Над Тиссой (Иллюстрации Б. Козловского) - Александр Авдеенко

Ступак явился к начальнику участка инженеру Борисенко, доложил о своем прибытии. Тот шумно обрадовался и долгожданному пополнению небогатого машинного парка, и бравому виду шофера.

— Замечательно! Прекрасно! Ели? Пили? Устали с дороги?

— Вы обо мне не беспокойтесь, товарищ начальник. Я двужильный и не такое могу вытерпеть. Бывший фронтовик, одним словом.

— Фронтовик — тоже человек. Вы один, без семьи приехали?

— У холостяка не бывает семьи. Какие будут приказания, товарищ начальник? — решительно отклоняя заботы инженера Борисенко, спросил шофер Ступак.

— Приказываю раньше всего иметь крышу над головой. Куда вас определить? Поближе к поднебесной Верховине или на берегах Тиссы?

— Куда-нибудь поближе к городу, товарищ начальник. Я хочу вечерами учиться. — Ступак поскреб ногтем мозолистую ладонь. — Поставил я себе большую цель, товарищ начальник: хочу подготовиться в техникум. Прошу определить поближе к городу.

— В близости от города все квартиры заняты. Опоздал, товарищ Ступак. Но ничего, ничего, мы сейчас что-нибудь сообразим.

— Шоферы говорят, что в доме путевого обходчика Дударя еще просторно, — подсказал Ступак.

— Правильно, я и забыл! — обрадовался инженер. — Пошлем тебя к Дударям. Хорошие люди. Иди к ним, скажи, что я послал на временный постой. Хозяева в курсе дела, у нас есть с ними предварительная договоренность.

Ступак категорически мотнул головой:

— Не пойду. Как же так, товарищ начальник, «иди»? Все-таки первый раз люди увидят меня. Напишите Дударям письменно.

Инженер Борисенко засмеялся.

— О, да ты, оказывается, хотя и шофер, но с бюрократическими наклонностями! Ладно, напишу. И в погранзаставу насчет пропуска напишу. Оставьте ваши документы.

Начальник лесоучастка Борисенко, человек добрый и широкий по натуре, сел за стол и набросал короткую записку, в которой в самых дружеских, теплых тонах просил Ивана Васильевича Дударя и его дочь Алену Ивановну приютить в своем доме на время, на месяц-полтора, очень нужного ему шофера Николая Григорьевича Ступака.

Бросив машину во дворе конторы лесоучастка, взяв чемоданчик и записку инженера Борисенко, «Учитель» направился к Дударю. Он был спокоен и не подозревал о том, что идет навстречу своей гибели.

Дом Дударя стоял у железной дороги, в заповедном лесу, на небольшой поляне, огороженный серебристыми от времени, солнца и дождей пихтовыми слегами.

В углу двора, у самой железной дороги, была окружена штакетником небольшая метеостанция — хозяйство Алены, дочери Ивана Васильевича и жены старшины Смолярчука.

Алена, с блокнотом и карандашом в руках, переходила от прибора к прибору, записывала показания термометра, гидрографа, барографа. Из лесной чаши, быстро нарастая, донесся веселый свист и звучный топот тяжелых сапог о твердую землю. «Андрей!» — обрадовалась Алена. Подбежав к штакетнику, она положила на его зубцы ладони, заулыбалась, ожидая появления мужа. Из-за деревьев вышел не кряжистый, чуть медлительный и степенный Смолярчук, а высокий, с длинной шеей, быстроногий, одетый в коричневый суконный пиджак человек. В его руках был небольшой чемодан. Алена разочарованно вздохнула, перестала улыбаться, отошла от изгороди и принялась за прерванное дело.

Человек в коричневом пиджаке остановился перед оградой метеостанции, поставил чемодан на землю.

— Здравствуйте! — проговорил он, снимая поношенную, выгоревшую на солнце кепку и проводя ладонью по темным, чуть вьющимся волосам.

Алена на мгновение оторвалась от прибора, скупо ответила на приветствие.

Незнакомый человек не уходил. Он молча смотрел на девушку и улыбался ей так, будто давным-давно и очень хорошо знал ее. Это удивило и смутило Алену.

— Скажите, будь ласка, какая завтра будет погода? — продолжая улыбаться, спросил прохожий.

Несмотря на свое смущение, Алена ответила смело и насмешливо:

— Гром. Молния. Дождь.

— Люблю грозу в начале мая, — продекламировал нараспев прохожий. — Разрешите войти, Алена Ивановна? — Не ожидая ответа, он взял чемодан, толкнул калитку и вошел во двор. — Не удивляйтесь, молодая хозяйка, что я вас знаю, а вы меня — нет. Мне о вас рассказал наш начальник инженер Борисенко. Он прислал вам письмо. Вот!

Алена достала из конверта записку, прочитала ее.

— Ну, Алена Ивановна, какой будет ваш приговор?

