Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945 - Петер Гостони

28 апреля в районе южнее Белица генералу Буссе удалось соединиться вместе с остатками своей армии, около 40 тысяч бойцов, с 12-й армией генерала Венка. Ганс Фриче стал свидетелем последних часов битвы за Берлин, находясь в одном из последних главных очагов сопротивления защитников города, в подвалах министерства пропаганды. Он рассказывает:

«В ночь на 1 мая я побывал в самых разных сражающихся подразделениях вермахта, полиции и фольксштурма, которые держали оборону на небольшом участке между площадью Жандарменмаркт, Рейхстагом, станцией метро «Фридрихштрассе» и министерством авиации. У меня сложилось впечатление, что здесь находилось более десяти тысяч бойцов, не считая двух или трех тысяч эсэсовцев, охранявших рейхсканцелярию. Я с трудом пробирался от одной кучи камней и щебня до другой, от одного поста до другого. На всех улицах, по которым я проходил, было светло от зарева близких и далеких пожарищ. Никто не тушил пылающие дома, но каждый непрерывно стрелял из своего оружия, ибо стреляли по нему. Я не нашел ни одного генерала. Несколько майоров и один полковник решительно отвергли любые самовольные действия, хотя уже несколько дней у них не было связи с вышестоящим командованием. Они объяснили, что не верят слухам и советам, им нужны четкие приказы.

Когда кроваво-красное зарево пожаров сменилось грязно-серым рассветом, я вернулся в свой подвал под зданием министерства пропаганды. Мне сообщили, что в любую минуту может появиться статс-секретарь министерства пропаганды доктор Науман и что я должен быть наготове, чтобы поговорить с ним.

Итак, в этот день 1 мая я ждал доктора Наумана, и вместе со мной ждали сотни других сотрудников [имперского министерства пропаганды], среди них многие начальники отделов, ставшие командирами рот батальонов фольксштурма, которыми командовал доктор Науман, и многочисленный отряд журналистов. Мы ждали целый день.

В то время как снаружи наверху уже давно было известно из официального сообщения о «героической смерти фюрера, павшего в бою у Бранденбургских ворот», мы ничего не знали, кроме слухов, хотя и находились всего лишь в нескольких сотнях метров от бункера Гитлера. Официальное сообщение я получил только поздно вечером, поймав передачу радиостанции Гамбурга по своему радиоприемнику, батареи которого уже почти совсем сели».

Неизвестный германский офицер свидетельствует:

«1 мая 1945 года. Капитан мертв, но команда еще этого не знает. А тот, кто знает, обязан молчать, так как он не должен был знать это. Те, кто должен знать об этом в первую очередь, находятся снаружи. Командование должно сначала перейти в другие руки, прежде чем станет известно о переменах, чтобы не возникло нарушений в отдаче приказов. <…>

Геббельс стал рейхсканцлером. Что из этого следует? В битве за столицу возникает тревожное затишье. Мы занимаем позиции на внутреннем кольце обороны. Приходит приказ приготовиться к прорыву. Может быть, мы прорвемся этой ночью. Мы слышим пьяные песни советских солдат, доносящиеся с той стороны. Они празднуют 1 Мая и свою близкую победу. Алкоголь делает их шумными, но от него они крепче заснут. Ну что же, на прощание мы их хорошенько проучим».

Унтер-офицер Вольфганг Каров рассказывает:

«В ходе боев численность нашего отделения значительно уменьшилась, поскольку, несмотря на осмотрительность нашего командира, мы вынуждены были понести большие потери. Но почти ежедневно к нам присоединялись солдаты, отбившиеся от своих частей, так что нам удавалось сохранять более или менее постоянную численность. Мы снова отступили и 1 мая заняли позиции у станции Гумбольдтхайн вдоль полотна городской железной дороги, которая была здесь одноколейной.

Зенитки на башне противовоздушной обороны вели непрерывный огонь прямой наводкой, доставляя русским много хлопот. Мы даже подумали, что русские так и не смогут взять эту башню. За все время им не удалось приблизиться к ней ни на метр. И вот мы лежали на своих позициях с еще примерно пятью другими отделениями и ждали, чем все закончится. Постепенно распространился слух, что мы сможем продержаться не более четырех дней, потом боеприпасы закончатся.

Мы уже не раз слышали о спешащей к нам на помощь армии Венка. Но это так и осталось слухами. Никто не знал, сумеет ли она вообще пробиться к Берлину… Мы имели представление лишь о том участке фронта, где сражались сами. Никто не знал, где заканчивается последний рубеж обороны и продолжаются ли бои в других городских районах. Мы лишь предполагали, что, находясь в окруженном городе, теперь оказались в маленьком котле. Приказы вышестоящих инстанций почти не доходили до нас. Тогда наш командир роты решил прорываться на свой страх и риск».

