Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

Едва он успел выстрелить и перезарядить винтовку, как штурмовик открыл огонь. Сало упал, и, когда треск самолета затих, товарищи подбежали к нему. Он был бледен, но спокоен. Его ранило в левую ногу, кости были так сильно раздроблены, что не оставалось никаких сомнений: он до конца своих дней проходит с протезом, если вообще останется жив.

Без единого стона перенес он страшную боль, когда санитары сняли с его ноги сапог и забинтовали разможженную йогу. Лишь на лбу выступили капли пота, да тело время от времени судорожно напрягалось от боли, но он ни разу не вскрикнул. Возможно, он всегда мечтал быть более храбрым, чем был на самом деле. А может, это происшествие избавило его от комплекса неполноценности, который мучил его всю войну, тем более что его постоянно высмеивали за упорную веру в победу и за то, что он ничем особенным не проявил себя как солдат. Шок от ранения поднял его дух и впервые дал ему возможность возвыситься над уровнем посредственности. Презрительно-спокойным тоном он произнес:

— Нечего поднимать тут столько шума из-за ноги. Хуже, чем эта беготня, ничего и быть не может.

Когда его сажали в санитарную машину, солдаты взвода подошли пожать на прощанье руку. И по тону обычных в таких случаях слов можно было понять, что эта бессмысленная жертва завоевала Сало уважение товарищей. Больше они с ним никогда не встречались, но, вспоминая, говорили о нем как о спокойном и отважном человеке. Последнее впечатление сгладило все предшествовавшее, и даже вера Сало в победу, так часто бывшая предметом их насмешек, казалась уже не глупостью, а признаком несгибаемой воли.

Отступление продолжалось. Довольно скоро солдаты забыли, что когда-то среди них был человек по фамилии Сало. Бои, один другого ожесточенней, держали их в постоянном страхе, голоде и напрасных надеждах на отдых.

III

Командный пункт пулеметной роты располагался у извилистой дороги в глухом лесу. С передовой доносились выстрелы. Между передовой и командным пунктом рвались тяжелые снаряды. Ламмио и фельдфебель Синкконен принимали пополнение, писарь складывал анкеты вновь прибывших в ящик. Он тоже получил новое звание — капрала, и, так как среди вновь прибывших находились восемь молодых новобранцев, начальственным тоном спрашивал у них анкетные данные, подражая при этом жестам и интонациям Ламмио.

Кроме молодых, в пополнении было трое ополченцев лет за сорок. Все вновь прибывшие выкопали себе окопы для укрытия от осколков и прятались в них всякий раз, когда раздавался взрыв.

Ламмио, постукивая тросточкой по сапогу, говорил Синкконену:

— Старых мы определим в обоз и за это возьмем трех молодых возчиков в стрелки. Хиетанену дадим четырех новобранцев, у него особенно большие потери. Я только что узнал, что Карилуото вернулся в батальон и принимает на себя командование ротой, так что Коскела сможет вернуться в свой взвод. Разумеется, на время, потому что его перемещают командиром роты в другое подразделение. Возможно, в третий батальон — у них там большие потери в офицерах. Сарастие опасается, что скоро и в нашем батальоне будет не меньше потерь, и не хочет его отдавать, но на этот раз ему едва ли удастся настоять на своем. Ну все это выяснится со временем. Хиетанен, конечно, справится со своими обязанностями. Вновь прибывших надо накормить, прежде чем послать на передовую.

— Слушаюсь, господин капитан.

Синкконен обернулся к ополченцам:

— Мы берем молодых из обоза в пулеметный взвод, а вас ставим на их место возчиками. Умеете править лошадьми? Как, вы сказали, ваша фамилия?

Синкконен указал на крупного темнолицего человека, который с мрачным видом сидел на краю своего окопа, задумчиво покусывая травинку. Тот злобно передернулся и, глядя мимо фельдфебеля, пробормотал:

— Моя фамилия… здесь известна… тьфу, черт!

Ламмио подступил к нему ближе.

— Надеюсь, вы знаете, как ваша фамилия?

Травинка переместилась из одного угла рта в другой.

— Там, в бумаге, записано…

— Отвечайте по форме! Откуда писарю знать, какая анкета ваша!

— Последняя, разумеется. Та, которая оставалась.

— Назовите вашу фамилию. Что это вам, игрушки?

— Там, эти, должны знать. Ведь знали же, когда брали меня на дому. Вот так-то, черт побери.

Ламмио уже хотел повысить голос, но, вспомнив, что его однажды одернули, наказав не раздражать попусту солдат, сдержался. А так как иного способа обращения с людьми, кроме высокомерия, сейчас неуместного, он не знал, то произнес беспомощно и неуверенно:

— Но какая-то фамилия должна же у вас быть?

