Убийца-юморист - Лилия Беляева

Она не поняла до конца, что все это значит: её сверхуспехи и его прозябание где-то на задворках жизни... Ей казалось, что никаких проблем, в сущности, нет: когда-то он получал больше, чем она, теперь обстоятельства изменились. Ну и что особенного?!

Теперь он приходил поздно и не то чтобы пьяный, но навеселе. Однако весельем от него не пахло. Принимал душ и ложился спать. Но не бездельничал, нет, предпринимал попытки что-то изменить, как-то переломит обстоятельства. Принялся консультировать аспирантов, готовил в вузы старшеклассников... Но в один прекрасный момент произошло вовсе не мыслимое:

- Я из самых лучших побуждений... ведь одна семья... приношу ему в подарок на день рождения отличное кожаное пальто и ботинки. Прошу: "Примерь, пожалуйста, вроде, выбрала точно по фигуре, но мало ли..." Он ни с места. Как стоял посреди комнаты, так и стоит. Я повторяю: "Славик, ну что же ты... Я жду". Он там же, у двери, ни взад, ни вперед. Я ему: "Слава, жду". И вдруг он как рассмеется, даже голову закинул, ну просто заливается. Отсмеялся и говорит: "Были времена, чудо ты мое, когда моя мама попку мне вытирала, ибо я ещё не умел, сандалики мне покупала... Верь мне, чудо мое, были такие славные времена. И вот вернулись. Не ожидал". Я свое: "Не накручивай. Будь проще". Он в ответ: "Что ты, радость моя, разве не заметила, я с некоторых пор прост и прям как линейка, дальше уж некуда. Мне дали понять, что мои мозги чересчур ясные, а таким нынче как бы не есть высокая мода - я и с этим согласился. Не надо так не надо. Но, заметь, вчера я купил две пары носков и рубашку на свои кровные, лично заработанные. Одолел, осилил! Взял заоблачную высоту! И если бы ты по достоинству оценила этот мой поступок - я бы не стал вспоминать свое раннее детство и не впал бы в сентиментальность. А так... впал. И вместо того, чтобы быть не знаю каким признательным тебе за суперпальто и суперботинки, благодарить, благодарить, благодарить, - исчезаю..."

И исчез. Ушел из дому в темный уже осенний час. Она же осталась с открытым ртом, с треклятым кожаным пальто, брошенным на кресло, и коробкой с ботинками.

- О, конечно же, догадалась, отчего и почему весь этот спектакль. В самом деле - каково здоровому, толковому сорокачетырехлетнему мужику чувствовать, что его опекает женщина, несет ему в клюве даже одежонку... С другой стороны, - мы же - одна семья! Ну не в обносках же мужу ходить при богатенькой жене!

В ту ночь, хоть и поздно, но он вернулся... Пьяненький, завалился отдельно, на диване, и уснул. Она же не стала раздувать кадило - ни полслова насчет того, как нехорошо-то как несолидно-то, как глупо вести себя подобным образом... Хотя в горле бились все эти разумные слова. И даже когда он отказался вместе со всей семьей ехать в Анталию, она не перечила. Но и не знала, как его уговорить пользоваться благами, добытыми её трудом. Может быть, и не стоило мчаться в эту дурацкую Анталию, но дети так просили... И уж так боялась, так боялась оставлять его одного... Что закиснет он в тоске и одиночестве. Но встретил - веселый. Она даже восхитилась: "Какой же ты у меня молодой!" Не согласился: "Разве? Преувеличиваешь! В бюро по трудоустройству мне заявили - беспробудно стар! На денежные местечки требуются парни от двадцати трех до тридцати пяти. Остальные - хлам". Пьяненький он был, оттого и веселенький. В шкафу под мойкой она обнаружила бутылки из-под дрянной водки. И уж тут дала себе волю, разоралась, как, положим, капитан корабля, который вот-вот пойдет ко дну, если не заставить каждого матроса скалывать лед со снастей, с палубы, как в том кино.

- Что орала? Ну то самое, что бы и любая женщина на моем месте. "Как тебе не стыдно! Откуда такое слабоволие! И столько больного самолюбия! Ну такие пришли времена, когда мне повезло, а тебе нет. Но семья-то у нас одна! И нечего дурить! Нечего нянчиться со своим раздутым самолюбием!"

Он слушал хорошо, прилежно. Она же слов и жара не жалела. Призывала его проще смотреть на вещи. Не раздувать из мухи слона! И перестать, наконец, прикладываться к бутылке. Он слушал, слушал, потом говорит:

- Как тебе идет этот дурацкий загар! И голубой купальник! Век бы смотрел... Но я тут подрядился склад сторожить... Вообрази - не пренебрегли, взяли и ещё дали ружжо. Помнишь, я метко в тире стрелял... А в институте даже призы брал по стрельбе... Пригодилось. Ну пошел... Не смотри на меня так. Верхи обещают, что лет эдак через пятнадцать все устаканится и физики опять будут ух как нужны! А пока...

