Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

Совсем еще мало жил на свете Семен Нечаев. Родился в Туле. Вырос в Орле. Туляки — народ смелый, они блоху подковали, если верить старым сказкам. Семен, токарь по профессии, работал в железнодорожных мастерских. Его сразу направили во флот; так он попал на Черное море. Море… Когда едешь поездом на Евпаторию и по обе стороны — степь, усыпанная красными маками, то его не видно, и, словно видение, возникает над сплошными полями колосящейся пшеницы плывущий океанский пароходище. Но если проскочить на грузовике из Севастополя к Южному берегу, то с высоченного обрыва у Байдарских ворот море вдруг выпуклится синей горой вполнеба. И шут его знает, что это за синева! Красивое место Крым! Только на суше мало приходилось бывать Семену, пока не разразилась военная гроза. Но тут уже все заслонили дым, да гарь, да грохот боев.

Однако видел Семен в первую весну своей службы в пригородном колхозе, как цвел миндаль, а под деревом, осыпанным желтым пухом, стояла девушка, смуглая, черноглазая, в красной, как огонь, кофточке, и громко смеялась, поправляя загорелыми руками копну густых волос. Юбка на ней была в обрез, и не один Семен засмотрелся на стройные голые ноги девушки, всунутые наспех в стоптанные шлепанцы. Откуда-то из глубины дворика вынесла она морякам ведро воды и, пока они пили, все стояла и смотрела, посмеиваясь. Так и осталась в памяти Семена, никогда больше не встретившаяся на его пути.

Апрель!.. Опять цвели у Черноморья японские магнолии, желтым пушком покрылись мимозы, и прозрачно, юно розовели в нежнейшем наряде тонкие ветки миндаля.

Шла весна по крымскому побережью. И где-то стояла девушка, поправляя загорелыми руками небрежно подобранные волосы. Но весенний ветер нес над зацветавшей землей запах тлена и гари, повсюду рыскала смерть.

Это она, смерть, разбудила на рассвете людей на «Сванетии», и далеко над пустынной, безбрежной гладью разнесся ее хриплый голос — завыла пароходная сирена.

«Дорвались!» — подумал Семен, увидев, как закружились над судном гитлеровские бомбардировщики. Громадные фонтаны воды выплескивали из глубин, окатывали палубу. Звенели, сыпались вылетавшие стекла, а на теплоходе все замерло… Притихли и раненые, перестав стонать. Судно так и кренило из стороны в сторону, трещала обшивка, что-то лопалось; громко стуча ногами, пробегали матросы команды. Там, слышно, пробоина, там загорелось что-то.

«Спасибо капитану — маневрирует мастерски! — думал Семен Нечаев. Страха не было в его душе, но тосковала она. — Лежи, как козявка, и жди, наступят на тебя ногой или нет. Вот, вот… Нет, мимо! И опять свист. Ну и голосок у фашистских моторов! Наши шумят, а эти завывают».

Забыв о своих ранах, Семен вцепился руками в туго натянутый канат, чтобы не сбросило за борт воздушной волной, и считал взрывы бомб, ложившихся кругом «Сванетии». Чем же еще заняться?! Насчитал больше сорока и бросил… С рассвета и до трех часов дня продолжалась эта игра со смертью.

Наконец затих мрачный вой бомбардировщиков. Ай да капитан! Спасибо тебе, и рулевому спасибо, и всей команде «ура»! Спасли пароход дружной своей, умелой работой!

Сразу послышались стоны раненых, захлопотали сестры и санитарки: появилась надежда: «Поживем еще», — и то, что болело, напомнило о себе.

А как заискрилась под лучами солнца бескрайняя морская лазурь, как заголубели воздушные просторы! И море синее, и небо синее — сплошная синева, пронизанная солнечным светом. Стая черных дельфинов прошла стороной, кувыркаясь и взбивая якорями хвостов белые брызги. Ветер, дохнув, принес запахи зацветающих садов… Но так только кажется свободно вздохнувшему человеку. Далеко до садов, километров сто, не меньше. Однако проскочили. Теперь добраться бы до Новороссийска…

Но едва люди успокоились, опять раздался хриплый голос сирены.

«Тревога, а в небе тишина. В чем дело?»

Нечаев повернулся на своем жестком ложе, посмотрел и ахнул: фашистские самолеты-торпедоносцы сидели на воде и поджидали «Сванетию». Уже в виду корабля они стали подниматься в воздух…

У Семена перехватило дыхание, когда была сброшена первая торпеда, как хищная рыба, прорезавшая светлую толщу воды. Но капитан был начеку, и теплоход уклонился. Охота продолжалась… Минута, другая… Потом раздался страшный взрыв. Торпеда попала и оторвала всю носовую часть корабля. «Сванетия» сразу погрузилась, приняв положение вверх кормой, и вода начала заливать каюты. Держась за поручни борта, к которому его кинуло, Семен смотрел на врачей и сестер, выносивших наверх раненых. Ступить некуда, сбилась сплошная толпа; рыдают женщины, кричат дети, палуба все больше накреняется, а фашистские летчики, кружась над тонущим кораблем, расстреливают погибающих из пулемета.

