Ирано-таджикская поэзия - Абульхасан Рудаки
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Везде, где есть любви произрастанье,Там ветви — горе, а плоды — страданье.
Не надо их упреками губить,Советами жестокими рубить.
Небес приостановится вращенье,Недвижная земля придет в движенье,
Но я своей возлюбленной не дамМоей души покинуть чистый храм.
Подруга азбуку любви дала мне,Узором в сердце высекла на камне.
Я зеркало разбил о камень тот,—Укоров камнем кто меня побьет?
О ТОМ, КАК АБУ-АЛИ ИБН СИНА ЛЕЧИЛ СТРАДАЮЩЕГО МЕЛАНХОЛИЕЙВо времена Абу-Али Сина,Что славился как лекарь издавна,
Почтенный горожанин ежечасноОт меланхолии страдал ужасно.
Кричал: «От жира лопнуть я готовТаких, как я, нет в деревнях коров!
У повара алмазов будет груда,Коль сварит из меня мясное блюдо!
Скорее обезглавьте вы меня.И повару доставьте вы меня!»
Так он кричал, решив, что он — корова,И разговора не желал иного.
Никто не мог несчастному помочь,—Мычал он, как корова, день и ночь:
«Смотрите, становлюсь я все худее,Друзья, прирежьте вы меня скорее!»
Что делать с ним? Во весь орет он рот,Ни пищи, ни лекарства не берет.
Врачи, признавшись в собственном бессилье,Абу-Али Сину о нем спросили.
«Скажите так, — последовал ответ,—Жди завтрашнего дня. К тебе чуть свет
Придет мясник, тебя зарежет с честью,—Обрадуй сердце долгожданной вестью».
Свалилась у больного тяжесть с плеч,Когда услышал радостную речь.
Абу-Али явился, и суровоСпросил он у больного: «Где корова?»
Тут растянулся на полу больной,Сказал: «Корова — я. Кончай со мной».
Связал безумца врач, окинул взглядомИ, нож о нож точа, уселся рядом,
И стал, изображая мясника,Ощупывать и спину и бока.
«Не буду нынче резать, — молвил слово,—Пока еще худа, тоща корова.
Пусть постоит в хлеву немного дней,Без передышки есть давайте ей.
Когда она поправится, жирея,Корову я прирежу, не жалея».
Развязан меланхолик был тотчас,И пищи принесли ему запас.
Он получал от пищи наслажденье,Лекарство принимал без рассужденья.
Толстея, как корова, полный сил,Свои коровьи бредни он забыл.
В ПОХВАЛУ СТИХАСтих — это птицы разума паренье,Стих — это гордой вечности творенье.
Суди о том, что птица говорит:В костре горит или в саду парит.
Когда стихи сияют совершенством,Они дарят читателя блаженством,
Когда в костре тщеславия горят,—Лишь едким дымом, гарью нас дарят.
В стихах читая просьбы, униженья,Мы чувствуем и гнет и раздраженье.
Но если с правдой связаны слова,То красота и сила их жива.
Пройдет их слава по путям небесным,Поэта имя станет всем известным.
А если строки ложью рождены,Их суть презренна и слова бледны,—
То в бороде застрянут виршеплетаИ сверх усов не будет им полета.
Стих должен быть прозрачным родником,Рубинами обильным, — не песком,
Чтоб не скрывал родник своих жемчужин,Чтоб дивный блеск был сразу обнаружен,
Чтоб не была вода его сходнаС водою грязной, где не видно дна.
Тогда напрасны поиски жемчужин,Уйди, — такой родник тебе не нужен:
Слова мутны, и непонятна суть,И узок, темен к содержанью путь.
Лишь после долгих, трудных размышленийПоймешь ты смысл таких стихотворений.
ПАМЯТИ ВЕЛИКИХ ПОЭТОВУвы, трудились бедные поэты,В чьих одах повелители воспеты.
Себя вписали в летопись времен,И мир не забывает пх имен.
Давно лежат в земле тела поэтов,Но живы имена, дела поэтов.
Жемчужины низавший мастерски,Саманов дом прославил Рудаки.
Оп спутником народа был родного,Не мог избрать обычая иного.
Не уставал он жемчуга низать,Они — четырехсот верблюдов кладь.
Он бренный мир покинул на верблюде,Наследники его сокровищ — люди.
