Падшие в небеса - Ярослав Питерский

— Паша, что-то вижу, у тебя случилось. Совсем страшное. Тебя, что — на суд водили? — послышался шепот Спиранского. Павел нехотя открыл глаза. Старик сидел рядом с его кроватью. Он забавно выставил вперед свою загипсованную ногу. Евгений Николаевич виновато всматривался в глаза Клюфта. Инженер словно извинялся за вторжение в это мысленное одиночество… Но Клюфт не разозлился. Нет, да и злиться у него просто не было сил.

— Что там случилось Паша? Тебе зачитали приговор? — вновь прошептал Евгений Николаевич. Клюфт тяжело вздохнул и нехотя ответил:

— Нет…

— А что тогда?

— Просто, просто меня лишили жизни…

— То есть, как? — Спиранский вновь дотронулся до руки Клюфта.

— Вот так. Просто взяли и лишили. Как-то очень быстро и обыденно. — Павел грустно ухмыльнулся и покосился на свою руку, в которой было зажато письмо от Веры. Спиранский тоже посмотрел на бумажку:

— Ты, получил какое-то очень плохое известие? От кого? От матери?

— Евгений Николаевич. У меня нет матери и отца. Я же вам говорил.

— Ах, да, да! — виновато забормотал старик. — Я совсем забыл. Совсем забыл. Что тогда, от кого? От девушки, от твоей любимой девушки? — всхлипнул Спиранский. Клюфт не ответил. Он закрыл глаза и отвернулся. По щеке скатилась слеза. Она, застревала в небритой щетине и немного жгла кожу. Горячая вода! Почему человек плачет? Почему? Что это видели другие? Что бы они жалели его? Или, что бы радовались — его беспомощности и слабости? Зачем?

— Павел. Павел, ты прости меня старика, что я вмешиваюсь, но тебе сейчас не надо замыкаться в себе. Не надо. Поговори со мной. Так легче будет… — ласково, по-отечески, сказал Спиранский.

— Хм, зачем? — буркнул Павел, не поворачивая головы.

— Как зачем, что бы жить!

— Зачем? Зачем жить? — прохрипел Павел. По его щеке вновь скатилась слеза.

— Паша! Ты брось! Брось! Тут каждый второй через это прошел! И каждый второй через это пройдет! Жить надо! Жить надо хотеть всегда — как бы мерзко это не казалось! Как бы трудно это не было! Жить надо! Клюфт тяжело вздохнул. Он повернулся и открыв глаза посмотрела на старика — благородное лицо с впалыми уставшими глазами. Щетина на щеках. Прямой красивый нос. Немного вздернутый подбородок.

— Евгений Николаевич, а вы любили?

— Мальчик мой! Конечно! Конечно — любил и не раз! — ухмыльнулся старик и погладил Павла по руке. — И письма разные получал. И такие, когда мне барышни писали, что все мол, так и так, милостивый государь, мы с вами больше видеться не можем. И так далее! И тосковал! И вешаться даже хотел! И застрелится! Но! Все это — от лукавого Паша! Все!

— Нет, вы меня не поняли, а вы любили, что бы, вот — больше жизни? Своей жизни?

— Хм, наверное, — задумался Спиранский. Он опустил глаза в пол и тоже тяжело вздохнул:

— Я и сейчас — люблю. Свою жену. И своих детей. Правда, вот, они за границей. Я даже, не знаю где. Не то, в Париже. Не то, в Брюсселе.

— А вы бы, смогли, их любить — если бы они, от вас отреклись? Ну, написали бы вам — так и так — ты нам больше, отец, не нужен? Смогли бы вы, их, после этого, любить? Спираснкий задумался. Он, грустно улыбнулся, и вновь тяжело вздохнув, грустно ответил:

— Конечно Паша. Конечно. Любовь, она ведь, не заключается в том, что бы обязательно получать ее назад. Прелесть любви, Паша, в том — чтобы отдавать ее безвозмездно, просто так! А когда ты ждешь взаимности — это уже не любовь.

Взаимность должна прийти как-то автоматически, или не прийти. Но от этого любовь не может перестать быть любовью. Поэтому, я всегда буду любить своих детей и жену — как бы они ко мне ни относились. А ты, я вижу, письмо получил?! От девушки? Она, от тебя — отреклась?

— Да,… - Павел закрыл глаза.

— А, что она написала? Что?

— Я не читал…

— Как, так?! Надо прочитать! Может быть, все не так, как ты думаешь?!

— Я чувствую. Я видел ее взгляд…

— Тебе устроили с ней свидание? — удивленно воскликнул Спиранский. Павел промолчал. Но старик воспринял это, как положительный ответ. Евгений Николаевич, покивал головой. Ласково добавил:

— Ты прочитай, Паша. Прочитай. Письма нужно читать. Даже самые страшные. И читать их нужно несколько раз. Искать, искать, что-то между строк. Даже в самом плохом письме, есть, что-то, между строк, что может порадовать. Главное это найти… Спиранский, по-стариковски — крякнул и вздохнув, проскрипел:

— Эхе, мхе! Мне бы твои годы! Павел вздрогнул и потянулся к Спиранскому. Он протянул ему письмо и возбужденно спросил:

— А, что бы вы сделали Евгений Николаевич? Что бы вы сделали, если бы, вот, вам прислали такое письмо? А?! Сейчас, вот, взяли, прислали?! В этой ситуации? В этот момент? Вы говорите красивые слова утешения. Но, мне, интересно знать, как, вы сами поступили бы? Влезьте в мою шкуру! И ответьте мне искренне! Инженер ответил не сразу. Он посмотрел на свою загипсованную ногу. Затем взглянул на темный и закопченный потолок, тюремной, больничной палаты. Ухмыльнулся и лишь потом пробубнил:

— Смотря, что бы я хотел. В эту секунду. В эту минуту. В этот час. Смотря, что я бы хотел сделать. Или хотел, чтобы происходило или не происходило.