Матросы «Сванетии» — сплошь комсомольцы — успели спустить две шлюпки и начали стаскивать по трапу раненых и усаживать их в лодки. Но люди, оказавшиеся за бортом после взрыва, и те, что прыгали сверху, барахтались вокруг, крича, захлебываясь, топя друг друга. Они, обезумев, хватались за борта шлюпок и одну опрокинули… Но Семен видел и то, как самоотверженно матери пытались спасать своих детей. Он увидел, как раненый матрос махнул за борт, держа под мышкой мальчугана лет четырех, как он подплыл, гребя одной рукой, к плававшей доске и, перекосясь от боли, вытолкнул на нее ребенка. Спасти себя у него не хватило сил, и он затонул камнем.

И вдруг откуда-то из кают послышалась песня:

Раскинулось море широко,И волны бушуют вдали…

Пел кто-то так звучно, так страстно, будто вызов бросал самой смерти, готовой схватить его в темноте, наполненной шорохом и плеском подступавшей воды. Дрогнуло не одно сердце, и сразу десятки, сотни голосов подхватили родной напев, заглушая гул вражеских моторов и трескотню пулеметов. Одни плакали, другие пели, третьи и пели и плакали…

Теплоход все погружался. Раненые прыгали за борт. Бросился, собрав все силы, Семен Нечаев, и только отплыл, дрогнула палуба. Круто заваливаясь, утягивая в водяную воронку близко плававших людей и тех, кто стоял на палубе, словно окаменев, и тех, что не могли покинуть ее по долгу службы, пошла «Сванетия» на дно моря.

Каким образом спасся Нечаев, он сам не помнит: сначала плавал на бревнах, а очнулся на борту сторожевого корабля, подошедшего к месту катастрофы уже в сумерках. Корабль этот сопровождал «Сванетию» из Севастополя, но был изрешечен осколками при бомбежке и отстал, потеряв скорость. Он подобрал тех, которые, как Семен, плавали на обломках теплохода, и раненых в шлюпке, не раз обстрелянных фашистским самолетом. Люди в шлюпке уцелели только потому, что, побросав весла, прикинулись мертвыми. Всего спаслось около сорока человек.

Нечаев не успел рассказать, как он попал в Сталинград: бомба разорвалась рядом. Уже надтреснутая железобетонная пластина с торчащими по краям прутьями арматуры зашевелилась над головами бойцов, и они невольно замерли на дне ямы, вырытой в укрытии саперами.

— Ну, этот ас окосел: на своих бросил… — сказал Коробов. — Да, Сеня, мы им ни-че-го не простим! Мы им за все отплатим сполна! Ясна вам задача, ребята? Имейте в виду: цех здесь равен городу на широком фронте, — повторил он слова Логунова и вспомнил, как сам говорил то же Яблочкину о трансформаторной будке. — Значит, заходим с тыла. Автомат на шее, десяток гранат под рукой, отвага в сердце — действуй! Вы вбегаете вдвоем: ты да граната, — обращается Коробов к новичку в штурмовой группе Василию Вострикову. — Оба будьте одеты легко: ты без вещевого мешка, граната без рубашки. Врывайтесь так: граната впереди, а ты за ней. Попался среди перекрытий лабиринт, полный опасностей… не теряйся. В каждый угол гранату — и вперед! Прочесывай автоматом, не медли! Бой внутри объекта бешеный. Противник может перейти в контратаку. Не беда. Инициатива в твоих руках. Штурмуй злее, но будь готов к неожиданностям. Вот вместе с Нечаевым и моряками ударите на правую половину цеха. Моя группа пойдет налево. Мы впереди, вы за нами, врываемся в пролом. Каждый по своему отведенному участку проходит с боем весь цех… — Коробов говорил, а Востриков слушал его с жадным вниманием, слушали и остальные. — В цехе ты до определенного момента, пока я не дам сигнал «ворвался», будешь предоставлен самому себе. Во время боя никто не даст тебе разъяснения. Поэтому получи задачу сейчас.

— Но сколько их там? — нерешительно спросил Василий Востриков, кивнув в сторону цеха. Он был смел, ему приходилось участвовать в боях, и, однако же, его смущала самоуверенность Коробова.

— Все будут наши. — Коробов усмехнулся. — Больше врагов — граната крепче сработает.

«Черт возьми! — подумал Востриков, оглянув снова громаду разрушенного цеха. — Как же это мы перед Тракторным-то? Если бы нас тогда вот так же организовали, в какую силищу мы превратились бы!»