Живут стихи — и он живет сейчас.Поэта имя — светоч наших глаз…
Был взыскан Унсури самой природой,Был редким элементом и породой,
Жемчужиною четырех стихий,—И слушал целый мир его стихи…
Он мускусом похвал наполнил строки,Он в книгах воспевал дворец высокий,
Разрушился дворец, исчез во мгле,—Остались эти книги на земле…
Жил Хагани, чей гений величавыйЦарей Ширвана удостоил славой.
За оды, что превыше всех похвал.По тысяче динаров получал.
О тех динарах помнят ли народы?Но светят нам блистательные оды.
Ушел и Саади, но, жизнь творя,Стихи, в которых славил он царя,
Стократ ценней царя и царских зданий,А Саади бессмертен в «Гулистане»…
Сидеть доколе будешь, как слепец?Встань и глаза открой ты наконец.
Смотри: дворцы превращены в руины,Ушли в оковах гнева властелины.
От их дворцов не сыщешь ты следа,А письмена певцов живут всегда.
Где крыши тех дворцов, где основанья?Остались лишь певцов повествованья.
Нет памятника на путях земныхПрочней, чем слово прозы или стих.
Любую ржавчину смывает слово,Любые цепи разбивает слово.
Узлов немало в наших есть делах,Запутаться ты можешь в тех узлах.
Но слово разума внезапно скажешь —И трудный узел без труда развяжешь.
САЛAМАН И АБСАЛЬ (Из поэмы)
НАЧАЛО ПОВЕСТИБыл царь в Юнане — Искандару равный,Венца и перстня обладатель славный.
И жил в те годы — мудростью высок —Муж, утвердивший знания чертог.
Перед его делами в изумленье,Царь мудреца призвал к трудам правленья.
Не испросив совета у него,Не делал он и шага одного.
И он — от Кафа севера до юга —Мир покорил по начертаньям друга…
Несчастен шах — игралище страстей,Лишенный мудрых, преданных друзей.
Он сам — запальчивый, в решеньях скорый —Своей твердыни сокрушит опоры.
Он справедливый осмеет закон,Несправедливость возведет в закон.
Царь справедливый — пусть не чтит Корана,Он выше богомольного тирана.
Не верой, не обрядами страна —Законом справедливости сильна.
У СЧАСТЛИВОГО ШАХА ВОЗНИКАЕТ ЖЕЛАНИЕ ИМЕТЬ СЫHАТак, но совету мудреца и пира,Царь этот стал владыкой полумира.
И с благодарностью помыслил он,Как высоко он счастьем вознесен.
По воле промысла, а не иначе,Дается смертному халат удачи.
И ом всего достиг, чего хотел,Всего… но только сына не имел.
Наследника величию и силе,Преемника при царственном кормиле.
И это все сказал он мудрецу,Наставнику, духовному отцу.
Мудрец ответил: «Властелин вселенной,Желание твое благословенно!
Дитя… ребенок — что сравнится с ним?Он лишь с душой бессмертною сравним.
Ведь сын, ребенок, — ответвленье жизниИ после смерти — продолженье жизни.
Оп — светоч твой, он — чистый твой родник.Умрешь, он — в головах твоих цветник.
Он в старости твоей поддержкой будет,В беде тебя один он не осудит.
Любуясь им, душою обновлен,Его поддержкой будешь ты силен!»
МУДРЕЦ ХУЛИТ ВОЖДЕЛЕНИЕ, БЕЗ КОТОРОГО НЕОСУЩЕСТВИМО РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКАИ все же быстрый разумом мудрецТакое слово молвил наконец:
«О шах! Бездетным в скорби пребываетТот, кто влеченья к женщинам не знает.
Но, низкой страстью разум омрачив,К нам райской девой входит злобный див…
Когда глотнешь из чаши наслажденья,Поймешь — неутолимо вожделенье.
И будешь, как верблюд кольцом, влачимТы страстью, как погонщиком своим.
МУДРЕЦ ОСУЖДАЕТ ЖЕНЩИН, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ СРЕДОТОЧИЕМ ВОЖДЕЛЕНИЯ, НО БЕЗ КОТОРЫХ НЕВОЗМОЖНО РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКАЗнай: пристраститься к женщине — пропасть.Жизнь нашу укорачивает страсть.
Ты женщину сто лет дари богато,Ты одевай ее в сребро и злато,
Ты ей шустерской не жалей парчи,Ставь золотой подсвечник для свечи,
На серьги перлов не жалей и лала,Дай из кисей индийских покрывала,
На все ее желания ответь,Дай ей на стол изысканную снедь,
Ты все ее веления исполни,Водою Хызра чашу ей наполни,
И пусть она вкушает, как султан,Плоды, что шлют ей Йезд и Исфаган,
Все чудеса свези с земного света,И все ж в ее глазах — ничто все это!
