Новый Мир ( № 8 2013) - Новый Мир Новый Мир

Не стоит числить эти рассуждения по ведомству войн за литературное наследство: в случае Львовского это не только вопрос влияния на умы младших современников, но и вопрос того, насколько малейшие отличия в историческом опыте способны приводить к принципиально иному восприятию поэтического текста.  И дело здесь не в эрудиции читателя, способного распутать подчас нетривиальный интертекстуальный код и уловить едва заметные глазу движения духа теории, а в синхронном воздействии разных уровней поэтики, в которой сильнодействующие, «растормаживающие» стиховые средства работают вместе с гораздо более глубокими, но не всегда очевидными механизмами, требующими от читателя полной самоотдачи и ясного понимания поставленных поэтом задач.

[1] В первую очередь см.: Кукулин И. Антифон замолкнувшего радио: Львов-ский Ст. Camera rostrum. М., «Новое литературное обозрение», 2008; О влиянии историографии Эрика Хобсбаума на поэзию Львовского см.: Дмитриев А. Утешение историей: Об одном стихотворении Станислава Львовского. — «Новое литературное обозрение», 2008, № 92, а также интервью, опубликованное в посвященном Львовскому разделе номера журнала «Воздух» (2012, № 3 — 4, стр. 34 — 39).

[2] Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. М., «Европа», 2012, стр. 134 — 135. На этих страницах Агамбен излагает воззрения японского мыслителя Кимуры Бина, чьи работы, насколько мне известно, не существуют в русском переводе.

[3] Подборку можно посмотреть, например, на сайте «Photographer.ru»: <http://www.photographer.ru/gallery/164.htm>.

[4] Петровская Е. Фотография в биографическом контексте. — В кн.: Петров-скаяЕ. Безымянные сообщества. М., «Фаланстер», 2012, 384 стр.

[5] О соотношении этой поэмы с другими «документалистскими» произведениями двухтысячных, прежде всего с «Текстом, посвященным трагическим событиям 11 сентября в Нью-Йорке» Кирилла Медведева, см. постскриптум к статье: Kukulin I. Documentalist Strategies in Contemporary Russian Poetry. — «The Russian Review», 2010, № 69, р. 585 — 614.

[6] Львовский С. Солнце животных. — «Воздух», 2012. № 3 — 4, стр. 11.

[7] «Львовский, словно (на)следуя заветам причудливого пророка <…> много говорит о и от „безголосых” — событиях, явлениях, персонажах», — пишет во вступительной заметке Полина Барскова. — В кн.: Львовский Станислав. Всё ненадолго. Предисловие Полины Барсковой, стр. 6.

[8] РансьерЖ. Дело другого. — В кн.: Рансьер Ж. На краю политического.  М., «Праксис», 2006, стр. 186.

[9]  См., прежде всего, цикл «Поход на мэрию и другие стихотворения» Кирилла Медведева («Новое литературное обозрение», 2011, № 111), в котором прошлое вообще отсутствует как предмет описания, а все события происходят либо в настоящем, либо в будущем. Настоящее Медведева альтернативно по отношению к наличной действительности: в нем заметно усилены признаки будущей революционной утопии, почти незаметные взгляду.

[10] Как пишет Денис Ларионов, «…тексты из книги „Стихи о Родине” поразили меня виртуозностью обращения со словом <…> и, прошу прощения, „доверительностью интонации”. <…> Мне потребовалось некоторое время <…> чтобы осознать глубину разрыва между тем, что пишу я/мои ровесники и Львовский» («Воздух», 2012, № 3 — 4, стр. 44 — 45).

Ветер в цирке, или Между логикой и абсурдом

Василий Бородин. Цирк «Ветер». Книга стихов. М., «Книжное обозрение»,  «АРГО-РИСК», 2012, 64 стр. («Книжный проект журнала „Воздух”»)

В третьей книге Василия Бородина «Цирк „Ветер”» (две предыдущие — «Луч. Парус» и «P. S. Москва — Город-Жираф» [1] ) собраны поэтические тексты, написанные преимущественно за последние два года (только один датирован 2010-м) и расположенные без соблюдения хронологии. В итоге выбранный автором порядок, сопровождающийся обязательной датировкой, приводит к созданию эффекта нелинейности происходящего, причем темпоральный адрес честно выставлен на всеобщее обозрение. Уже на уровне структуры книга оспаривает верность повсеместно выбранного временного вектора, следуя которому мы непременно должны существовать в соответствии с капризами последовательности.

