В лабиринтах смертельного риска - Михаил Михалков

Расчет был такой: ехать не в сторону фронта, а несколько остановок на запад, в сторону Германии. Это для меня безопаснее. Я знал, что поезда на запад идут переполненные до отказа. В суете и неразберихе легче затеряться. А о том, что я буду делать после того, как покину поезд, я пока не думал, обстановка сама подскажет…

Я позвонил в гараж и вызвал машину к воротам казармы. Затем как ни в чем не бывало без личных вещей пересек двор, вышел на улицу и сел в машину.

— К базару! — приказал водителю.

— Есть к базару!

Когда машина остановилась, я вылез из нее.

— В гараж!

— Есть в гараж! — И машина умчалась обратно.

И когда генерал, сидя за письменным столом, очевидно, вновь принялся рассматривать и изучать в монокль мои документы, я уже пересекал границу Польши и Германии.

Мясорубка

Вагон, в котором я ехал, был битком набит какими-то солидными немцами с семьями, чемоданами, узлами. По всей видимости, это возвращались из Польши в свой рейх цивильные грабители.

Я сел в крайнее купе, возле самой двери, и приготовился к любым неожиданностям. Сейчас мне грозила только одна опасность — проверка документов. Из документов у меня был только магический пропуск — удостоверение офицера дивизии СС. Я, конечно, надеялся, что, проверив его, других документов у меня не потребуют. Оружие я держал наготове и в любой момент готов был им воспользоваться. У меня был «вальтер» и мой неразлучный дамский браунинг.

Сидя в мягком вагоне, освещенном тусклым светом, среди встревоженных людей, занятых своими делами, я стал перебирать в памяти все события последнего времени и пришел к выводу, что, поехав в Лиссу, ничего не потерял. Напротив, теперь я знаю укомплектованность офицерского состава и боеспособность танковой дивизии, подлежащей переформированию. Мне известны места оборонительных укреплений вокруг Лиссы и многие другие оперативные данные…

Поезд, замедлив ход, приближался к маленькому полустанку. В темноте едва можно было различить белое низенькое здание. Я стоял на подножке вагона, по коридору которого уже шли два жандарма.

— Проверка документов! — донеслось до меня, когда я на ходу спрыгивал с поезда.

Поезд с минуту постоял, затем пыхтя тронулся в путь, лязгнули буфера вагонов. «Теперь проверяйте!» — подумал я, пересекая платформу. Поезд растаял в заснеженной мгле. Я снова остался один. Постояв и поразмыслив, направился к домику, куда только что вошел стрелочник, дававший поезду отправление. Открыл дверь, вошел в помещение и без лишних разъяснений сказал:

— Мне нужен гражданский костюм.

Стрелочник молча смотрел, как я снимал с себя шинель, фуражку, расстегивал ремень с кобурой, выкладывал на стол «вальтер».

— Вам ясно? Прошу пальто, костюм, ботинки, шапку. Не забудьте белье и носки. Военную форму и шинель я оставлю здесь, вы заройте все в снег. И пожалуйста, не задерживайте меня, меня ждут мои люди, — для перестраховки добавил я.

Он отлично понял, что ему надо делать. Из соседней комнаты выглянула его жена, он цыкнул на нее, и она мгновенно скрылась за дверью.

Пиджачная пара стрелочника, его белье и пальто пришлись мне почти впору. Но ботинки были маловаты, и поэтому я остался в своих сапогах. Я переложил в карманы брюк оружие и свою записную книжку.

— Есть у вас охотничий нож? — спросил я.

— Есть.

Он порылся в ящике стола и нашел складной охотничий нож. Я выложил ему остатки швейцарских, венгерских, румынских и турецких денег, прибавил к этому еще 500 немецких марок — чему стрелочник был очень рад, пожал ему руку и ушел, сказав на прощанье:

— Сболтнете — не миновать пули! А за формой и шинелью придут мои люди. Сохраните!

Я шел по целине все дальше и дальше от железнодорожного полотна. Мела метель, идти было очень трудно, но я продолжал идти.

Шел всю ночь.

Наконец решил, что пора расстаться с капитанскими сапогами, которые могут меня выдать. Сел в снег и стянул с ноги сапог. Аккуратно отрезал охотничьим ножом голенище по щиколотку. Это же проделал со вторым сапогом и, обувшись в импровизированные полуботинки, зарыл в снег пару голенищ. Потом я решил отделаться еще кое от чего, принадлежащего капитану Мюллеру, разорвал на клочки письма медсестер из польцинского госпиталя и развеял их по ветру.

В темноте я вышел на проезжую дорогу. Здесь идти было значительно легче. Вдруг впереди я увидел тень верхового. Мы поравнялись. Не дожидаясь вопросов, я выхватил «вальтер» и разрядил его в полицейского. Тот, так и не сказав ни слова, рухнул с коня. Я опрометью бросился наутек и побежал снова по целине прочь от дороги, все дальше и дальше, пока совсем не задохнулся и не упал в снежную яму…

Через несколько часов, на рассвете, в маленьком немецком городишке я уже нанимался работать к мяснику, внешность которого полностью оправдывала его профессию. Это был тучный тип, краснощекий, с тройным подбородком, не дававшим ему возможности глядеть под ноги, а его крошечные заплывшие глазки напоминали мне глаза австралийского попугая.

Поистине, судьба бросила меня сюда в это чудовищное заведение специально, чтобы дать возможность переоценить ценности. Каждое утро в ворота бойни вводились одна за другой коровы. На ноги им надевались обручи с цепями, на рога — металлические наконечники с проводами, подключенными к току высокого напряжения. Секунда, и корова валилась мертвой. Тут же лебедка поднимала коровью тушу, переворачивала на цепях вверх копытами, восемь рабочих свежевали ее, спускали кровь, разделывали тушу на части, подвешивали части на крюки, гнали конвейером в другие цеха. Кровь сливалась в жбаны на кровяную колбасу, шкуры тут же отправлялись на кожевенные предприятия, кости, копыта, рога — все сортировалось. Ничего не пропадало, все до мелочи подсчитывалось, и из всего извлекалась польза. И так корова за коровой…

Меня поставили к машине — мясорубке. Она была выше моего роста, и я должен был с неимоверными усилиями, упираясь в ручку обеими руками, вертеть колесо. Фарш тут же поступал в мешалку с солью и специями, а потом шел к трубке, соединяющейся с еще теплыми, промытыми кишками. Получалась колбаса, которую время от времени рабочий перевязывал шнуром и подвешивал на крюки.

Вертеть эту адскую машину было невероятно трудно. Все работали молча, и только слышались команды:

— Гони кишки!

— Ящик для костей!

— Еще ведро для крови!

— Ток!

— Свежевать!

— Вагонетку для шкур!

На рабочих (в основном эвакуированных из разных мест) были негнущиеся фартуки из клеенки (свою одежду они оставляли в специальных шкафах при входе). Руки за день так уставали, что к вечеру пальцы едва сгибались. За работу полагалось всего три марки в день, мясной обед и одна сигара. Ночлега хозяин не предоставлял, и потому мне пришлось с большим трудом снять угол в переполненной гостинице.