«Ты, — скажет, — о любви мне говорил,Так что ж ты ничего мне не дарил?»
МУДРЕЦ ПРИНИМАЕТ МЕРЫ ДЛЯ РОЖДЕНИЯ РЕБЕНКА БЕЗ УЧАСТИЯ ЖЕНЩИНЫ, И ДЛЯ УХОДА ЗА РЕБЕНКОМ БЕРУТ КОРМИЛИЦУИзмыслил тот алхимик и мудрецДиковинное средство наконец.
И средство это шаху предложил он,И мысль ученых мира изумил он.
Из чресел шаха семя он извлек,Питательной средой его облек,
На сорок семидневий скрыл в сосуде,И вот — кто слышал о подобном чуде —
В сосуде том, как солнце, — скажешь ты,Дитя явилось дивной красоты,
Сын крепкий и здоровый, без порока.Звезда надежд царя взошла высоко.
Ребенку имя старцы той землиОт слова «саламат» произвели.
Высокий саном, совершенный станом,Сын шаха наречен был Саламаном.
Чтоб вырастить и воспитать его,Кормилицу избрали для него.
Красой — луна, звалась Абсаль она.Лет двадцати была едва ль она.
Стройна, нежна, полна очарованья,Она влекла и взгляды и желанья.
Делил пробор ее тяжелых косКопну благоухающих волос.
А косы, извиваясь завитками,Арканами казались и силками.
Как стройный кипарис она была.Как будто попирая тропы, шла.
Как зеркало, чело ее блистало,А брови — ржа на ясности металла.
Она, порой выщипывая их,Две оставляла буквы нун крутых.
Как опахала, темные ресницыЕй осеняли томные зеницы.
А раковины белые ушей —Жемчужницы для жемчуга речей.
Пушком с висков, как мускусом, покрытыПрекрасные открытые ланиты,—
Так Нил красу Египту придает.Как жемчуга и лалы — свежий рот.
Над блеском плеч серебряная шея,Кувшина узкогорлого стройнее.
Подобны перси белым двум холмам,Двум в водоеме светлым пузырям.
Живот округлый, как источник света,По блеску — снег, на ощупь — соболь это.
Обильна телом, в бедрах широка,А в поясе не толще стебелька.
Зад, словно купа розового сада,Скрыт платьем от завистливого взгляда.
Я бедер описал бы красоту,Но удержать хочу язык во рту,
Чтоб не коснуться вдруг неосторожноТого, о чем тут молвить невозможно.
Скрывалась тайна там, на ней запрет,Ни у кого ключа к той тайне нет.
Однако некий подлый похитительВ сокровищницу вторгся, как грабитель,
И створки раковины расколол,И, словно вор, жемчужину обрел.
А ты махни рукою, благородный,На то, где след оставил вор негодный.
АБСАЛЬ СТАНОВИТСЯ КОРМИЛИЦЕЙ САЛАМАНА И РЕВНОСТНО ПРИНИМАЕТСЯ ЗА ВОСПИТАНИЕ ЭТОГО БЕСПОРОЧНОГО ОТРОКАКогда Абсаль, велением султана,Кормилицею стала Саламана,
Она любовно приняла егоВ подол благодеянья своего.
Источником грудей его кормила,В заботах сон и отдых позабыла.
Питомцем восхищенная своим,Жила, дышала только им одним.
Была б у ней такая власть и сила,Она его в зрачке бы поместила.
Вот срок кормленья грудью миновал,Царевич незаметно подрастал.
Абсаль за ним ухаживать осталась.О, как она служить ему старалась!
По вечерам постель ему стлала,Свечой над ним сгорала досветла.
А время пробужденья наставало,Она его, как куклу, наряжала.
Сурьмила томные нарциссы глаз,Хоть он и так хорош был, без прикрас.
Одев ребенка в ткани дорогие,Ему чесала волосы густые.
Смеясь, на кудри темные, как тень,Корону надевала набекрень.
С ним ни на миг она не расставалась.И вот ему четырнадцать сравнялось.
Он стал мужские обретать черты,Достиг расцвета высшей красоты.
Он стройным станом был копью подобен.Сердца он ранил, хоть и был беззлобен.