Проблема времени и, как следствие, — логики занимает одно из центральных мест в книге Бородина. Внутри временного процесса сталкиваются две полярные фазы — детского и взрослого , каждая из них обладает определенной интонацией и либо соответствует установленным законам, либо создает свои собственные. Таким  образом, на относительно небольшом текстовом пространстве соседствуют две зачастую вторящие друг другу логические схемы, соответствующие каждая своему порядку на различных уровнях — от лексико-синтаксического до ритмического.

Ярким примером полемики детской и взрослой интонаций является стихотворение «шерстка — крот…», где представлены два полярных изображения, по сути, одной ситуации. Вся первая строфа представляет собой наивную интерпретацию увиденного, явно принадлежащую детскому зрению (отсюда же скандирующая ритмика, повторы и известная антропоморфизация дождя): «шерстка — крот / норка — крот / дождь прошел / сапог прошел / человек смотреть пришел: // тихо…» [2] .

Далее следует совершенно иная формулировка осваиваемого пространства, на этот раз принадлежащая взрослому зрению, несколько затертому и усталому, потому склонному к полубытовому перечислению каких-то наскучивших и предельно известных изображений: «человек — пальто, дом — пальто / год прошел, / приступ миновал. / крот — / слепой зверек / и не смотрит». Ритм речи расшатался, вместо визуального познания («человек смотреть пришел») — слепота, логическая путаница из-за нарочитой одинаковости всех наблюдаемых элементов. Два угла зрения разделены коротким «и наоборот:»; именно эта строка намекает на некоторую динамику, смену хронологических этапов.

Во многих других текстах «Цирка…» ритмическая контрастность еще более заметна, прихотлива, и тоже маркируется переход от одной интонации к другой, но форма маркировки варьируется. Например, обратный вышеописанному процесс мы встречаем в первом тексте безымянного диптиха «стихи идут полем…», где как раз первая часть говорит по-взрослому , рассуждает о сущности «слов, оставшихся от стихов» и делает некоторый вывод: «оставшимся от стихов / словам поют их / над-смысл (!)».

Далее переход маркируется двоеточием, находящимся на отдельной строке, и потому способным пропускать сквозь себя сразу в двух противоположных направлениях; иными словами — это определенная визуализация «и наоборот:» из стихотворения «шерстка — крот…», раздвоение времени и отказ от нулевой точки. За (но в той же степени и перед) двоеточием следует знакомая хореическая речь ребенка, прерванная двумя финальными строками: «ходит-ходит / флаг бедней / нас самих / и нас-камней // ходит видит / сквозь себя / как все опережает его / и это». Именно эта вторая часть стихотворения иллюстрирует вывод о «над-смысле», нащупывая его через искажение логики. Ритмический перебой в последних строках — суть то самое опережение, о котором в них говорится (т. е. язык не успел соблюсти заданный метр).

Но искажение неизбежно порождает новые категории порядка. Бородин вводит в изображение остраняющий элемент, затем принимает его за нечто обыкновенное и, наконец, приступает к абсурдирующему повествованию. Так автор действует в двух (кажущихся обломками одного) текстах из книги: открывающем ее минималистском трехстишии «не хватило: / — общей культуры / — летучего неба (избыток, „о”)»  и следующем через несколько стихотворений:

в издательстве «верный шар» издают

шарообразные книги с единственной буквой

«о» внутри:

она, не меняясь

при любом ракурсе, — перевод

всех прежних книг

шары тают

когда им верят

Выбранный поэтом абсурдирующий эффект происходит от детского коверканья всего наблюдаемого вокруг — того самого процесса, в результате которого получается «большая вещь», которая «произведение или жизнь?» (и ответ — «она — произведение или жизнь»). Это же коверканье реальности дальше: в стихотворении «тороп и тесь! Тороп и тесь!..» под тряпкой скрывается «временно безголовый» фотограф (потому как попросту не видно его головы), а в тексте «броски жили…» участвуют капитан Туча, воробей Генерал и туча Гитлер.