Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

Полковник явно был не в настроении. Веки опущены. У рта, как трещинки, расползались недовольные, брезгливые морщинки. Перед ним лежала папка с какими-то документами. Он листал их. И даже не взглянул на Прокопыча.

Прапорщику стало не по себе. Он стоял посреди кабинета, недалеко от широкого письменного стола. В пепельнице дымился окурок. Дымок извилисто полз вверх, к стене, где висел портрет министра обороны в тяжелой багетовой раме.

Окна кабинета были задернуты голубыми шторами. Белесые квадраты, расчерченные рамами, просвечивали сквозь них. Значит, уже светало.

Полковник внезапно поднял голову, строго посмотрел на Прокопыча.

— Прапорщик Селезнев, какие у вас отношения с Мариной Соколовой?

— Мы дружим, товарищ полковник.

— Кончайте дружить. Пора жениться.

— Слушаюсь, — упавшим голосом сказал Прокопыч. После этих слов взгляд полковника будто бы помягчел.

— Садись. — Полковник подвинул к себе папку. Спросил: — Откуда Становой узнал твой адрес?

Прокопыч не сел. Он подвинул было стул, но, огорошенный новым вопросом, остался стоять.

— Видите ли…

— Не вижу, — отрезал полковник. — Говори конкретно. У меня мало времени.

— Летом я отдыхать ездил. Пионеры попросили выступить. Там пионерлагерь, «Орленок» называется. А потом… В местной газете пропечатали, как я пионером воевал.

— Хорошо, — улыбнулся Матвеев. — Самодельщиной занимаешься? Орден выпрашиваешь?

Прокопыч побурел от возмущения:

— Какой орден, я ничего не знаю!

— Все ты знаешь, Прокопыч. К ордену ты был представлен. А значит, его заслужил. Полк поддержит ходатайство Станового. Впрочем, как у тебя с учебой…

— Не так уж чтобы очень… Но стараюсь… — Прокопыч закашлялся, вытер пот.

— В твои-то годы… Стыдно об этом напоминать. — Лицо полковника опять стало недовольным.

Присевший было Прокопыч поспешно поднялся.

— На гауптвахте как? — спросил сухо Матвеев.

— Полный порядок. Всего три клиента.

— Режим?

— Согласно инструкции.

— Смотри. Приду проверю.

— Приходите, товарищ полковник. Всегда рад видеть вас в своем хозяйстве.

…Выйдя из кабинета командира полка, Прокопыч долго не мог попасть в рукава шинели, чем страшно удивил дежурного по части.

Когда начальник штаба, розовенький и круглый подполковник Пшеничный, направляясь к Матвееву, шепотом спросил у дежурного:

— Как сам?

— Лютует… — так же шепотом ответил капитан.

— …На погоду, — сострил никогда не унывающий Пшеничный. Приосанился и открыл дверь кабинета.

Дежурный нажал кнопку селектора. Сказал:

— Командирам батальонов, распоряжение командира полка. К 18.00 обеспечить явку личного состава в клуб части. На лекцию. Лектор из округа. Тема будет объявлена на месте.

2

Из передовой статьи окружной газеты:

«Слово — оружие пропагандиста

Обеспечить высокий научный уровень пропаганды и агитации, усиливать их деловитость и конкретность, связь с жизнью, придавать им боевой, наступательный характер — таковы магистральные направления борьбы за повышение действенности политической работы в массах. И все это в конечном счете находит выражение, концентрируется в слове, с которым пропагандист приходит к людям. Поэтому закономерно приобретает особое значение вопрос о высокой ответственности пропагандиста за глубину и действенность своих выступлений. Вложить в эту работу все свои знания, все умение убеждать, всю силу души, кропотливо готовиться к каждой встрече со своими слушателями, не допускать брака, низкого качества в такой важнейшей сфере деятельности, как политическое воспитание людей, — вот что должно определять стремления пропагандиста».

3

На столе аппетитным паром исходила картошка, в миске лежали соленые грибы, не какие-нибудь там купленные в магазине, вкусом напоминающие уксус, а настоящие, собранные собственными руками в здешних роскошных лесах да и засоленные по рецептам, коих не найдешь в самой мудрой поваренной книге.

Майя, тоненькая, с виду совсем молоденькая, девчонка девчонкой, хотя замужем третий год, с ехидцей смотрит на своего усталого супруга, уже успевшего вымыть руки и теперь с вожделением глядящего на уставленный едой стол. Одно утешение, что Любомир сидит в обожаемом им югославском кресле, в мягком, на колесиках. Кресло почему-то некомплектным попало в местный военторг, поэтому никто из высокого начальства на него не польстился, и завмаг, которому Любомир оказывал массу услуг по плотницкой части, великодушно продал кресло Любомиру.

Кресло нравилось и Майе. А когда к ним приехала сестра Любомира Маринка, кресло стали разыгрывать в лотерею. К досаде женщин, фортуна чаще всего отдавала предпочтение Любомиру. И тогда до поздней ночи он читал в нем свои любимые детективы.

— Третий вечер подряд Маринка опаздывает к ужину, — раздраженно, хотя и негромко сказала Майя. — Это мне надоело.

— Скорее всего у нее срочная работа, — спокойно ответил Любомир.

— Кроме пилы, рубанка и детективов, ты больше ничем не интересуешься, — досадливо морщась и делаясь некрасивой, объявила жена.

— Вот и неправда. — Кинув взгляд на стол, Любомир облизал губы. — Еще я интересуюсь картошкой, грибами, телевизором… И самое главное — тобой.

— В это я вообще не верю, — убежденно сказала Майя и повернулась к окну. Она стала смотреть в него, будто там что-то было видно. Но за окном была чернота. Даже огни гарнизона прятались по другую сторону дома. Окно их комнаты выходило в глухой лес, и лес гудел под ветром. Был случай — медведь заглядывал в окно. Но медведя видела только Майя. А Любомир не видел. И считал, что это ей просто почудилось спросонья.

— Если бы не ты, — решив положить конец спору, произнес Любомир, — я бы ни за какие коврижки не остался в этой дыре.

Но именно в последних словах он допустил грубую тактическую ошибку, потому что в меркантильном вопросе о «коврижках» Майя имела свои собственные убеждения. И считала, что, хотя Любомир и вольнонаемный, однако о «коврижках» должен был позаботиться особо. Во всяком случае, они обязаны были выразиться в отдельной квартире, с отдельным входом и участком, как у приличных людей, потому что Любомир был и плотником и столяром — высоким мастером своего дела. И уже успел настроить здесь черт знает сколько квартир, а сам перебивался в четырнадцатиметровой комнате, с тремя соседями на кухне и с родной сестрой, спавшей на раскладушке, упирающейся в телевизор. Майя где-то слышала, что телевизоры иногда взрываются, и была убеждена, что рано или поздно такое случится и у них.

— Это верно, подобных дураков мало, — не поворачиваясь, отрезала Майя, — пусть бы твой осел Ерофеенко, который уговаривал тебя, как сваха, или сам Матвеев, которому слово только одно стоит сказать, и мы получили бы квартиру в новом доме… Пусть бы они сами взяли рубанки да топоры и до кровавых мозолей повкалывали…

— Откуда у тебя столько злости? — удивился Любомир. — Такая маленькая, худенькая… Второй год разродиться не можешь, а злюка…

— Не волнуйся… Твоя Маринка быстро разродится.

— От чего? — не понял Любомир, настолько резко и неожиданно переменила Майя тему разговора.

— От святого духа. — Майя повернулась от окна, лицо у