— Это как?

— А так. Вот ты — хочешь, чтобы она тебя любила? Хочешь?!

— Ну, конечно! Конечно, ведь у меня кроме нее никого нет. Нет!

— Ну, так пусть она и продолжает тебя любить, а ты ее! Пусть!

— Что это значит? — не понял Клюфт старика.

— А, то и значит. Мало, что она там тебе написала! И кто ее заставил! Я, вон, завтра могу написать, что Пермяков Ванька хотел товарища Сталина убить — ты в это поверишь? А?! Или товарища Ежова задушить?! Поверишь? Или, вон, мне говорят — ты, мол, германский шпион? Что мне, верить, что ли? А? Ерунда это все! Время нынче не то — верить людям! Даже самым близким! С первого раза нельзя сейчас не кому верить — даже самому себе! Понимаешь — страшные времена Паша! Мгла вокруг! Одно вранье, мерзость и безбожие! И тут любой, любой, может сломаться, или сделать вид, что сломался! Для того, что бы все-таки выжить! Или остаться человеком! Или сохранить любовь! Вот, так-то Паша! А ты! Я так, тебе скажу — просто не читай письмо! И считай, что все, у вас, так как и было! Не читай!

— А, что ж, мне с ним делать-то? — растерялся Павел.

— Сожги его! И все! Или порви!

Павел опешил. Он, внимательно посмотрел на старика — разжал руку и взглянул на смятую бумагу. Сглотнув слюну, медленно попытался расправить листок, но тут же скомкал его. «Сжечь письмо! Сжечь и не узнать — что в нем?! Как все просто! Сжечь плохую и ужасную весть! Сжечь и забыть! Гениально и жестоко! Жестоко? К кому? Нет! Это спасение! Вера! Верочка! Она любит меня! Она ждет меня! Зачем, зачем мне знать, что она пишет? Пусть, пусть она останется в моей памяти такая, как есть! И эти страшные строчки — что они дадут?» — лихорадочно подумал Павел. Он протянул бумажку Спиранскому и сказал:

— А вы мне поможете?

— Конечно! — радостно отозвался инженер. — Эй! Федор! — позвал он Попова. Железнодорожник, который сидел возле своей кровати — угрюмо посмотрел на старика и буркнул:

— Что надо?

— Ковыляй сюда! Спички есть?

— Ну, есть! — Попов, совздохом, встал с табуретки и взяв костыли, шагнул к кровати Павла.

— Давай! — Спиранский радостно вырвал из руки Павла письмо.

Еще несколько секунд и бумага засветилась рыжим пламенем. Огонь, словно хищник — пожирал листок. Черный пепел сыпался на бетонный пол.

— Лучше бы на самокрутки пустили! Здесь каждый клочок на вес золота! — проворчал железнодорожник.

— Нет, эту весть нельзя курить! Вредно! Слишком много дерьма мы внутрь и так глотаем! А тут, еще, плохие вести! Нет! Я тебе лучше, вон, газету у санитарки выпрошу! — Спиранский размел здоровой ногой по полу все, что осталось от письма.

Довольный своей работой — он похлопал Павла по плечу и сказал:

— Ну, а теперь, немного поспи. Поспи. Тебе отдохнуть надо… Павел отвернулся к стенке. Он закрыл глаза. И ему стало легче! Словно кто-то невидимый снял страшный груз — ощущения потери Веры! Потери ее любви!

Клюфт, вслушивался в звуки тюремного лазарета. В помещении шептались люди. Его однопалатники старательно пытались не шуметь, чтобы не мешать ему спать. В коридоре слышались крики и ругань. Звенели металлические решетки и лаяли собаки. Павел вдруг захотел увидеть небо — обычное голубое небо.

«Интересно, какое оно сейчас? Наверное, облака, облака, которые проплывают над тюрьмой — пытаются закрыть его синь. Но небо, то и дело, проглядывает сквозь эти белые или серые бесформенные одеяльца. Небо! Какое оно? Какое оно сейчас? И что там, там, в его глубине. Ученые говорят, там, за небом — космос! Там, необузданная даль вселенной? Там холодно и ничего нет! Но, а дальше? Ведь вселенная когда-то кончается? Где ее грань? Она же не может быть бесконечной? Не может быть безразмерной? Да и вообще — кто ее сотворил? Неужели Бог? Бог смог сотворить бесконечность? Необъятность? Но на что Богу бесконечность? На, что? Зачем ему необъятность? А они с Верой — лишь песчинки в этом огромном пространстве? Неужели Бог если он есть — знает и про них? А есть ли вообще ему дело до них? Вот мне же, нет никакого дела — до песчинки, которая валяется где-то в углу камеры — на полу? Что мне до нее?» — Павел немного напугался объемом своих мыслей. Эка! Замахнулся на вселенную! Поперло на вселенские масштабы!