Она попросила меня:

- Пейте, пейте кофе... Я не обеднею, если выпьете даже кастрюлю. Только ничего у меня не получится, если попрошу Бога вернуть мне Вячеслава. В ту ночь он ушел насовсем.

- Как это?

- А так, - женщина сжала кулаки, стукнула ими друг о дружку. - А так больше я его не видела... подала в розыск... Ходила по моргам... Искала, искала... И ищу, ищу... Ну куда, куда мог пропасть здоровый мужчина? Хотя и в очках... Ищу, ищу... Выезжаю по вечерам на машине, ищу, ищу...

- И давно... так?

- Целый год и два месяца. Днем работаю, а потом езжу по Москве и вглядываюсь в прохожих: а вдруг? Если вижу, что какой-то мужчина, что стоит у обочины, ловит машину... хоть чем-то, хоть чуть похож на Вячеслава сажаю, везу куда просит. Изображаю ночное такси.

- Но ведь опасно... страшно... ночь... вы одна... женщина улыбнулась мне снисходительно:

- Разве? - щелкнула зажигалкой в форме пистолета, прикурила сигарету. - Разве? Спасибо вам, что выслушали.

- Я думаю, - осторожно отозвалась я, - все равно следует как-то оберегать себя от... Вы же ещё весьма и весьма привлекательная женщина... Ваши волосы красивы, эффектны необыкновенно... Все может как-то... еще...

Она не дала мне договорить, принялась на моих глазах сдергивать с головы золотистые пряди одну за другой... И осталась почти лысенькой... Произнесла торжественно:

- Поняли... как далеко шагнул прогресс? И если имеешь возможность... После моргов я прямо пуками снимала с головы свои волосы. Я думаю, если бы Слава мог представить все это, он бы никогда, никогда... Как вам кажется? в пронзительном взгляде её карих глаз жила такая надежда...

- Убеждена! - отозвалась я.

- Я и сама... сама не представляла, как любила его... как люблю... Ну, пожалуйста, пейте кофе... Я, если захочу, могу этого кофе купить хоть мешок. Если захочу - повешу себе на шею такую толстую золотую цепь, ну как у собаки Баскервилей... Что еще? Почему вы не спросите, где мои дети?

- Где же?

- Сын женился, дочь замужем... Далеко-далеко... он - в Кунцево, она в Свиблово... Ну и что?

Я промолчала. Я и вправду не знала, что ответить на этот с виду такой никакой вопрос. Но и смолчать - как? И я нашлась, я же тоже женщина и знаю, как подчас нам мало надо... Но надо! Не медля ни секунды...

- И все-таки... все-таки вас любили... вы любили... любите... Это же такая редкость! Такое счастье, несмотря ни на что! - проговорила я, словно бы завидуя и смущаясь.

Она кивнула мне тотчас, истово, благодарно:

- О, это да! Это да!

И улыбнулась, пусть слабо, нерешительно, но все-таки, все-таки... И вдруг сказала:

- Я вам все наврала. Кроме моргов... Ходила, искала... Но он жив. От него письмо... плохо написано, почерк плохой... может, с перепою... В конце: "Лучше грузить бочки с селедкой и пит, чем сидеть в теплом сортире средь искусственных лиан, как обезьяна в зоопарке, с биркой на шее: "Оплачено женой". Ну не дурак ли? Не идиот?

Я, конечно же, тотчас подтвердила:

- Дурак!

Женская солидарность... Без неё мы бы, небось, вовсе пропали...

- Как думаете, вернется?

Быстро, без запинки:

- Уверена! Убеждена!

Вряд ли стоит говорить о том, что слушала я все это хоть и с интересом искренним сочувствием, но и с нетерпением. Все ждала, когда, наконец, моя собеседница перейдет к Анатолию Козыреву.

Она и перешла в конце концов, но как-то так, словно бы я была ответственна за поведение певца-игрока:

- Вы думаете, была большая радость снабжать его деньгами? Видеть его пьяным? В психозе оттого, что опять проигрался в пух? Вы думаете, я не хотела от него избавиться? Но он цеплялся... И пел так красиво... Я и решила сбежать в Америку, чтоб гордость сохранить... Я и сейчас не знаю, любила ли его... Может, на свете есть несколько сортов любви... Один - для него. Он когда пел - все забывалось, даже мой нелепый, несчастный Слава...Как начнет выводить серебром по золоту - "Не искушай меня без нужды..." Но когда завел эту Любу... Я вам вот что хочу сказать: все его несчастья с неё и начались. Он мне как-то проговорился: "Если бы ты знала, во что мне может обойтись эта Люба!"

- И больше ничего?

- Больше ничего. Сказал и замолчал. Как я ни расспрашивала - ни слова в ответ. Только посмеивался нехороши так, с ухмылкой: "Много будешь знать скоро состаришься".

- Вы видели у него рукопись "Рассыпавшийся человек"? Это название вам знакомо?

- Нет. Но я сама слышала, как он отвечал на чей-то звонок: "Рукопись у меня, не волнуйся". Я спросила его: "Какая рукопись?" Ответил: "Да это мы так один финт называем... на бильярде".