1919 - Джон Пассос

- Вы не знаете, когда будет подписан мир, Элинор? - спросил Дик.

- У меня такое впечатление, что он никогда не будет подписан... Итальянцы, во всяком случае, не подпишут его, вы читали, что сказал д'Аннунцио? (*92)

- Дело в том, что, как только мир будет подписан, я сниму ливрею дяди Сэма... Никогда и нигде мне не было так томительно скучно, как в армии.

- Я познакомилась в Риме с одной вашей приятельницей, - сказала Элинор, глядя на него искоса.

Дик похолодел.

- С кем же это? - спросил он. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы у него не дрогнул голос.

- Маленькая девочка из Техаса... Прелестное существо. Она сказала, что вы помолвлены. - Голос Элинор был холоден и настойчив, как зонд дантиста.

- Она несколько преувеличивает, - сухо усмехнулся он, - как сказал Марк Твен, когда ему сообщили о его смерти, - Дик почувствовал, что он отчаянно краснеет.

- Надеюсь... Видите ли, Ричард... я достаточно стара, чтобы быть по крайней мере вашей незамужней теткой. Она прелестное существо... Но вам еще рано жениться... Разумеется, это не мое дело... Несвоевременный брак погубил карьеру многих многообещающих молодых людей... Не следовало бы, конечно, говорить это вам.

- Напротив, мне очень приятно, что вы интересуетесь мной, для меня это, право, очень много значит... Я отлично знаю - женишься в одну минуту, раскаиваешься всю жизнь. Я, вообще говоря, не очень жажду жениться... но... не знаю... Это очень сложная история.

- Никогда не затевайте сложных историй... Не стоит труда, - сказала Элинор строго,

Дик ничего не ответил. Она пошла скорей, чтобы догнать компанию. Идя рядом с ней, он разглядывал ее холодный точеный профиль, слегка вздрагивающий от стука ее высоких каблуков по булыжнику. Вдруг она повернулась к нему и рассмеялась:

- Ну, я никогда больше не буду ругать вас, Дик.

Дождевые тучи сгущались. Только они сели в автомобиль, как хлынул дождь. Приветливые парижские предместья казались под дождем серыми и мрачными. Когда они прощались в вестибюле "Крийона", Джи Даблью дал Дику понять, что устроит его у себя в конторе, как только Дик уйдет из армии. Дик вернулся домой в приподнятом настроении и написал матери письмо:

"...Правда, жить в Париже необыкновенно интересно, и я познакомился с людьми, стоящими очень близко к центру событий, но то, что я не вылезаю из военной формы и все время принужден помнить о воинском уставе и козырять и тому подобное, мешает мне работать. Покуда я не надену штатского костюма, я внутренне не сдвинусь с мертвой точки. Мне обещана служба в парижской конторе Дж.Уорда Мурхауза, в настоящее время он - эксперт за доллар в год, но, как только будет подписан мир, он возобновит свое предприятие. Он консультант по социальным вопросам и ведает рекламным отделом нескольких крупных трестов вроде "Стандард-ойл". Это самая подходящая для меня служба, она позволит мне одновременно заниматься моей основной работой. Мне все говорят, что такая исключительная удача бывает раз в жизни..."

Когда он в следующий раз встретился с мисс Уильямс, она дружески улыбнулась и подошла к нему, подавай руку.

- Ах, я так рада, капитан Севедж. Джи Даблью сказал, что вы будете у нас работать... Я уверена, что это будет приятно и полезно для обеих сторон.

- Ну, цыплят по осени считают, - сказал Дик.

- О, они уже вылупились, - сказала мисс Уильямс сияя.

В середине мая Дик приехал из Кельна в ужасном состоянии, он кутил накануне с несколькими авиаторами и немецкими дамами. Генеральный штаб строго-настрого запретил офицерам водиться с немками, и он нервничал и боялся, что кто-нибудь видел его в компании, недостойной офицера и джентльмена. Когда он сходил с поезда на Гар-дю-Нор, он все еще ощущал во рту вкус крюшона с персиками. В канцелярии полковник Эджкомб заметил, какой он бледный и утомленный, и пошутил насчет того, что в оккупированной области живется, по-видимому, довольно весело. Потом полковник отпустил его домой отдохнуть. В отеле Дика ожидала пневматичка от Энн-Элизабет: "Я остановилась в "Континентале", мы немедленно должны повидаться".

Он принял горячую ванну, лег в кровать и спал несколько часов. Когда он проснулся, было уже темно. Прошло несколько минут, прежде чем он вспомнил про письмо Энн-Элизабет. Он сел на край кровати и мрачно стал застегивать краги, чтобы пойти к ней, но вдруг раздался стук в дверь. Это был лифтер, он сообщил Дику, что внизу его ожидает дама. Не успел лифтер договорить, как в конце коридора показалась Энн-Элизабет. Она была бледна, и на щеке у нее краснела ссадина. Было что-то вызывающее в том, как она бежала по коридору, и это сразу же подействовало Дику на нервы.

