевич напрочь забыл всю заранее заготовленную речь.

— К рыжей девушке, которую убили, — спокойно произнесла Настя, продолжая смотреть прямо в глаза. — Вообще не нужно было приезжать туда никогда. Тебя видели соседи. Неужели ты не понимаешь, что твоё лицо слишком приметное, особенно в Бутово?

— Го-осподи, я ни-икогда к это-ому не при-ивыкну, — вздохнул Леонид Витальевич и привлёк Настю к себе, осторожно обнимая.

Она была настолько меньше его, и ниже, и тоньше, что он до сих пор прикасался к ней очень бережно, словно боясь сломать. Хотя знал, прекрасно знал, какая сила таится за этой внешней хрупкостью. Как знал и то, что она заранее будет в курсе вещей, о которых он ей не говорил. Он ведь ни словом не обмолвился ни про убийство Лизы, ни про следствие. Допустим, что-то могли сказать по телевизору, вот только телевизор Настя никогда не смотрела, насколько он знал, в её квартире его даже не было.

— Что ты натворил? — Настя водила руками по его спине, и он чувствовал исходящее от неё тепло. — Когда ты уже угомонишься? Тебе обязательно нужно под каждую юбку залезть?

Волк отстранился.

— Что за глу-упости? У ме-еня ни-ичего с ней не бы-ыло! Ты же до-олжна чувство-овать!

— Не было, — покладисто согласилась Настя. — Но ты хотел, чтобы было. И не ври мне!

— Она непло-охая пе-евица! Я хо-отел, что-обы она пе-ела у ме-еня в ко-оллективе. У неё во-озникли про-облемы, я по-оехал ли-ично по-оговорить, по-омочь.

Настя поморщилась, и Волк осёкся. Ну да, он ведь не объяснил, почему так разговаривает. Или ей не надо объяснять? Впрочем, даже если не надо, она не обязана терпеть и разбирать его невнятную речь. Он прекрасно понимал, как раздражает людей заика.

— Про-ости, со мно-ой се-ейчас тру-удно разго-оваривать. Это с де-етства. Я те-ебе не ра-асказывал. Вдру-уг ве-ернулось…

— Да замолчи ты уже! — резко оборвала его Настя и прищурилась, внимательно посмотрела ему в глаза и стала медленно перечислять. — Ты заикаешься с четырёх лет, это как-то связано с самолётом. Кажется, немецким. Да, немецким, на борту свастика. В двадцать твоё заикание кто-то заговорил. Кто-то очень сильный. Сильнее меня? Да, кажется, сильнее. Но того человека уже нет в живых.

— Ты зна-ала или се-ейчас…

Она отмахнулась:

— Подозревала. У тебя в районе горла неправильная какая-то пульсация, будто сгусток энергии, чужой энергии. Не важно. Ты не заострял внимания, и я не стала вдаваться в подробности.

Настя смотрела одновременно ему в глаза и как будто сквозь него, делая