Его чело — как полная луна,На нем кудрей рассыпалась волна.
Две черные дуги — бровей изгибы,А нос с алифом мы сравнить могли бы.
Глаза же уподобить я могуГазелям на блистающем лугу,
Газелям, на охотника бегущим,Охоту на охотника ведущим.
Его уста — как перстень; красный лалДва ряда жемчугов приоткрывал.
А подбородок — яблоко, наградаАллаха из заоблачного сада…
Подобна шея мрамору столпов,В его аркане — шеи гордецов.
Как серебро, его ладони были,Хоть серебро сгибали без усилий.
Хотел я Саламаиа описать —Из моря перл один сумел достать.
Но много былей из времен далекихДошло о свойствах юноши высоких.
ОБ ОСТРОТЕ УМА САЛАМАНА И О ВЫСОКИХ КАЧЕСТВАХ ЕГО ПРОЗЫ И СТИХАСоперничал в стихах он с Сурайей,А прозою с Медведицей Большой.
Был, как вода, в нем чист, прозрачен разум,Круг избранных он увлекал рассказом.
Писал ли он — был почерк, как пушокНа юной белизне лилейных щек.
Науками свой ум обогащал он,Всю мудрость мира в памяти вмещал он.
О ЕГО ПИРАХ И УВЕСЕЛЕНИЯХСвершив дела дневные, вечерамиИграл он в нарды иногда с друзьями.
Айван, как рай, для пира украшал,Певцов и музыкантов приглашал.
Снимал застенчивости покрывало,Когда вино в нем душу согревало.
С певцом садился, пел он вместе с нимВ смешных рассказах был неистощим.
Стенанья флейты с сахаром мешал он,Мелодию, как сахар, рассыпал он.
Брал в руки чанг и сам слагал слова,И новой каждый раз была нава.
То из барбата, бывшего в забвенье,Исторгнет звуки, полные томленья,
И так барбата струны запоют,Что люди слушают и слезы льют.
Так проводил досуг он вечерамиС друзьями за веселыми пирами.
О ТОМ, КАК ОН ИГРАЛ В ЧОВГАН И ПОБЕЖДАЛ СВОИХ СОПЕРНИКОВЧуть на рассвете солнце сквозь туманКоня пригонит на дневной майдан,
Встав, Саламан проворно одевалсяИ на коне к майдану устремлялся.
С клюкой он по ристалищу скакалТуда, где золоченый мяч взлетал.
Средь однолетков царственно-рожденных,Еще бритьем бород не удрученных,
Летя подобно быстрому лучу,Всех метче ударял он по мячу.
И стал он самым ловким и проворнымВ игре на том ристалище просторном.
С победою он покидал майдан,Был мяч луной, а солнцем — Саламан.
О ТОМ, КАК ОН ВЛАДЕЛ ЛУКОМ И СТРЕЛАМИПотом на стрельбище, где стрелы пели,Он совершенствовался в ратном деле.
Изделье Чача — богатырский лук —Он брал у царских лучников из рук.
Сам тетиву натягивал умело,И тетива тугой струной звенела.
И тетиву до уха СаламанОттягивал и полный брал колчан.
И птицами трехперымп летелиНад полем стрелы, не минуя цели.
О ЕГО ЩЕДРОСТИ И РАЗДАЧЕ ДАРОВОн стонущих от нищеты и горяДарил рукою щедрой, словно море.
Вернее море бы назвать рекойПеред широкой щедростью такой.
С той щедростью и туча не сравнится,—Дарила туча капли, он — кошницы.
Когда к дверям дворцовым подходилБедняк и подаяния просил,
То награждался милостью такою,Что ношу он не мог унесть с собою.
КРАСОТА САЛАМАНА ДОСТИГАЕТ ВСЕСТОРОННЕГО СОВЕРШЕНСТВА. У АБСАЛЬ ВОЗНИКАЕТ ЛЮБОВЬ К НЕМУ, И ОНА ПРИБЕГАЕТ К УЛОВКАМ, ЧТОБЫ ПЛЕНИТЬ САЛАМАНАПеть Саламана беден мой язык,Когда он дивной зрелости достиг.
Оп — кипарис, величие обретший,Сад утонченности, весной расцветший.
Сперва он был незрелым; но когдаНастало время зрелости плода,
Абсаль его всем сердцем возжелала,К запретному плоду стремиться стала.
Но плод на верхней ветке вырастал,Ее аркан плода не доставал.
И начала она — хитро и смело —Свою красу подчеркивать умело.
