Новый мир. № 5, 2002 - Журнал «Новый мир»

«Но в этой бочке меда — увы! — есть и ложка дегтя, и даже не ложка, а целое ведро». Беседу вела Марина Шелти. — «Газета», 2002, № 5, 15 января <http://www.gzt.ru>

Говорит Михаил Ардов: «Но оставим „Сэра“ в стороне. Пьесу [Анатолия Наймана], то бишь пасквиль под названием „Жизнь и смерть поэта Шварца“ („Октябрь“, 2001, № 10. — А. В.), читать гораздо интереснее. Когда в [Анатолии] Наймане говорят зависть и злость, он начинает изъясняться энергичнее, проявляется свойственная ему насмешливость и даже сатирический талант… Так вот, „поэт Шварц“, по мысли автора, должен внушать отвращение: лгун, хвастун, в прошлом развратник, в настоящий момент он домогается Государственной премии и любыми способами пытается устранить конкурентов. Про себя говорит, что в свое время получил „две лиры“ — от Пастернака и от Ахматовой, одну из них впоследствии вручил Бродскому, а „другую оставил себе“. По ходу пьесы Шварц повторяет это на все лады. Таким нехитрым способом Найман указывает нам на прототип героя: мы имеем дело со злобной карикатурой на Евгения Рейна (об этом же говорят и некоторые иные признаки). Дело в том, что Рейн, как и сам Найман, был одним из четверых молодых поэтов, которых Ахматова в шестидесятые годы приблизила к себе. Евгений Борисович в действительности получил Государственную премию, и именно его, Рейна, Бродский публично называл своим учителем. И вот уж этого, судя по всему, Найман никак не может простить ни покойному Бродскому, ни ныне здравствующему Рейну. <…> В этой „пьесе“ есть и антипод героя — персонаж положительный, некий поэт по фамилии Багров. На сцене он не появляется, но речь о нем заходит постоянно. При этом мы узнаем нижеследующее: 1. Поэта Багрова принимал Римский Папа. 2. Его вместе со Шварцем выдвинули на Государственную премию. 3. Багров навещал Бродского в ссылке. 4. У него — „чеканные стихи, честное служение музе, не раз уже отмеченная скромность“. 5. Имя Багрова множество раз встречается в дневниках и записных книжках Пастернака и Ахматовой. 6. „Багров — недосягаемая высота. Монблан морали. <…> Рыцарь добрых нравов литературы“. 7. У него — „все лепое. Стихи лепые. Вся судьба на зависть“. Вот такой добродетельный человек. И возвышается этот „Монблан морали“ не только на фоне лживого и хвастливого Шварца, но и всех прочих людишек, алчущих получать Государственные премии. По некоторым признакам, таким, например, как поездки Багрова к ссыльному Бродскому или упоминания о нем в записных книжках Ахматовой, можно с уверенностью определить: Анатолий Генрихович изобразил тут самого себя, любимого. Подобным приемом он пользовался и в предыдущем своем пасквиле, который называется „Б. Б. и др.“ („Новый мир“, 1997, № 10. — А. В.)».

Говорит Анатолий Найман («Газета», 2002, № 7, 17 января <http://www.gzt.ru>): «В названии пьесы „Жизнь и смерть поэта Шварца“ ударение на слове „поэта“. Этот человек ведет себя самым земным образом, предпринимает какие-то шаги и интриги, для того чтобы получить то, что он хочет получить. Но во всех поворотах сюжета, во всех обстоятельствах — это поэт. Он довольно много говорит во вред себе, каким-то образом это всегда идет ему на пользу. Такое бывает у поэтов… Шварц интересен, по-моему. Его интересно слушать. Его поведение смешное не потому, что он клоун, а потому, что он свободен. Вообще всякий свободный человек производит смешное впечатление. И как всякий поэт, Шварц должен погибнуть. Поэтому и „…смерть поэта Шварца“. Но поскольку пьеса по жанру комедия — в старом смысле комедия, где довольно много легкого, — он и погибает так легко, условно».

«Вы не согласились бы с такой оценкой: „Жизнь и смерть поэта Шварца“ — памфлет на Евгения Рейна? — спрашивает Николай Александров.

