Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк

опустились навсегда, чтобы никогда больше не видеть света этой земли... И никакого страха — лишь ощущение смерти... И, уже не обращая внимания на мое умершее сердце, я громко и бесстрастно начал читать ритуальные формулы...

Когда я поднял глаза, то обнаружил, что Келли... исчез! Нет, кто-то там наверху сидел, там, на штабеле мешков, и его скрещенные ноги явно принадлежали Келли — в ярком зеленом свете я сразу узнал грубые башмаки бродяги, — но тело, плечи, лицо были чужими. Они претерпели загадочную, совершенно необъяснимую метаморфозу: Ангел, Зеленый Ангел сидел там, наверху, со скрещенными ногами, такой, каким изображают мандеи Персии... сидящего дьявола. На сей раз Ангел отнюдь не подавлял своими исполинскими размерами — он был нормального человеческого роста, — но черты лица были те же, какими они, видимо навсегда, запечатлелись в моей памяти: грозные, бесстрастные, неприступно холодные... Его прозрачное тело, подобное какому-то потустороннему смарагду, сияло, а раскосые глаза мерцали, как два оживших лунных камня; тонкие, высоко вздернутые уголки рта застыли в странной, завораживающе-таинственной усмешке.

Рука, которую сжимали мои пальцы, была холодна как лед. Яна мертва?.. Так же как и я, следует немедленный ответ из сокровенных глубин моей души. Она, как и я, ждет — ждет какого-то страшного приказа.

«Что это за роковой приказ?» — спрашиваю я себя. Нет, не спрашиваю, ибо ответ — во мне, я его знаю, только это «знание» не может всплыть на поверхность моего сознания...

Я... улыбаюсь.

Тут уста Зеленого Ангела дрогнули, с них сходят первые слова... Но слышу ли я их?.. Понимаю ли?.. Наверное, да, ибо кровь застывает в жилах моих: жертвенный нож, которым рабби Лев недавно надсек мою плоть, проникает мне в грудь, ковыряет во внутренностях, в сердце, в костях, рассекает сухожилия, связки, вонзается в мозг...

Какой-то голос, подобно заплечных дел мастеру, громко и медленно, до умопомрачения медленно, начинает мне на ухо считать... От одного до семидесяти двух...

Века или тысячелетия пролежал я в несказанно мучительном трупном окоченении? И меня пробудили только затем, чтобы я услышал кошмарные слова Ангела? Не знаю. Знаю одно: я сжимаю ледяную женскую руку и молюсь молитвой безгласной: Господи, сделай так, чтобы Яна умерла!..

Слова Зеленого Ангела пылают во мне:

— Вы принесли мне клятву в послушании, а потому восхотел я посвятить вас наконец в последнюю тайну тайн, но допрежь того должно вам сбросить с себя все человеческое, дабы стали вы отныне как боги. Тебе, Джон Ди, верный мой раб, повелеваю я: положи жену твою Яну на брачное ложе слуге моему Эдварду Келли, дабы и он вкусил прелестей ее и насладился ею, как земной мужчина земной женщиной, ибо вы кровные братья и вместе с женой твоей Яной составляете вечное триединство в Зеленом мире! Возрадуйся, Джон Ди, и возликуй!..

И острый, как жало, жертвенный нож вновь и вновь, не давая ни малейшей передышки, безжалостно погружается в душу мою и в тело мое, и надрываюсь я в молитве безглагольной, в немом отчаянном вопле: спасти меня от жизни и сознания...

Нестерпимая боль... Я вздрогнул — и пришел в себя: сижу скрючившись в моем рабочем кресле и судорожно сжимаю затекшими пальцами угольный кристалл Джона Ди. Значит, и меня полоснул жертвенный нож! Рассек на семьдесят две части!

Боль, безумная боль пульсирует короткими ослепительными вспышками... Эти потусторонние уколы, проникая сквозь отмершие ткани пространства и времени, пронизывают меня... Инъекция боли... Игла длиною в световой год, от одной галактики до другой... Абсолютно стерильно...

Черт бы все побрал, но, может, я слишком долго — а сколько, собственно, длилось мое магическое путешествие? — сидел в неудобном положении, или это все проклятые токсичные

дымы, которыми надышался по милости Липотина? Как бы то ни было, а чувствовал я себя отвратительно, когда, покачиваясь, поднялся из-за стола... Слишком ярким было впечатление от тех странных и опасных авантюр, в которых я, уйдя в прострацию — или как еще назвать это погружение в бездонный черный кристалл, это вступление в прошлое через ночные врата Lapis praecipuus manifestationis? - оказался замешанным отчасти как сторонний наблюдатель, отчасти как одно из главных действующих лиц...

Сейчас, чтобы сориентироваться в настоящем, мне надо немного посидеть спокойно и собраться с мыслями. Исполосованное тело все еще пылает от невыносимой боли. Никаких сомнений: то, что я увидел... «во сне» — какая ерунда! — что я пережил во время магического пилигримажа, все это уже происходило со мной тогда, когда я — и телом и душой — был... Джоном Ди.

И хотя рой мыслей, порожденный этим загадочным перевоплощением, преследовал меня даже ночью, мне бы не хотелось останавливаться на нем дольше. Думаю, будет вполне достаточно, если я запишу только самое существенное на данный момент.

Мы, люди, не знаем, кто мы есть. Самих себя мы привыкли воспринимать в определенной «упаковке», той, которая ежедневно смотрит на нас из зеркала и которую нам угодно называть своим Я. О, нас нисколько не беспокоит то, что нам знакома лишь обертка пакета со стандартными надписями: отправитель — родители, адресат — могила; бандероль из неизвестности в неизвестность, снабженная различными почтовыми штемпелями — «ценная» или... ну, это уж как решит наше тщеславие.

Но что знаем мы, пакеты, о содержимом посылки? Кажется мне, оно может меняться по усмотрению того источника, из которого исходит наша флюидическая субстанция. И тогда сквозь нас просвечивают совершенно иные сущности!.. Например, княгиня Шотокалунгина?! Конечно! Она совсем не то, что я о ней думал в состоянии крайней раздражительности последних дней: совершенно понятно, что она... не призрак! Разумеется, она такая же женщина из плоти и крови, как и я, как любой из смертных, появившийся на свет там-то и там-то в таком-то и таком-то году... Но потусторонняя эманация Исаис Черной почему-то собирается в фокусе души именно этой женщины и трансформирует ее в то, чем она являлась изначально. У каждого смертного есть свой бог и свой демон: «ибо мы им живем,

и движемся, и существуем»[43], по словам апостола, от вечности до вечности...

Ну хорошо, во мне живет Джон Ди. Что это означает? Кто это — Джон Ди? И кто я? Некто, видевший Бафомета, тот, который должен стать Двуликим либо погибнуть!

Я вдруг вспоминаю о Яне... то есть о Иоганне Фромм. Странно: Яна Фромон — Иоганна Фромм... Очевидно, игра судьбы отражается даже в именах!.. И в этом нет ничего удивительного, это закон, такой же непреложный, как все законы