То завитки, как мускусную мглу,Распустит по лилейному челу,
То, темный волос разделив пробором,Украсится невиданным убором,
То черной басмой в горнице своейНаложит тетиву на лук бровей,
То подведет глаза свои сурьмою,Неся смятенье миру и покою.
Ланитам придавала блеск румян,Чтоб утерял терпенье Саламан.
И родинку искусно наводила,И птицу сердца родинкой манила,
Всегда смеялась, весело шутя,Зубов прекрасных жемчугом блестя.
То рукава повыше закатает,Мол, дело делать ей рукав мешает,
То бегает проворно, хлопоча,Браслетами, хальхалями бренча,
Чтобы от их колдующего звонаЕму постыли царство и корона.
Все дни она — заманчиво мила —Перед глазами у него была.
Ведь женской прелести очарованьеЧерез глаза рождает в нас желанье.
УЛОВКИ АБСАЛЬ ДЕЙСТВУЮТ НА САЛАМАНА, И ОН НАЧИНАЕТ ОЩУЩАТЬ СКЛОННОСТЬ К НЕЙСаламан — хоть он и скромен был,Хоть в помыслах он чистоту хранил —
Почувствовал: он взглядом в сердце ранен,Косою мускусною заарканен.
Он чувствовал: сломил терпенье в немИзогнутых бровей ее излом.
Стал горек мед от смеха уст медовых,И потерял он сон в ее оковах.
Он неотступно в тишине ночнойЕе воображал перед собой.
Он перед этой родинкою чернойПогибнуть был готов душой покорной.
От беспокойных локонов ееОн потерял спокойствие свое.
Так, молча, страстью он воспламенялсяНо в глубине душевной устрашался.
«Не дай, господь! — молился он в тиши.—Ведь это гибель для моей души!
Люблю… Но, с ней любви вкусив, я знаю —Величие и сан я потеряю.
Ведь счастье, что пройдет в конце концов,Не Кыбла для надежды мудрецов».
АБСАЛЬ ПРИХОДИТ К САЛАМАНУ, И ОНИ ПРЕДАЮТСЯ НАСЛАЖДЕНИЮТак он сгорал, томился; и тогдаВзошла Абсаль счастливая звезда.
Она искала часа неустанноНайти в уединенье Саламана.
И ночью раз в покой к нему вошлаИ всю себя и душу принесла.
К ногам его она, как тень, склонилась,К ногам его смиренно приложилась.
И ласково он на нее взглянул,И милости ей руку протянул,
И обнял. Тесным было их объятье,Как тело нам охватывает платье.
И жадным ртом ко рту ее приник.О, поцелуй — объятий проводник…
Они в лобзанье радостно сливались,И чаши их сердец переполнялись.
Опи устами терлись об уста,Но разделяла их еще черта.
И страсть, что в них сильней забушевала,Стыдливости отвергла покрывало
И узел распустила на пути,Где жаждали друг друга обрести.
В нем — молоко, а сахар в ней скрывался.Сладчайший сахар с молоком смешался.
Насытясь сахаром и молоком,Они к утру забылись сладким сном.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК МУДРЕЦ И ПАДИШАХ УЗНАЛИ О ЛЮБВИ САЛАМАНА И АБСАЛЬ И СТАЛИ УПРЕКАТЬ ЗА ЭТО САЛАМAHAШли ночи, дни, недели в свой черед.Любовь их длилась месяц, длилась год.
Совсем отца и мудреца забыл он,Заботою сердца их сокрушил он,—
Уж не томит ли юношу недуг?Но правду всю разведали от слуг.
Они позвали юношу и речиС ним начали окольно, издалече.
И много истин мудрых привели,Пока до сути дела не дошли.
И стало ясно им, что без обманаДошла до них молва про Саламана.
И дали наставление ему —Опору неокрепшему уму.
САЛAMАНУ ОПОСТЫЛИВАЮТ МНОГОЧИСЛЕННЫЕ УПРЕКИ, ОН ОСТАВЛЯЕТ ШАХА И МУДРЕЦА И ВМЕСТЕ С АБСАЛЬ ИЗБИРАЕТ ПУТЬ БЕГСТВАОн слушал их, всем сердцем их любя,Молчал, но был от горя вне себя.
Упрек несет ущерб душе свободной,Упреков дух не терпит благородный.
«Как быть теперь?» — он голову ломалИ многие решенья принимал.
Со всех сторон свое обдумал дело,И мысль о бегстве твердо в нем созрела.
