Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты - Барак Обама

Не все американцы готовы на такой выбор. Они пытаются делать максимум при имеющихся обстоятельствах, понимая, что такую семью, в какой они выросли, - такую семью, в какой воспитывали своих детей Фрейзер и Мэриан Робинсон, - содержать стало намного сложнее.

К этой новой реальности пришлось приспособиться и женщинам, и мужчинам. Но с Мишель трудно поспорить, когда она утверждает, что тяготы современной жизни на женщину падают в большей степени.

В первые несколько лет нашего брака мы с Мишель прошли через обычное привыкание, через которое проходят все пары: умение читать мысли друг друга, принятие чуждых причуд и привычек. Мишель любила вставать рано и после десяти вечера глаза ее слипались. Я же ночная сова и мог быть не в духе (противным, как говорит Мишель) в первые полчаса после того, как встал с кровати. Частично из-за того, что я работал над своей первой книгой, и, вероятно, оттого что я долго был единственным ребенком в семье и часто проводил вечера, спрятавшись у себя в комнате, то, что я считал нормой, часто заставляло Мишель чувствовать себя одинокой. Я постоянно после завтрака оставлял масло на столе и забывал завязать пакет с хлебом; Мишель же просто гребла квитанции за нарушение правил парковки.

Но в основном те годы были полны обычных удовольствий — визиты в кинотеатры, обеды с друзьями, иногда посещение концертов. Мы оба много работали: я был юристом в одной небольшой фирме, занимающейся гражданскими правами, и начал преподавать на юридическом факультете Чикагского университета, а Мишель решила оставить свою юридическую практику, чтобы вначале пойти на работу в чикагский Департамент планирования, а затем руководить чикагским отделением национальной программы под названием «Паблик Эл-лайз». Время, которое мы проводили вместе, стало еще более сжатым, когда я выставил свою кандидатуру в законодательное собрание штата, но, несмотря на мое длительное отсутствие и ее общую неприязнь к политике, Мишель поддержала это решение. «Я понимаю, тебе очень этого хочется», — говорила она мне. Вечерами, когда я был в Спрингфилде, мы разговаривали по телефону, смеялись, делились радостями и печалями дней нашей разлуки, и я засыпал, уверенный в нашей любви.

Затем родилась Малия, 4 июля, в День независимости США, такая спокойная и такая красивая, с большими завораживающими глазами, которые, казалось, начали изучать мир, как только открылись. Малия появилась в идеальное для нас обоих время: так как я был не на сессии и преподавать летом мне было не нужно, я каждый вечер мог проводить дома; в то время как Мишель решила пойти на работу с неполным рабочим днем в Чикагский университет, чтобы больше времени проводить с ребенком, и эта новая работа начиналась только в октябре. Три волшебных месяца мы оба волновались, суетились вокруг нашего новорожденного малыша, проверяли, дышит ли она, заставляли ее улыбнуться, пели ей песни и фотографировали столько раз, что задумались, а не портим ли ей зрение. Разность наших биоритмов неожиданно оказалась полезной: пока Мишель наслаждалась заслуженным сном, я, не ложась до часу или двух, менял пеленки, грел грудное молоко, укачивал дочку на руках и думал, что ей может сниться.

Но когда настала осень — у меня снова начались занятия, снова началась сессия законодательного собрания, а Мишель вернулась на работу — наши отношения стали не такими безоблачными. Я часто отсутствовал по три дня подряд, и даже когда я был в Чикаго, мне надо было присутствовать на вечерних собраниях, проверять работы студентов или писать письма. Мишель обнаружила, что неполный рабочий день имел странную тенденцию разрастаться. Мы нашли замечательную надомную сиделку, чтобы она присматривала за Малией, пока мы на работе, но так как теперь нам надо было платить сиделке за полный рабочий день, начались трудности с деньгами.

Нас мучили усталость и стресс, у нас не было времени ни на разговоры, ни на романтические отношения. Когда я начал свою неудачную предвыборную кампанию, выставив свою кандидатуру на выборах в Конгресс, Мишель не стала делать вид, что довольна моим решением. То, что я не наводил после себя порядок на кухне, теперь умиляло меньше. Когда я нагибался утром, чтобы поцеловать Мишель на прощание, в ответ меня лишь чмокали в щеку. Когда родилась Саша — такая же красивая и такая же спокойная, как и ее сестра, — жена уже едва сдерживала злость.

— Ты только о себе думаешь, — говорила она мне. — Я не подозревала, что семьей мне придется заниматься одной.

