Экспансия — II - Юлиан Семенов

Вопрос. — «Георг Шредер бэнкинг корпорэйшн» могла оказывать Борману какие-то услуги?

Ответ. — Если они знали, что за делом стоит Борман, то вряд ли, поскольку руководитель гамбургского банка Курт Шредер был штандартенфюрером СС, создателем «кружка друзей рейхсфюрера СС» и замыкался непосредственно на Гиммлере… Ведь именно Курт Шредер, являясь ведущим банкиром Европы, пригласил мистера Даллеса на пост директора своего Нью-йоркского банка… Это и послужило поводом к тому, чтобы обергруппенфюрер СС Карл Вольф, начальник личного штаба Гиммлера, вышел именно на Даллеса в Швейцарии в феврале сорок пятого — в надежде, что нам удастся создать единый антибольшевистский фронт.

Вопрос. — Канарис имел выходы на Курта Шредера?

Ответ. — Точно не знаю, но такого рода возможность исключить нельзя.

Вопрос. — А на пароходную компанию «Гамбург — Америка»?

Ответ. — Компания находилась под прямым контролем Канариса, поскольку на судах — до начала войны, вплоть до декабря сорок первого.[35] — он отправлял в Соединенные Штаты своих людей. На кораблях этой компании проходили контакты между резидентами Канариса и его агентурой. Могу допустить, что Канарис налаживал связи с мафией в каютах кораблей этой германо-американской компании. Все материалы по этому вопросу должны быть в архивах Мюллера, поскольку люди гестапо были внедрены на пароходы «Гамбург — Америка» для контроля за экипажем и пассажирами. Если мне не изменяет память, в РСХА говорили о контакте между неким Пепе и офицером Канариса — осенью сорок первого года. Я допускаю, что этим Пепе мог быть помощник одного из боссов мафии Ланцы… Допускаю, что это был Гуарази, возможно, под псевдонимом.

Вопрос. — Какие задания мог давать Канарис мафии, если предположить, что он наладил контакт с синдикатом?

Ответ. — Я допускаю, что до сорок первого года Канарис хотел использовать коррумпированные связи синдиката, чтобы удержать Соединенные Штаты от вступления в войну на стороне Англии и России. После объявления войны рейху Канарис, если его связи сохранились, мог использовать мафию — но, конечно, уже через третьих лиц из нейтральных стран, прежде всего из Испании и Португалии, — для организации явочных квартир и террористических актов. Более исчерпывающую информацию по этому вопросу могли бы дать Пиккенброк, Анц и Гелен, они входили в орбиту ближайших помощников Канариса… Мне, например, известно, что генерал Гелен, в бытность руководителем разведки по Востоку, весьма тщательно работал с моряками Болгарии, Финляндии, Турции и Румынии, совершавшими регулярные рейсы в Штаты… Он также контактировал с соответствующими службами Японии…

Вопрос. — А что вы можете сказать о Вернере Круге?

Ответ. — Он работал в моем управлении… Занимался масонами и контактами с американскими филиалами концернов «Лейк» и «Цейсс».

Вопрос. — Где он сейчас?

Ответ. — Или в Аргентине, или в Швейцарии, в Асконе…

Вопрос. — Скажите, чем объяснить патологическую ненависть фюрера, да и вообще НСДАП, к масонам?

Ответ. — Фюрер боялся их тайной, неподконтрольной организованности и связей с крупнейшими финансовыми центрами. Он ненавидел их незримое могущество.

Вопрос. — В какой форме вы работали по масонам?

Ответ. — Я предпринимал на свой страх и риск кое-какие шаги, чтобы проникнуть в братство, понимая, сколь важной будет информация, если я смогу получить серьезную агентуру среди масонства.

Вопрос. — Но ведь в Германии масонские ложи были разгромлены?

Ответ. — Совершенно верно. Но несмотря на то, что дуче также вел борьбу с масонами, позиции братства в Италии были настолько сильны и глубинны, что ему не удалось до конца разрушить его структуру. Наиболее законспирированные группы продолжали функционировать, причем отнюдь не безуспешно… Особенно активно с итальянским масонством, да и вообще с Италией, работал Канарис… Он, в частности, рассказывал мне, как во время испанской кампании, в тридцать седьмом году, он привлек к сотрудничеству чрезвычайно, по его словам, перспективного молодого человека, Личо Джелли[36]… Он воевал против республиканцев в составе особого батальона «чернорубашечников» — личной гвардии Муссолини, владел пером, публиковал очерки, был великолепным оратором… Канарис весьма высоко ценил его, загодя готовя, кстати говоря, к проникновению в круги итальянского масонства, чтобы через них выйти на Нью-Йорк и Лондон, на «Шотландскую ложу».

Вопрос. — Оставим «Шотландскую ложу», это не входит в сферу нашего интереса… Какова дальнейшая судьба Личо Джелли?