И паланкин для дальнего путиВелел он верным слугам припасти.
Чем дом тесней, тем лучше для досуга,Когда в объятьях милая подруга.
САЛАМАН И АБСАЛЬ УПЛЫВАЮТ В МОРЕ, ПРИСТАЮТ К ЦВЕТУЩЕМУ ОСТРОВУ, ОБРЕТАЮТ ПОКОЙ И ПОСЕЛЯЮТСЯ НА НЕМДней за семь Саламан свою АбсальУвлек в недосягаемую даль.
Забыв упреки, родичей и горе,Через неделю он увидел море.
Стал Саламан за морем наблюдать,Стал кораблей попутных поджидать.
И челн нашел, прекрасно оснащенный,Как полумесяц, в заводи зеленой.
Вот вынес челн на шумную волнуВлюбленных, словно солнце и луну.
Как лебедь, над пучиною соленойЧелн полетел, ветрилом окрыленный.
Дней тридцать — качка, ветра гул да плеск.От качки угасал их цвет и блеск.
И наконец в бушующем простореВозник пред ними остров среди моря,
Как сад Ирема в давние года,Перенесенный волшебством сюда.
Как сад Эдема, вся в росе блестящей,Лесная там благоухала чаща.
И Саламан сказал: «Здесь будем жить.Чего еще, искать, куда нам плыть?»
Они от всяких страхов отрешилисьИ в том лесу прекрасном поселились,
Жасмин и роза, радостью дыша,—Единые, как тело и душа.
Она всегда с любимым, он — с любимойВ покое, без помехи нетерпимой.
Здесь лицемер не обличает их,Загробной карой не стращает их.
Не жалит роза — нежности награда,Дракона нет у найденного клада.
Нет им запрета на лугу лежать,В потоке чистом жажду утолять.
И радоваться, соловью внимаяИ сладкозвучной речи попугая.
Им на прогулке спутник — то павлин,То куропатка золотых долин.
Как в мареве счастливого похмелья,Они там жили, полные веселья,
Не мучимы упреками, одни,И ночи проводя в любви, и дни.
К влюбленной милой тянется влюбленный,И для слиянья — никакой препоны.
ШАХ УЗНАЕТ ОБ ОТЪЕЗДЕ САЛАМАНА И, НЕ ИМЕЯ СВЕДЕНИЙ О НЕМ, ПОЛЬЗУЕТСЯ ЗЕРКАЛОМ, В КОТОРОМ ВИДЕН ВЕСЬ МИР, И УЗНАЕТ О СОСТОЯНИИ САЛАМАНАУзнал в Юнане старый властелин,Что вдруг исчез его любимый сын.
В отчаянье он слезы лил, как воду,С мольбами обращался к небосводу,
Вел розыски сыновнего пути,Но ни следа нигде не мог найти.
Владел он неким зеркалом чудесным,Все отражавшим в мире поднебесном.
Взглянул он в это зеркало — и вотУвидел остров средь пустынных вод,
На острове зеленая чащоба,И беглецы в ней — невредимы оба…
Когда он там увидел их вдвоем,К обоим милость пробудилась в нем.
Решил: он жив, — зачем его жестокоТерзать словами тщетного упрека!
А чтобы сын ни в чем нужды не знал,Корабль ему с припасами послал.
ШАХ ОГОРЧАЕТСЯ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬЮ ПРИВЯЗАННОСТИ САЛАМАНА К АБСАЛЬ И СИЛОЙ МЫСЛИ УДЕРЖИВАЕТ САЛАМАНА ОТ НАСЛАЖДЕНИЙ С НЕЙНо с горечью увидел шах Юнана,Что нет конца пристрастью Саламана;
Что жизнь идет, наследник же егоО царстве знать не хочет ничего.
Об этом мысля, шах сгорал от горя…Через пустыни и просторы моря
Оп мысль на Саламана устремилИ мыслью сил мужских его лишил.
К любимой сын не уставал стремиться,И вдруг он с ней не смог соединиться.
Его, как прежде, жар любовный влек,Но с ней, как прежде, слиться он не мог.
Сгорать от жажды над струей потока —Нет кары в мире более жестокой.
И понял он: отец, один и стар,Его вернуться нудит силой чар.
И воротился он к отцу в смятенье,Раскаяния полн, прося прощенья…
САЛАМАН ПРИБЫВАЕТ К ПАДИШАХУ, И ШАХ ВЫРАЖАЕТ ЕМУ СВОЮ ЛЮБОВЬУвидел старый шах сыновний ликИ с поцелуями к нему приник.