Меня уязвили такие обвинения, я решил, что она несправедлива. Я ведь не пировал каждый вечер с друзьями. От Мишель я требовал мало — я не ожидал, что она будет штопать мне носки или накрывать ужин к моему приходу. Каждый раз, когда мог, я помогал с детьми. В ответ я просил лишь немного чуткости. Но вместо этого я получал бесконечные обсуждения того, как вести домашнее хозяйство, длинные списки того, что мне надо сделать или что я забыл сделать, и общее кислое отношение. Я напоминал Мишель, что по сравнению с большинством семей мы невероятно счастливы. Я напоминал ей также, что, несмотря на все мои недостатки, я люблю ее и девочек больше всего на свете. Я считал, что моей любви должно быть достаточно. Жаловаться у нее нет причин.

Только поразмыслив, после того как те трудные годы миновали и дети пошли в школу, я начал понимать, что приходилось испытывать Мишель в то время — все типичные трудности работающей матери. Как бы я ни считал себя сторонником эмансипации — сколько бы я ни говорил себе, что Мишель и я равные партнеры и что ее мечты и стремления так же важны, как и мои, — на самом деле, когда появились дети, приспосабливаться пришлось ей, а не мне. Естественно, я помогал, но это всегда было на моих условиях, по моему расписанию. В то же время это ей пришлось приостановить карьерный рост. Это ей пришлось заботиться о том, чтобы дети были накормлены и каждый вечер выкупаны. Если Малия или Саша заболевала или сиделка не являлась, это ей очень часто приходилось звонить на работу и отменять встречу.

Мишель было тяжело не только из-за того, что ей приходилось разрываться между детьми и работой. Ей было тяжело еще и из-за того, что, по ее мнению, оба дела она делала недостаточно хорошо. Это было, конечно, неправда; работодатели ее любили, и все замечали, какая она хорошая мать. Но я понял, что в ее представлении два образа конфликтовали — желание быть такой женщиной, какой была ее мать, сильной, надежной, хорошей хозяйкой и всегда находящейся рядом с детьми, и желание выделиться в своей профессии, оставить след в мире и претворить в жизнь все те планы, какие были у нее в первый день нашей встречи.

В конце концов, я должен отдать должное силе Мишель — ее готовности справиться с этими трудностями и пойти на жертвы ради меня и девочек — за то, что мы пережили те трудные времена. Но в нашем распоряжении были еще ресурсы, которых нет у многих американских семей. Во-первых, наш с Мишель профессиональный статус означал, что мы в случае непредвиденных обстоятельств могли изменить свое расписание без риска потерять работу. Пятьдесят семь процентов американских работников не имеют такой роскоши; более того, большинство из них могут взять отгул для присмотра за ребенком только за свой счет или в счет отпуска. Для родителей, которые все-таки пытаются иметь собственное расписание, гибкость часто означает работу с неполным рабочим днем без возможности карьерного роста и почти или совершенно без дополнительных выплат.

Также мы с Мишель имели достаточный доход для того, чтобы оплатить все услуги, которые облегчают нагрузку на семью с работающими супругами: надежное детское учреждение, при необходимости дополнительные услуги сиделки, обеды на вынос, когда у нас не было ни времени, ни сил готовить, домработница раз в неделю, чтобы прибрать в доме, частное дошкольное заведение и летний лагерь, когда дети подросли. Для большинства американских семей такая помощь недоступна по материальным причинам. Плата за детские учреждения особенно непомерна; Соединенные Штаты практически единственная западная страна, не предоставляющая всем своим работающим гражданам услуг качественных субсидируемых правительством дневных детских учреждений.

Наконец, у нас была моя теща, которая живет всего в пятнадцати минутах от нас, в том же доме, в котором воспитывалась Мишель. Мэриан под семьдесят, но выглядит она на десять лет моложе, и в прошлом году, когда Мишель вернулась на полный рабочий день, Мэриан решила сократить часы работы в банке, чтобы забирать девочек из школы и присматривать за ними каждый день. Для многих американских семей такая помощь просто недоступна; более того, во многих семьях ситуация обратная — кому-то в семье, кроме выполнения других семейных обязанностей, приходится ухаживать за престарелым родителем.

Конечно же, федеральное правительство не может обеспечить каждую семью замечательной, здоровой, работающей не полный день тещей, живущей поблизости. Но если мы всерьез подходим к семейным ценностям, то можем составить программы, которые немного облегчат жонглирование работой и воспитанием детей. Мы можем начать с создания качественных дневных детских учреждений, доступных любой семье, которая в этом нуждается. В отличие от европейских стран в Соединенных Штатах дневной уход за детьми — мероприятие бессистемное. Улучшение аттестации и обучения тех, кто занимается дневным уходом за детьми, расширение налоговых зачетов, выплачиваемых за ребенка, на федеральном уровне и на уровне штата и субсидии со скользящей шкалой для семей, в них нуждающихся, — все это может обеспечить родителям и с низким доходом, и принадлежащим к среднему классу спокойствие в течение рабочего дня — и быть полезно работодателям вследствие сокращения числа прогулов.