Наследник Мироздания (СИ) - Соник

Найтмер, Кросс и Дрим просто вскочили со своих мест и принялись хвалить меня, из-за чего мой череп покрыл синий румянец. Мне было приятно слышать их похвалу, но больше меня волновал художник, у которого до сих пор были розовые сердечки и радужный румянец.

Отдав микрофон Найтмеру, за что получил косой взгляд от Позитива, я сел на свой пуфик.

— Посвящаю эту песню Кроссу, что никак не может отстать от моего брата. — Начал Найтмер, немного покашляв. — Кросс, убрал от него свою руку! — Крикнул он, хотя влюблённые касались друг друга лишь мизинцами.

Всё же старший именинник слишком ревнует младшего брата ко всем, особенно в выпившем состоянии. Хотя я уже не уверен, что он ещё трезв. Видимо алкоголь подействовал только сейчас. Подходящий момент для песни.

— Что было с твоими зрачками? Ты будто влюбился в мой голос. — Спросил я у художника, пока певец включал песню.

— Это о тебе.

Остерегись, не доверяй,

Улыбок ярких избегай.

Хоть правдой кажутся,

Но во овечью шкуру здесь спрятаны волки. — Начал петь именинник, заставляя наши уши вянуть от этого пьяного голоса. Он пел хорошо, но именно алкоголь, что ударил ему в голову, портил весь его голос, так как он больше кричал, нежели старался петь.

— Что ты имеешь ввиду? — Спросил творец.

— Бе-бе-овечка, есть ли здесь душа?

Нет, сэр, объясни, что делать мне с моралью?

Джек проворней, Джек быстрей.

Джилл — дурная девка.

Алиби — грязь наших дней. — Горланил песню Найт, хотя его, как и Кросса, никто не слушал. Но, по крайней мере, можно было не закрывать уши.

— То и имею. Ты выглядел так, будто влюбился в мой голос. — Усмехнулся я тому, как художник отвернулся. — Признай, что он тебе понравился.

— Скажи мне:

Спишь спокойно ли ночами?

Сколько можно думать о себе?

Как других людей ты судишь,

Ложь мешая с правдой виртуозно?

Помни ты мои слова:

Ты получишь с полна.

Карма ждёт расплаты от тебя.

— Да. Ты красиво спел. — Смущаясь, проговорил Инк, всё ещё не поворачиваясь ко мне.

— Эй, Эррор. — Позвал меня Позитив.

— Что такое? — Спросил я.

— Если брат не будет помнить сегодняшний день, не говори о том, что он пел. — Попросил Дрим. — Инку скажи тоже самое.

— Остерегаясь, ты спешишь,

За жертвой тщательно следишь.

Вонзая зубы инфицируешь всех ядом,

Решить проблему, будто так и надо.

— А чего так? — Уже не обращая внимание на певца, спросил я.

— Это очень сильно ударит по его самооценке. — Хихикнул Дрим. — Он потом будет сидеть дома и прогонять всех, кто слышал его пение. А мне достанется больше всех.

— Окей, тогда мы молчим.

Найтмер орал, именно орал, а не пел ещё несколько минут, прежде чем музыка закончилась и он сел на место. Его даже никто не слушал, я разговаривал с Инком, Дрим с Монохромом. Будем надеяться, что алкоголь сыграет своё и он ничего не вспомнит о своём выступлении. Что-то мне подсказывало, что нельзя допустить этого.

И вот, настала очередь художника.

Я сказал ему, что он может отказаться, ведь никто не заставляет, и получил ответ, что это будет нечестно, по отношению к другим. После этих слов он встал с кресла, взял микрофон и стоял достаточно неуверенно. Мы все хлопали и подбадривали его, дабы он не стеснялся так сильно и всё же начал петь. Я сказал ему об обнимашках, как о награде за смелость. Это помогло, так как через пару минут, когда песня была выбрана, он начал петь.

— Этот мир так жесток,

Вышел для надежды срок.

Как, борясь за мечты,

Всё хранишь улыбку ты? — Раздался в тишине звонкий и тихий голос, что так дрожал от волнения.

Мы замерли от изумления. Этот голос такой… Грустный? Будто Инк передаёт все свои эмоции в этой песне. Я и не думал, что он может так красиво петь. Это… Пробирает до мурашек.

— И пусть мир рухнет вдруг,

Я всегда твой лучший друг. — Спел он, посмотрев на меня.

Так это песня для меня? Ну, похоже на то.

Все, кто сейчас слышал эту песню, будто застыли во времени, давая лишь мне возможность быть в реальности с исполнителем. Сейчас я выглядел, наверное, как художник, который смотрел на моё выступление. Хотя сердечек в глазах у меня нет, но уверен, что выгляжу точно так же.

— Звёздный свет в вышине…

Я «прощай» шепчу тебе.

Всё пора отпустить,

Никого уж не спасти.

Я не могу передать все свои чувства об этом голосе.

Он звонкий, как бубенчик.

Он мягкий, как облако или вата.

Он такой тёплый, будто солнышко.

А ещё он такой тихий и грустный, как будто ребёнок поёт.

— Сколько начинать сначала,

Чтобы достичь счастливого конца?

Ведь игра не прекращалась,

Приходилось ранить их сердца.

Маленький ребёнок, что лишился счастливого детства и пытается исправить это песней. Теперь я понимаю, почему он выбрал именно её.

Сначала, речь шла о том, как я, его лучший друг, могу улыбаться тому, через что мне пришлось пройти и пережить в одиночестве. Он будто восхищается мной.

Дальше идёт о том, как он пытается всех спасти, пытаясь найти лучшую концовку. Он её нашёл, как раз таки причинением боли другим, разбиванием сердец.

— Но я смутно ощущаю

Это тепло приятное в груди,

И, за мною наблюдая,

Все мои чувства понимаешь ты.

А здесь он говорит о том, что больше не одинок, так как нашёл это тепло. Наверное, это вновь про меня. Неужели, он меня так благодарит за всё?

Но дальнейшие строчки были исполнены совершенно другим голосом.

— Дорого придётся заплатить,

Чтобы удержать тебя рядом.

Мир заставлю перезагрузить,

Всё с нуля построить надо!

Что? Как я понимаю, он что-то или кого-то дорогого потеряет за удержание меня. Но он же не держит, я сам нахожусь рядом с ним. И о какой перезагрузке речь? О перерождении? Если так, то он говорит об…

— Лишь тебе сейчас дано понять,

Каково быть одиноким.

Больше ни о чём не умоляй,

Я помочь пытаюсь многим. — Эти строчки песни были исполнены с ошибками, из-за дрожащего голоса исполнителя и уже набежавших на глаза слёзы.

Дальше петь было нельзя, я это отлично понимал, поэтому вскочил и поспешил к нему. Микрофон был взят из его дрожащих рук и передан Дриму, который, вместе с другими, тоже встал с места и оказался рядом с художником. Прижав к себе хрупкого скелета, я провёл рукой по его спине, немного надавливая, чтобы обнять крепче. Он уткнулся мне в шею, обнял, как смог, и продолжал плакать,