Поскольку военное положение в Берлине было совершенно неясным, некоторые подразделения начали самостоятельно готовиться к прорыву. Статс-секретарь министерства пропаганды Вернер Науман сообщил своим сотрудникам о запланированной в рейхсканцелярии попытке прорыва. Ганс Фриче свидетельствует:

«В тесном подвальном помещении вокруг него сгрудилось от тридцати до сорока человек. Он сказал:

– Вчера после обеда Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством. Доктор Геббельс находится при смерти. Находящаяся в рейхсканцелярии боевая группа планирует в 21.00 предпринять попытку прорыва. Прорывом командует Борман. Все оставшиеся у нас танки пойдут впереди. Я рекомендую всем, и женщинам тоже, присоединиться к этой боевой группе. Выступаем ровно в 21.00!

Потом он попрощался со всеми присутствующими, за исключением своих заместителей. Я тоже остался вместе с ними и сказал ему:

– Этот прорыв является безумием!

– Меня это нисколько не волнует, – ответил он.

– С каких пор вы, Геббельс и Гитлер сознательно вели нас к этой катастрофе? К чему вся эта берлинская кровавая бойня? Вы забыли, как в вашем присутствии Геббельс неоднократно клялся мне, что эта война не будет похожа на битву последних готов у подножия Везувия? (В 553 году, когда Восточная Римская (Византийская) империя, окончательно разгромив Остготское королевство, вернула империи Италию. – Ред.)

– У меня нет времени дискутировать с вами!

– Тогда я, как гражданское лицо, немедленно объявлю

о капитуляции. Солдаты и офицеры последуют за мной, если я выступлю с кратким заявлением.

– Дайте нам время на прорыв.

– Только в том случае, если Борман, как шеф «Вервольфа», отдаст приказ не проводить никаких подрывных акций, ибо за них придется расплачиваться простому народу, который теперь платит за ваши напрасные надежды на страны Запада.

– Согласен. На ближайшие три месяца.

– Нет, навсегда – и мне нужно согласие Бормана.

– Пойдемте вместе со мной в рейхсканцелярию.

Мы направились к зданию старой рейхсканцелярии.

На фронте как раз наступило временное затишье, но в саду я увидел много очагов пожара. Борман стоял в одной из ниш задней стены канцелярии. Как и на Наумане, на нем была эсэсовская форма.

У нас произошел короткий разговор, в ходе которого я попытался аргументированно убедить его в своей правоте.

Потом Борман подозвал к себе несколько человек в эсэсовской форме и в гражданской одежде и сказал им в моем присутствии:

– Прекратить все акции «Вервольфа». В том числе и приведение в исполнение смертных приговоров. «Вервольф» распускается!

Я вернулся назад в свой подвал. Со всех сторон ко мне бросились сотни мужчин и женщин, телефонистки, высокопоставленные чиновники, их жены и дочери, водители, раненые солдаты, журналисты, эсэсовцы, офицеры, незнакомые женщины с детьми, которые искали у нас защиту.

«Что случилось?», «Где армия Венка?», «Что со Штайнером?», «Как дела у Шёрнера?», «Следует ли нам присоединиться к тем, кто будет прорываться?», «Сумел ли улизнуть Гитлер?!», «Что будете делать вы?».

С большим трудом мне удалось добиться тишины. Я сухо рассказал им о тех фактах, которые мне сообщили в рейхсканцелярии и которые мне удалось раздобыть самому. Я сказал, что в попытке прорыва не вижу ни малейшего шанса на успех. Я рассматриваю ее только как попытку найти смерть солдата на поле брани.

Я лично хочу остаться и как гражданское лицо, даже не имея соответствующих полномочий, предложить русскому командованию капитуляцию, поскольку не осталось никого из высших представителей прежней власти. Для себя лично я не ожидаю ничего хорошего, но надеюсь, что те, кто останется со мной, попадут в руки высокопоставленных русских военных и тем самым сумеют избежать случайностей пленения в бою. Я считаю, что моему примеру последуют и те примерно 10 тысяч солдат, полицейских и бойцов фольксштурма, которые еще остаются в центре города. (Число еще сражавшихся защитников города было гораздо большим. – Ред.)

Потом я отправился в другой подвал, где размещался военный госпиталь, и коротко повторил то же самое. Соответствующие сообщения я отправил в переполненные подвалы новой рейхсканцелярии, министерства авиации и в четыре или пять бомбоубежищ, которые занимали в основном воинские части.