Ответ. — Если мне не изменяет память, в конце сорок четвертого года он сумел эмигрировать в Аргентину, опасаясь судебного преследования со стороны союзников. Там его следы затерялись, хотя он весьма интересовал меня, поскольку в Буэнос-Айресе итальянцы довольно влиятельны и имеют серьезный вес в нефтяной промышленности, а для рейха в последний год вопрос о бензине был, как вы знаете, ключевым…

Информация к размышлению (Даллес — Гелен, друзья-враги, сорок шестой)

К малышам Гелена тянуло с детства: самые счастливые дни были, когда родители отвозили его к тете Марте, двоюродной сестре мамочки. У тети Марты было трое детей — двухлетний Петер и девочки-погодки, Лотта и Гертруда, очаровательные пяти- и шестилетние создания, беленькие, с громадными черными глазами, в длинных юбочках, затянутых поясками на грудке. В дни, когда приезжали гости, их одевали в лаковые лодочки, до того умилительные на ножках маленьких проказниц, что двенадцатилетний Рейнгардт испытывал, глядя на них, щемящее чувство тихой умиротворенной нежности.

Чаще всего они играли «в семью». «Папой» был он, Рейнгардт, «мамой» — шестилетняя Лотта, «бонной» — Гертруда, а Петер — их «сыном»; называли они его почему-то Маугли, хотя он был такой беленький и толстенький, весь перевязанный, словно незримыми ниточками, что никак — даже при детском воображении, самом что ни на есть раскрепощенном, — не мог ни в чем походить на смуглого сына джунглей…

Рейнгардт часами играл с малышами, причем никогда не позволял себе командовать ими, хотя уже тогда, ребенком еще, определил свое будущее — армия; наоборот, он поддавался их капризам, с радостью выполнял просьбы «мамы» и «бонны», был снисходительно ласков к «сыну», точь-в-точь копируя отношение к нему самому отца, самого любимого человека на земле, «любезного и дорогого папочки».

Самая сильная влюбленность, которая остается в сердце человека на всю жизнь, конечно же, детская; впрочем, натуры грубые, духовно черствые забывают это, хотя каждый из них — это бесспорно — бывал влюблен в детстве, влюблен так, как редко влюблялся взрослым уже, когда властно входило проснувшееся желание, а любовь делалась сладостно-изнуряющей, ночной. То поющее ликование духа, сопутствующее детскому чувству, уступало место любовному быту, который с годами становился привычным, каждодневным, а потому стирающимся, как расхожая монета…

Весной сорок четвертого года, оказавшись в госпитале (слегка задело; фюрер прислал телеграмму — очень любил генералов, которые, как он говорил, «опалены жарким пламенем очистительной битвы»), Гелен, женатый уже человек, отец, счастливый, казалось бы, семьянин, со слезами на глазах вспоминал маленькую Лотту: ее муж попал в плен под Сталинградом, выступил по московскому радио вместе с Паулюсом; несчастную женщину как жену изменника арестовали, бросили в концентрационный лагерь; тетя Марта просила помочь. А что он мог поделать? Любое слово, сказанное в защиту несчастной, обернулось бы против него — «пособник врага нации». Петер погиб еще в сорок первом, под Ельней, прямое попадание русской мины: стоял человек, молоденький офицер в ладно пригнанной форме, и исчез, как не было, вздох взрыва, черное облако — и гудящая пустота; ужас какой-то, нереальность! Только Гертруде повезло — восемнадцатилетней она вышла замуж за шведского промышленника и уехала в Стокгольм; в рейхе с тех пор не бывала, вспоминая бывшую родину с плохо скрываемой неприязнью. Ее соседа по семинару, студента философского факультета в Гейдельберге, заставили языком вылизывать асфальт; парни из «Гитлерюгенда» окружили его, бросили на колени: «Ты должен вылизать нашу землю от твоего паршивого еврейского присутствия» — и мочились на него, захлебываясь от смеха.

«Боже, как ужасно складывается жизнь!» — думал тогда Гелен; в госпитале его часто навещал генерал Хойзингер; каждый раз, возвращаясь от фюрера из его полевого штаба в «Вольфшанце», он находил время навестить своего давнего друга. Включив радио, стоявшее на столике у изголовья, рассказывал об ужасном положении на фронтах: «Нас может спасти чудо, но ведь мы с тобой прагматики, чудес нет, значит, мы обречены, крушение неизбежно, фюрер одержим, отказывается понимать реальность, верит в придуманные им же самим химеры, и ни у кого из окружающих нет смелости открыть ему правду; какой алогичный деспотизм!» (При этом и Хойзингер, и Гелен — начальник оперативного отдела генерального штаба фюрера и шеф его разведуправления «Восток» — как-то даже и не думали, что сами они также являются окружением Гитлера, проводят с ним многие часы на совещаниях, бывают приглашены к обеду, обмениваются дружескими рукопожатиями, имеют, говоря иначе, возможность открыть правду; о, гнусность и малость, «теория переваливания» на соседа, надежда на смелость другого, вера в озарение, которое придет к тирану со стороны!)