И, положив ему на плечи руки,Он любовался им после разлуки.
И говорил: «Зрачок глядящий мой,Ты мне как соль на скатерти земной.
Рожден ты для того, чтоб царством править,Чтоб наш венец и трон в веках прославить.
Ты не гнушайся царского венца.Венец державный — не для подлеца.
Срок близится, венец принять ты должен,Кормило власти в руки взять ты должен.
Так отвратись от гибельной любви,Для высшей в мире доблести живи.
О судьбах царства думай, о короне.Страсть низменную смой, как хну, с ладони».
САЛАМАН ВПАДАЕТ В ПЕЧАЛЬ ОТ УПРЕКОВ ОТЦА, УХОДИТ В ПУСТЫНЮ, РАЗЖИГАЕТ ОГОНЬ И ВХОДИТ В НЕГО ВМЕСТЕ С АБСАЛЬ, НО АБСАЛЬ СГОРАЕТ, А ОН ОСТАЕТСЯ НЕВРЕДИМЫМКто в мире униженней, чем влюбленный?Где есть удел, столь горько затрудненный?
Ему доброжелательства совет —Как злого издевательства навет.
Так Саламан утратил свет надеждыИ разорвал спокойствия одежды.
Мир для него навеки помрачнел,И он уничтоженья захотел.
Пусть лучше корень жизни уничтожитТот, кто достойно больше жить не может.
И он с Абсаль — любимою своей —За смертью удалился в даль степей.
Вязанками кустарник нарубил он,Вязанки те в большой костер сложил он.
И поднялся костер, как холм, высок;Огонь он высек и костер поджег.
Простер ей руку, как жених невесте,И на костер взошел он с нею вместе.
Шах устремлял свой взгляд в степную даль,Он думал истребить одну Абсаль.
Луч мыслей направляя неустанно,Он сжег ее, оставил Саламана.
От примеси нечистого всего,Как золото, очистил он его.
САЛАМАН ОСТАЕТСЯ БЕЗ АБСАЛЬ И СКОРБИТ В РАЗЛУКЕ С НЕЙВ житейской суете неистребимойКто чужд всего? — Влюбленный без любимой.
Пусть он стрелою будет поражен,Глубокой раны не заметит он,—
Пусть даже в грудь ему кинжал вонзится,Другой кинжал в затылок устремится.
Хоть друг в несчастье пощадит его,Соперник камнем поразит его,
А если камень пролетит далеко,Он будет жертвой черствого упрека.
А если он упреков избежит,Его мечом разлука поразит…
Они на гору огненную смелоВзошли. В огне одна Абсаль сгорела.
Был силой мысли Саламан спасен.Как тело без души, остался он.
Моля об избавлении, со стономОн пал в слезах пред грозным небосклоном.
Так причитал он, что рассвет рыдалИ, сострадая, ворот разорвал,
Сочувствуя, над ним слезами капал.А Саламан лицо себе царапал,
Бил камнем в грудь себя он все больней,Как в пробный камень верности своей.
Не в силах милую обнять руками,Он руки истерзал себе зубами.
Он взгляды ночью в угол обращал,В тени Абсаль свою воображал.
«О, подойди, вернись ко мне, взываю!Взгляни — я умираю, я сгораю!
Одна ты в жизни жизнью мне была,Одна ты свет глазам моим дала.
Я, привлечен твоею красотою,Жил на путях свидания с тобою.
Мы были оба счастливы всегда.Доселе не касалась нас беда.
О, как мы сладостно соединились,Когда от всех навеки отрешились!
Друг другу тайны тайн шептали мы,В объятьях сладко засыпали мы.
Как дико пламя ярое взвивалось…О, пусть бы я сгорел, а ты осталась!
Но вот сгорела ты, мне — пеплом стыть.И нет исхода. И зачем мне жить?!
О, если б я тогда погиб с тобою,Мы шли бы вместе тайною тропою…
Там — за пределами небытия —Блаженство вечное вкусил бы я».
ШАХ УЗНАЕТ О СОСТОЯНИИ САЛАМАНА, НО ОКАЗЫВАЕТСЯ БЕССИЛЬНЫМ ПОМОЧЬ ЕМУ И СОВЕТУЕТСЯ ОБ ЭТОМ С МУДРЕЦОМКогда проведал царь, что СаламанИ день и ночь тоскою обуян,
Душа его — подобие металла —В горниле горя расплавляться стала.