Алена поднялась на деревянное резное крылечко, широко распахнула дверь:

— Заходите, будь ласка, и чувствуйте себя как дома.

Ступак вошел в просторную горницу, залитую майским солнцем. Стены, сложенные из отборной смереки — горной пихты, отливали медовой желтизной. Потолок и полы сделаны из широких плах вековой, в два обхвата, сосны. На дереве нет ни одной капли краски, и все благородно сияет, все чисто и отшлифовано, все источает аромат свежести, неувядаемой новизны, хотя дом стоит, наверно, не меньше чем пятьдесят лет. Похоже, люди здесь только тем и заняты, что с утра и до ночи скребут, моют и натирают дерево.

Ступак снял свой коричневый пиджак, повесил его в угол, на деревянный колышек.

— Куда я попал?! — изумился он, оглядываясь вокруг. — Так это же пчелиный улей, а не человеческое жилье! Вот это да! Красота!

Алене было приятно, что гость заметил и должным образом оценил труды ее отца, деревянных дел мастера, и труд хозяйки, ее умелые руки, не жалеющие мыла, щелока и времени.

— Все у нас так живут на Верховине, — сказала она.

— Не все, Алена Ивановна. — Я воевал в Отечественную на Верховине, видел зимарки, хижины и хаты, где топят по-черному.

В мирный, сердечный разговор хозяйки и гостя неожиданно вторгся воинственный рокот трембиты. Он донесся откуда-то сверху, через потолок. И прозвучал он так во-время и так грозно, что даже всегда ко всему готовый Дубашевич испугался и не сумел должным образом скрыть этого. Алена поспешила выручить его.

— Это отец. Не беспокойтесь, товарищ…

— Ступак, Николай Григорьевич… Что это такое? — спросил он, разглядывая потолок.

— Новую трембиту отец пробует. Трембита — это длинная пастушья труба.

— А!… Он что — трембитный мастер?

— Да. Его каждый верховинский пастух знает! — с гордостью объявила Алена. — Он все свои трембиты делает только из громовицы.

— Громовицы? А это что за диковина?

— Дерево, в какое ударит гром.

— Интересно… Как же это ваш отец ухитряется и трембиты делать и на железной дороге служить?

— Он у нас на все руки мастер. Охотник. Птицелов, Рыбак. Резчик по дереву. Следопыт.

— Молодец! — Дубашевич облизнул пересохшие губы. — Алена Ивановна, водичка в вашем доме найдется?

— Сейчас принесу.

Алена выбежала из горницы. Дубашевич проводил ее глазами. «Хороша!» Он подошел к окну. Отсюда открывался прекрасный вид на тот самый объект, ради которого Дубашевич волею «Бизона» проник в Закарпатье, У подножия лесистой горы чернел полуовальный, отделанный закопченным гранитом зев железнодорожного туннеля.

Стекла в доме путевого обходчика слегка задрожали. Завибрировали под ногами Дубашевича сосновые плахи. Темное отверстие туннеля стало белым, задымилось, Выталкивая облака пара, из гранитных теснин подземелья вырвался паровоз и ликующе, как живое существо, потряс воздух продолжительным гудком.

Дубашевич достал металлический портсигар, в который был искусно вмонтирован фотоаппарат, заряжающийся микропленкой. Он сфотографировал поезд, выходящий из туннеля, и закурил.

Выбрасывая из-под тормозных колонок искры, товарный поезд с веселым грохотом, залитый весенним солнцем, пронесся мимо дома.

Вернулась Алена с деревянным ковшиком, полным прозрачной родниковой, холодной, как лед, воды. Ступак выпил, поблагодарил и кивнул за окно, в хвост поезду.

— За границу пошел, к нашим друзьям.

— День и ночь они проходят мимо нас, привыкли мы,

— Зря. К такому великому делу грешно привыкать. Свершилось то, о чем мечтали наши великие учителя! — Гость беспокойно огляделся вокруг: — Так куда вы меня приткнете, Алена Ивановна?

— Сейчас. — Алена высунулась в окно, и подняв голову, закричала: — Тато!

В ответ прозвучал короткий бас трембиты: слышу, мол, говори, что надо.

— Идите сюда, тато, скорее!

По гулкой лестнице, ведущей на второй этаж, на мансарду, послышались грузные, неторопливые шаги. В горницу вошел Иван Васильевич Дударь. Он был одет в старенькую, изношенную форму железнодорожника, но подпоясан брезентовым фартуком, из кармана которого торчали полдюжины тончайших фигурных долотец, стамеска, циркуль и складной метр. За правым ухом мастера торчал необыкновенно солидный плотницкий карандаш с грифелем, толщиной почти в мизинец. В зубах была обугленная, щербатая трубка, наверно, ровесница, однолетка хозяина этого дома.

Дударь молча уставился на чужого человека. Потом не спеша перевел вопросительный взгляд на дочь.