Любовник Большой Медведицы - Сергей Песецкий

Мы долго курили, разговаривали тихонько. Над нами безумствовала гроза.

Наконец я уснул. Снились мне той ночью слоны. Не африканские и не индийские, а наши, пограничные, которых старые фартовцы называют презрительно «повстанцами». Я следил за ними, гонял их, хватал. Помогал мне в том большой рыжий кот с обрубленным хвостом и разодранными ушами.

10

Однажды Щур пришел на мелину раньше обычного. Залез на чердак, замкнул за собой дверки и объявил торжественно:

— Знаете что, хлопцы?

— Ну давай, не томи! — сказал Грабарь.

— Петрук Философ прощается с границей. Сегодня уезжает в Вильню. С тобой, Владек, увидеться хотел. Он родных нашел. Вчера получил от матери письмо, так день, как пьяный, ходил. Сегодня начал в дорогу собираться. Мужанский чуть не плачет. Привык старикан к нему. Как сына полюбил.

Щур замолк. Долго раздумывал и вдруг предложил:

— Знаете что, хлопцы? Может, и нам на пару дней в Вильню мотануть? А что? Шкурок у нас тьма. Сдать нужно. Ну, и позабавимся малость. Как вам?

— Пошло! Первая категория! Да я хоть сейчас! — объявил Грабарь.

— И я согласен, — добавляю. — И в самом деле нужно что-то со шкурками делать. Много их собралось.

Щур пошел в местечко поговорить с Петруком, рассказать, что мы тоже в Вильню собрались. Вернулся вечером с двумя здоровенными новыми саквояжами. Запаковали мы в них шкурки и принялись приводить в порядок одежду, чтоб поприличнее выглядеть.

— Петрук тоже едет ночным поездом? — спрашиваю Щура.

— Так.

— Знает о том, что и мы едем?

— Знает. Один он едет. Мы с ним встретимся в поезде, по дороге.

Вечером попрощались с Гелей и ее мамой, оставили им много денег. Не хотели брать, говорили, что слишком много. Но Щур сказал: это их процент от нашей работы. Обещали мы вернуться через неделю. Когда завечерело, пошли с саквояжами к местечку.

Окольными тропками, через луга и огороды, пошли к дороге, выводящей на станцию.

Задержались на краю местечка, невдалеке от улицы Виленской.

— Кого ждем? — спрашиваю Щура.

— Фурмана.

— А как он нас найдет?

— Да он найдет. Договорились мы. Это ж Янкель Парх.

— А, другое дело!

Через несколько минут послышался грохот колес возка, подъезжающего по Виленской улице. Послышался голос фурмана:

— Но-о! Детки, но-о-о!

Щур зажег фонарь и описал лучом света два круга в воздухе. Возок остановился. Залезли мы на широкий, крепкий, слаженный для езды по трудным дорогам возок. Янкель Парх каким-то чудом меня узнает. Может, видит в темноте по-кошачьему? Я-то вовсе при нем голос не подавал.

— Мое почтение Владу!

— Добрый вечер, Янкель!

Возок трогается, движется в густой сумрак. Не едем мы по обычной, удобной дороге до Олехнович, тянущейся вдоль границы, от Ракова до Кучкунов и Дубровы. Едем мы через Бузуны и Волковщизну. Скверная это дорога. Все время кажется — вот-вот перевернемся. Возок кидает из стороны в сторону, подбрасывает, а кони мчатся вдаль по полям, лугам и лесам, минуют хутора и деревни.

— Но-о, детки! Но-о!

Вспомнилась мне езда с Сашкой и Живицей — и тоска стиснула сердце.

Минуем Дубровы и, обгоняя проезжих, едем уже по обычной дороге. На площади перед станцией Янкель останавливается. Щур с Грабарем остаются на возу, я иду за билетами. Хотел купить во второй класс, но Щур сказал, что одеты мы неподходяще для второго класса, подозрения вызовем. Захожу во дворик станции. Становлюсь в очередь к кассе, покупаю три билета. Потом возвращаюсь на площадь перед станцией. Возок стоит у въезда на нее. Коллеги стоят у возка, пьют водку и угощают фурмана.

