Шальная графиня - Елена Арсеньева

– Ты, стало быть, церкви жгла, паскудина? – вскричала Елизавета.

Фимка согласно кивнула, не отрываясь от своего занятия, только перехватила подолом прут, который уже раскалился и жег ей руку.

– Что, видела знак на стенах? Венец видела? Не больно-то хорошо я нацарапала, да? Ничего, на тебе метина верная будет, как всем нам положено.

У Елизаветы пересохло в горле, когда она поняла, что этот железный прут, который раскаляет Фимка, предназначен для пытки, для мучения.

– Что ты задумала? – взвизгнула она. – Я не дамся!..

– Неужто? – усмехнулась Фимка, подходя вплотную и поднимая прут к самому лицу Елизаветы. Огненное око заглянуло в глаза, и она снова закричала, уверенная, что сейчас раскаленная печатка прижмется к ее лбу, но Фимка, не отрывая от Елизаветы сплошь залитых безумной чернотою глаз, румяная от удовольствия, вдруг с силой рванула платье под мышкою и туда, к нежной, мягкой коже, приткнула малиново мерцающий прут.

Елизавета враз ослепла, оглохла, онемела от дикой, непереносимой боли, и все тело, все существо ее ответило на муку одним рывком, но такой силы, что плохо закрепленная цепь вывалилась из стены, и запястье узницы, закованное в тяжелые железы, ударило Фимку прямо в лоб.

– Барыня! Госпожа моя милая! О боже, помоги!..

Этот отчаянный голос пробился наконец к Елизавете, и она попыталась осознать, где находится и что с ней. С трудом поняла, что под мышкою жжет горючий пламень, а сама обвисла на цепях: только они, верно, и не дали упасть, когда лишилась чувств от страха и боли. Наверное, беспамятство длилось не очень долго, потому что толстая свечка в открытом фонаре еще не успела сгореть и до половины. И при ее колеблющемся свете Елизавета увидела распростертую на полу худую фигуру – в руке стиснут уже остывший, черный прут, рот искажен судорогой, а лоб превратился в кровавое месиво...

Фимка сама вырыла себе могилу!

Елизавета мгновение смотрела на труп, а потом ее вывернуло в страшном приступе рвоты, и спазмы в пустом желудке были так мучительны, что она едва снова не обеспамятела, но тут чьи-то руки приподняли ее голову, обмахнули потный, ледяной лоб тряпицею, поднесли кружку с водой, а потом, когда она, захлебываясь, выпила все до дна, возле ее рта оказался изрядный ломоть хлеба с куском вареного мяса.

Елизавета торопливо, жадно куснула. Ржаной хлеб мягкий, свежий, мясо душистое, сочное! Она готова была глотать не жуя, но чей-то голос произнес встревоженно:

– Не спешите так, сударыня. Как бы не навредить себе!

Елизавета с трудом подняла голову. Знакомое лицо с узкими, чуть раскосыми глазами смотрело на нее с испуганной, робкой улыбкою.

– Данила! – прошептала она. – Ты как здесь?.. – И вдруг громко вскрикнула от боли, неловким движением разбередив рану.

Сунув хлеб Даниле, подняла горящую руку, скосила глаза, пытаясь заглянуть под мышку. В прорехе зияло вспухшее, кроваво-красное тело.

– Что там? – простонала Елизавета. – Что она со мной сделала?

Данила какое-то время молчал, однако на его молодом лице выразился такой ужас, что Елизавете стало еще страшнее, даже слезы закипели в глазах.

– Н-ну?.. – яростно выдохнула она, и Данила наконец нашел в себе силы заговорить:

– Там клеймо, знак какой-то. Вроде корона, а в ней крест.

– Проклятые венценосцы! – пробормотала Елизавета, с трудом опуская руку, и слезы покатились по щекам.