- Я сказала, что я твоя сестра, и побежала наверх пешком, - сказала она, задыхаясь и целуя его.

Дик дал лифтеру два франка и шепнул ей:

- Зайди в номер. Что случилось? - Он оставил дверь полуоткрытой.

- У меня неприятности... ПБВ отсылает меня в Америку.

- Почему?

- Вероятно, потому, что я слишком часто пропускала службу. Впрочем, я довольна, они мне надоели.

- Где ты так ушиблась?

- Упала с лошади в Остии... Я получила огромное удовольствие - ездила на итальянских кавалерийских лошадях... Они берут любое препятствие.

Дик вглядывался в ее лицо, пытаясь разгадать, что произошло.

- Ну, - сказал он, - все уладилось?.. Я хочу знать... Меня это дело страшно тревожит.

Она повалилась ничком на кровать. Дик на носках пошел к двери и притворил ее. Она уткнула лицо в сто локтя и всхлипывала. Он присел на край кровати и попытался повернуть к себе ее голову. Она вдруг вскочила и зашагала по комнате.

- Ничего не помогло... У меня будет ребенок... Ах, я так боюсь за папу. Он этого не переживет. О, какой ты негодяй... Какой ты негодяй!

- Послушай, Энн-Элизабет, будь же рассудительной... Отчего мы не можем быть друзьями? Мне только что предложили очень выгодную службу, стоит мне только уйти из армии, но, пойми, в моем положении я не могу повсюду таскать за собой жену и ребенка. А если ты непременно хочешь выйти замуж, то ведь найдется тысяча молодых людей, которые за тебя перегрызут друг другу горло... Ты же знаешь, как ты всем нравишься... И я, вообще, не создан для брака.

Она села на стул и сейчас же встала опять. Она рассмеялась.

- Будь тут папа и Бестер, они бы, я думаю, насильно заставили тебя жениться... Но это все равно бы ничего не изменило.

Ее истерический смех действовал ему на нервы, он затрясся от судорожного усилия овладеть собой и говорить спокойно.

- Отчего бы тебе не выйти за Берроу? Он влиятельный человек, и у него есть средства... Он без ума от тебя, он мне это сам вчера сказал, мы встретились с ним в "Крийоне"... Надо же в конце концов быть благоразумной. Во всей этой истории я не больше виноват, чем ты... Если бы ты в свое время приняла меры...

Она сняла шляпку и пригладила волосы перед зеркалом. Потом наполнила умывальницу водой, умыла лицо и опять пригладила волосы. Дик надеялся, что она уйдет, каждое ее движение приводило его в бешенство. Она подошла к нему, глаза ее были полны слез.

- Поцелуй меня, Дик... Не беспокойся обо мне... Я как-нибудь все улажу.

- Я уверен, что еще не поздно сделать аборт, - сказал Дик. - Я завтра узнаю адрес и черкну тебе в "Континенталь"... Энн-Элизабет... Как это хорошо, что ты так хорошо все поняла.

Она покачала головой, шепнула "прощай" и стремительно-вышла из комнаты.

- Ну, все улажено, - вслух сказал Дик. Ему было ужасно жалко Энн-Элизабет. "Фу, как я рад, что я не женщина", - все время думал он. У него адски болела голова. Он запер дверь, разделся и потушил свет. Когда он открыл окно, в комнату ворвался холодный влажный воздух, и ему стало чуть лучше. Это как Эд говорит - только вздумаешь развлечься, непременно сделаешь кого-нибудь несчастным. Что за гнусный, прогнивший мир! Улицы, тянувшиеся мимо Гар-Сен-Лазар, мерцали, как каналы, уличные фонари отражались в них. По тротуарам еще бродили люди, кто-то кричал "InTRANsigeant" ["Непримиримый" (франц.)], квакали рожки такси. Он представил себе, как Энн-Элизабет едет одна в такси по мокрым улицам. Хорошо бы иметь несколько жизней, тогда он прожил бы одну из них с Энн-Элизабет. Может, написать об этом стихотворенье и послать ей? И запах маленьких цикламенов. В кафе напротив официанты переворачивали стулья и ставили их на столы. Хорошо бы иметь несколько жизней, тогда он был бы официантом в кафе и переворачивал бы стулья. Опускаясь, загремели железные шторы. Настал час, когда женщины вышли на улицу, они ходили взад и вперед, останавливались, мешкали, ходили взад и вперед, а за ними молодые парни с нездоровым цветом лица. Его начало знобить. Он лег в кровать, простыни были покрыты липким глянцем. Все равно, в Париже нельзя в одиночестве ложиться в постель, нельзя в одиночестве ехать в квакающем такси среди душераздирающего кваканья такси. Бедная Энн-Элизабет. Бедный Дик. Он лежал дрожа под липкой простыней, веки его были раскрыты и приколоты английскими булавками.