— Скоро поезд? — спрашивает Щур.

— Через четверть часа.

— Ну так пойдем!

Щур щедро расплачивается с фурманом. Добавляет от себя двадцать долларов.

— Это на счастье!

— Дай Бог счастья! — отвечает фурман.

Берем саквояжи и обходим станцию. Не хотим идти через зал ожидания, где полиция и можно встретить знакомых из местечка. С другой стороны поезда входим в один из вагонов третьего класса. Занимаем свободное отделение.

Поезд трогается. Щур идет искать Петрука. Вскоре вместе с ним возвращается к нам. Здороваюсь с коллегой. Помогаю ему уложить чемодан на полку. Разговариваем о многом. Время летит незаметно. Щур с Грабарем уже легли спать, а мы все разговариваем. Петрук хочет отдать мне деньги, взятые на сохранение, но вместо того я уговариваю его взять еще две тысячи девятьсот долларов, так что всего становится четыре тысячи. Петрук неохотно соглашается взять.

В Вильно приезжаем утром. Щур говорит: останавливаться лучше в разных отелях, чтобы не привлекать внимания полицейских осведомителей. Петрук дал мне адрес своей матери — она жила на Зверинце — и просил зайти в гости вечером.

Щур остановился во второсортном отеле у вокзала. Я — в гостинице на улице Великой. А Грабарь величественным жестом подозвал извозчика.

— В отель!

— Какой?

— Первая категория!

— Есть Бристоль, Купеческий, Палас…

— В самый лучший!

Большой город сперва произвел на меня сильное впечатление. Попросту ошеломил. Сбивало меня с толку движение на улицах. Оглушал шум. Два года волчьей жизни не прошли бесследно. Множество ночей без сна, постоянное вглядывание в темноту, хождение под пулями, вошедшая в привычку осторожность — я сделался другим человеком, даже и физически изменился.

Давно уже не видел себя в большом зеркале. Когда теперь, одетый с ног до головы во все новое, посмотрел — надолго задумался. Увидел я чужого человека. В особенности удивили лицо и глаза — холодные, бледные, а в них — странная глубина, которой раньше не виделось. С того времени я не люблю смотреть людям в глаза и стараюсь, чтобы взгляд мой был спокойный, приятный. А тогда долго всматривался в свои глаза, все старался понять: в чем дело, что это? Но понять не мог. Было там что-то от ночной темноты, от блеска стали, от вспышек винтовочных выстрелов, от постоянно стиснутых зубов, от всегдашнего ожидания удара и готовности его отразить. Отражались в них вечная ночь и граница.

Удивляли меня здешние люди: такие несуразно нервные, неуклюжие, рассеянные. Делают множество лишних движений, из-за мелочей начинают нервничать, злиться, кричать. Очень жадные, трусливые. Всегда и везде старались меня обмануть — на жалкие копейки. Я позволял — и смеялся про себя.

Гулял день и ночь. Едва хватало мне времени, чтобы выспаться. Развлекаться значило есть и пить по разным ресторанам, ходить в кино и театры, покупать продажных женщин. Дешевый этот товар, и посредников полно! Предлагали мне встречу с разными кокотками, с девчатами, девочками, чуть ли не с детьми. Женщин, как кобыл, сдают в наем: на час, на раз. Несколько раз делали такие предложения, что отказывался с отвращением. Крутятся возле меня разные типы, унюхавшие деньги. Теперь я узнаю город с другой, раньше вовсе мне не знакомой стороны. И вижу: люди в нем живут страшно, куда хуже, чем на пограничье! Тут же все время, на каждом шагу, неумолимая безжалостная драка. Тут нет места слабому и неспособному.