Данила с состраданием глядел на нее, сам едва не плача. Но ей сейчас было не до жалости к себе. Не время слезы лить – надо что-то делать! Может быть, и впрямь все венценосцы носят знак своего Ордена, но Елизавета никогда, ни за что им не уподобится! Не будет она ходить как клейменая скотина, как рабыня, как преступница!

– А ты-то как сюда попал? – спросила властно, желая во что бы то ни стало отвлечь Данилу от этого оцепенелого сочувствия.

Он сморщился, с трудом приходя в себя.

– Да ведь я за нею, за Фимкою, давно слежу. Больно уж мне было не по душе, когда Федор, добряк, с этой змеей сошелся! Он-то погиб, убили его, а она с той поры исчезла, будто сквозь землю провалилась. И вдруг смотрю – и глазам не верю: шныряет по Жальнику. Ну, думаю, мир тесен! Помните, вы во двор выходили? Ушли, но я заметил, как Фимка вам вслед глядела. Ох, лютая злоба в том взоре была! С тех пор и начал я за нею присматривать. Она в каморы тюремные частенько захаживала, распутница: никому не отказывала, лишь бы платили. Как ворона – на чьей избе села, на той и накаркала. И вот как-то раз прознал, подговаривает она тюремных, – Данила запнулся, краснея, – подговаривает их добраться до вас, барыня! Подпоить да и... по пословице: «Пьяная баба себе не принадлежит». Ну, шепнул я одному сотоварищу, другому, кого припугнул, кого добром уговорил – видно, поняла Фимка, что ее затея сорвалась. Но я по-прежнему глаз с нее не спускал и как-то раз увидал, что она возле карцера вьется. Что такое, думаю, зачем? И откуда у нее ключ от замка? Она вошла – я за нею. Сбился с пути, насилу нашел, куда она подевалась. Потому и запоздал... Простите, Христа ради, барыня! Вы мне жизнь спасли, вы раны мои перевязывали, а я... – Данила, всхлипнув, рухнул на колени.

– Встань! – выкрикнула Елизавета. Она была уже на пределе сил. – Ты должен помочь мне сейчас!

– Да господи! – Данила вскочил, его удрученное лицо просветлело. – Да я жизнь отдам за вас!

– Жизнь... не надо, – с трудом вымолвила Елизавета. – Нож у тебя есть?

– Нож? – удивился Данила. – Есть нож, а зачем?

– Хорошо... – Елизавета медленно подняла руку, которая до кончиков пальцев казалась наполнена жгучей болью. – Возьми нож и режь здесь.

Данила сделался белым – белее мертвого Фимкиного лица.

– Резать? – почти беззвучно шевельнулись его губы. – Я не могу! Я не стану!

Это уж было слишком. Елизавета повисла на цепях и зашлась в рыданиях, выкрикивая бессвязные слова, мешая мольбы и проклятия, божась, что зубами выгрызет, огнем выжжет этот проклятый, позорный знак!..

Не скоро она утихла, не скоро осознала, что Данила держит ее в объятиях, мягко поглаживая по голове, и что-то бормочет – столь успокаивающее, что она невольно перестала рыдать и прислушалась.

– Да полно, полно те, барыня, голубушка! – журчал голос Данилы. – Резать я не стану, да и к чему таковые муки терпеть? Иной способ есть, тюремный способ клеймо вывести. Тоже боли натерпитесь, а все ж поменьше, да и скоро следа никакого на вас не будет.

Слезы у Елизаветы сразу высохли.

– Ну?! – вцепилась в его руку. – Что делать надобно?

Данила нахмурился, силясь сохранить присутствие духа.

– Вот что, сударыня. Сперва это место обварю я кипятком, да таким, чтоб ключом бил. Немедля тотчас припарку из лютикова цвета надобно приложить. Ненадолго – не более чем на полчаса. Едучий он, лютик, все из кожи выжжет. После него творогом сие место намажу, чтоб страдания ваши облегчить и унять воспаление. Вот и все. – Ох, – всхлипнула беспомощно Елизавета, – да где же взять все это: и кипяток, и лютиков цвет, и творог?