Изнемогало шаха существо,От муки разрывалась грудь его.
И обратился он к совету пира:«О кааба надежд и страха мира,
Я властью мысли сжечь Абсаль сумел,А Саламан — в тоске по ней — сгорел.
Нет для Абсаль из пепла возвращенья,Нет сердцу Саламана исцеленья.
Все высказал я. Сам теперь гляди,Сам средство для спасения найди».
«Ты, вижу, мыслью тверд и духом светел,Когда пришел ко мне, — мудрец ответил.—
И если верит мне наследник твойИ не нарушит договор со мной,
Моею волею Абсаль живаяК нему вернется, горе исцеляя.
Здесь несколько она пробудет дней.Как прежде, он опять сольется с ней».
Услышав речи мудреца, с волненьемСтал Саламан внимать его веленьям.
САЛАМАН ПОВИНУЕТСЯ МУДРЕЦУ, МУДРЕЦ НАХОДИТ СРЕДСТВО ИСЦЕЛЕНИЯ ЕГО ОТ СКОРБИМудрец его покорством тронут былИ мощь чудесных чар своих явил.
Когда Абсаль бедняге вспоминаласьИ сердце в нем от муки разрывалось,
Мудрец об этом сразу узнавал —Абсаль прекрасной образ создавал
Из воздуха перед его глазами,Руками ощутимый и устами.
Когда ж царевич погружался в сон,Тот образ таял… истреблялся он.
Мудрец же, в высоту подъемля взоры,Вел о Зухре прекрасной разговоры.
«Зухра, — он говорил, — в небесной мглеПрекрасней всех красавиц на земле.
За красоту была она когда-тоНа небеса взята лучом заката.
Так чанг ее звучит, что небосвод,Всем хором звезд кружась, ей в лад поет».
От речи той волшебной и неяснойСтал влечься Саламан к Зухре прекрасной.
Рассказывал мудрец… и каждый разСильней влиял на юношу рассказ.
Когда мудрец в нем обнаружил это,Стал колдовать он над Зухрой-планетой.
С небес Зухра, как женщина, сошлаИ сердце Саламана заняла.
Абсаль из сердца Саламана скрылась,Любовь к одной Зухре в нем укрепилась.
ПАДИШАХ ПРИВОДИТ ПОДЧИНЕННЫХ К ПРИСЯГЕ САЛAMАНУ И ПЕРЕДАЕТ ЕМУ ПРЕСТОЛ И ЦАРСТВООт скорби наконец освободилсяШах Саламан и духом обновился…
Достоин стал занять престол отца,Достоин стал он перстня и венца.
И старый шах созвал царей вселенной —Людей породы алчной и надменной.
И он для них такой устроил пир,Какого сто веков не видел мир.
Царей, вояк, исполненных отваги,Он всех привел к незыблемой присяге
Наследнику и сыну своему.Мир положил он под ноги ему,
Семь поясов вручил земли великой,Всем странам объявил его владыкой.
В ИЗЪЯСНЕНИЕ ТОГО, ЧТО ЯВЛЯЕТСЯ СУТЬЮ РАССКАЗАННОГОСперва творец созвездий и планетВселенной Перворазум дал, как свет.
Свет Перворазум да повелевает,Да всяк его веленья исполняет.
Приявшего сияющий венецПознанья тайны мы зовем — мудрец.
По воле Перворазума туманноВзошло над миром солнце Саламана.
Кто ж милая Абсаль? — Любовь и страсть,К ее устам зовущая припасть.
Абсаль — пучина, где они проплыли,Где мир в волненье бурном находили.
То море — темных вожделений зыбь,То море — томных наслаждений зыбь.
В чем суть стремленья Саламаиа к шахуИ припаданья головою к праху?
Все это к Перворазуму возвратСветильника, что мраком был объят.
Что есть костер, что есть самосожженье,Нам данной богом плоти истребленье?
То знак нам: все сгорит и все пройдет,Но дух воспрянет, пепел отряхнет.
Зухра — души высокой совершенство,В слиянье с нею — высшее блаженство.
Вселенной, мудрый, овладеешь тыВ сиянье этой вечной красоты!
Я кратко говорил об этих тайнахВ рассказе о делах необычайных.
А прав иль нет я был в моих речах,—Лишь всемогущий ведает аллах.
ЮСУФ И 3УЛЕЙXА (Из поэмы)