— Ну, Корпела! — рявкнул вновь прибывший так, словно в ярости швырял свою фамилию в лицо Ламмио. — Рядовой. Вот так-то.

Корпела продолжал жевать свою травинку, потом вынул ее изо рта и в бешенстве отбросил прочь. Он ни с кем не разговаривал, лишь неподвижно глядел перед собой, когда фельдфебель повел людей к полевой кухне, со злостью вскинул вещмешок за плечи и пошел вслед за другими, бормоча что-то непонятное себе под нос.

Фельдфебель с Мякилей отыскали возчиков, которых следовало направить в пулеметные взводы. Мякиля переживал трудные времена. Более или менее упорядоченное снабжение стало невозможным. О ведении учетных книг не могло быть и речи. Число едоков постоянно менялось, ибо приходилось кормить отставших от своих частей солдат, а то и целые заблудившиеся части. Предметы снаряжения пропадали, так как возчики тайно облегчали свою поклажу, а лошади часто погибали во время непрерывных воздушных налетов. Мякиля от всего этого становился только скупее. Чем больше снаряжения пропадало, тем жаднее он держался за оставшееся в противоположность другим каптенармусам, которым все уже стало безразлично.

Когда солдаты пополнения поели и Мякиля стал определять ополченцев в обоз, Корпела язвительно спросил:

— Где эти ходячие скелеты, черт побери? Я хочу сказать, клячи, которыми мы должны править… чтобы большие господа Финляндии могли наживаться?

Мякиля, пропустив мимо ушей неподобающее замечание о господах, указал Корпеле его упряжку и сказал, покашливая:

— Содержи лошадь в чистоте. Следи за тем, чтобы она кормилась, когда только можно.

Корпелу прямо-таки взорвало:

— Не нужны мне твои советы, сатанинское отродье! У меня всю жизнь были лошади. Нечего мне советовать, сатана! Смотри лучше за собой, занимайся своим делом!

Мякиля снова откашлялся, его лицо налилось кровью. Он ничего не сказал Корпеле, зато тем более резко заговорил с другими.

Корпела осмотрел сбрую, потеребил ее, продолжая бормотать что-то невразумительное себе под нос. Мякиля искоса следил за ним, но ничего не сказал. Лишь когда Корпела направился к повозке, Мякиля подошел к лошади и поправил сбрую. Затем спросил у возчиков:

— Чья сегодня очередь везти суп?

Снаряды все время рвались на дороге, поэтому очередь была ничья.

— Ууситало! Я думаю, твоя.

Ууситало в ярости повернулся к нему и сказал:

— Ну конечно! Съезди сам хоть разок, посмотри, каково там. Командовать каждый может.

Ни слова не говоря, Мякиля подошел к лошади, привязанной к ели, запряг ее и поставил в повозку котел с супом. Он уже хотел было тронуться в путь, как к нему подошел Ууситало и проворчал:

— Давай сюда поводья и проваливай к черту!

Мякиля, растерянно мигая, посмотрел мимо Ууситало, потянул к себе поводья и ответил:

— Кхм… Ничего… На этот раз съезжу я.

Ууситало понял, что продолжать разговор бесполезно, и не стал настаивать. Мякиля шел рядом с повозкой, полагая, что лошади и так достаточно тяжело тащить котел с супом. Ему предстояло проделать путь в несколько километров, ибо из-за воздушных налетов все снабжение было рассредоточено и пункты снабжения старались располагать как можно дальше от переднего края. Спустя; какое-то время навстречу ему попался посыльный на велосипеде. Он спешился и предупредил Мякилю:

— Берегись! Дорога взята у них в вилку. Сразу за позициями минометчиков попадешь под артиллерийский обстрел.

Мякиля не отвечал, продолжая спокойно, глядя прямо перед собой, идти дальше. Он миновал позиции минометчиков и приблизился к простреливаемому противником месту — болотистой низине, куда надо было спуститься с довольно крутого пригорка. На вершине пригорка он остановился, чтобы дождаться перерыва в стрельбе. Снаряды прилетали попарно, с короткими паузами. Некоторое время после выстрела слышался булькающий свист, который прекращался за секунду до разрыва. Лошадь фыркала и дрожала, и Мякиля взял ее под уздцы. Интервалы между выстрелами постепенно удлинялись, и в конце концов наступило затишье; Мякиля решил, что батарея прекратила огонь, и вскочил в повозку. Но едва он достиг середины склона, как снова вокруг загрохотало. Впервые в жизни Мякиля ударил лошадь, и та галопом побежала вниз по склону. В каких-нибудь двадцати метрах перед ним снаряды подняли в воздух болотную землю, но вязкость почвы смягчила разрывы. Лошадь взвилась на дыбы, фыркнула и попятилась назад. Мякиля слез с повозки и снова взял лошадь под уздцы.