Я бы стал возражать по каждому пункту, в первую очередь, что это памфлет. Памфлет довольно плоская вещь. Я дерзаю сказать, что „Жизнь и смерть поэта Шварца“ не плоская пьеса. Шварц — не плоский персонаж… Когда Бродский умер, образовался Клуб друзей Бродского. Мне позвонили, сказали: „Мы тебя приглашаем“. Все это мне претит. Когда Рейн употребляет имя Бродского в таком домашнем, что ли, применении — он имеет на это право. Они были близкие друзья. Но точно так же довольно много людей поступает… Поэтому говорить, что Шварц — это Рейн, потому что он говорит о Бродском… Я сам говорю о Бродском. Все-таки нельзя же представлять себе писание как описание. Это разные вещи. <…> Катаев действительно вместо Нарбута писал такое-то имя, вместо Олеши — такое-то. Все эти имена можно вычеркнуть и написать Олеша, Нарбут. Ну попробуйте в этой пьесе вычеркнуть имя Шварц и заменить его каким угодно реальным именем. Это было бы запрещенной вещью…»

См. в «Новом мире» стихи Анатолия Наймана (2002, № 3), статью Игоря Ефимова (2002, № 4) о романе Анатолия Наймана «Сэр», стихи Евгения Рейна (2002, № 5) и «Книгу о Шостаковиче» Михаила Ардова (2002, № 5, 6).

Евгений Носов. Рассказы. — «Москва», 2002, № 1.

«Сронилось колечко». «Два сольди».

Глеб Павловский. «О языке политики и конце русской литературы». Беседу вел Олег Проскурин. — «Русский Журнал» <http://www.russ.ru/krug>

«Неправославная свобода в России не выстоит и опять не удержится».

Валерий Подорога. Гибель Twinpeaks. Заметки по поводу события. — «Отечественные записки», 2001, № 1.

11 сентября глазами философа. Cм. также: Славой Жижек, «Добро пожаловать в пустыню Реального!»; Дмитрий Голынко-Вольфсон, «Террор символической растерянности»; Андрей Дмитриев, «История с географией»; и другие материалы об 11 сентября в журнале «Искусство кино» (2002, № 1).

Анна Политковская. Как жаль, что вы этого не видите! Россия, конец второго года президентского срока: телевидение [ «ТВ-6»] делают на радио [ «Эхо Москвы»]. — «Новая газета», 2002, № 7, 31 января.

«Во время передачи в студии [„Эха Москвы“] появляется Григорий Явлинский. Лидер „ЯБЛОКА“ в ударе, как всегда в минуты подполья (? — А. В.) и опасности (?? — А. В.)…»

Григорий Померанц. Распадающаяся Вавилонская башня. — «Вестник Европы». Журнал европейской культуры. Главный редактор Виктор Ярошенко. 2001, том III.

«Не случайно Телемская обитель (на воротах которой написано „Делай что хочешь“) обернулась колымским лагерем смерти».

Николай Пономарев. Смертная казнь как предмет мифологии. Быть лишенным жизни — свободный выбор преступника. — «Независимая газета», 2002, № 11, 25 января.

«…Смертная казнь — это результат добровольного и абсолютно сознательного выбора человека, решившегося на совершение тяжкого преступления…» Автор статьи — юрист.

Борис Пушкарев. От двуглавого орла к… двуглавому орлу. — «Посев», 2002, № 1.

Август 1991-го сделал возможным завершение 88-летнего революционного цикла в России, который начался с введения конституционной монархии в 1905-м и закончился принятием нынешней конституции в декабре 1993-го.

Виталий Пушкарев. 40-е: становление «черного» рынка. — «Посев», 2002, № 1.

«Как свидетельствуют документы наркомторга, основной сферой, где растраты и хищения приняли в период войны лавинообразный характер, была государственно-кооперативная торговая сеть, включая отделы рабочего снабжения (ОРСы)…»

Вячеслав Пьецух. От Кюстина до наших дней. Фрагменты. — «Вестник Европы», 2001, том III.

Пьецух. Кюстин. Россия.

Станислав Рассадин. Время Окуджавы? — «Новая газета», 2002, № 2, 14 января.

«Как злосчастный автор статьи „Шестидесятники“, напечатанной аккурат накануне начала 60-х, не устаю повторять: термин, которому я нечаянно дал ход, не поколенческий. Шестидесятничество — псевдоним времени, его общих надежд и прозрений, в чем были равны и старик Паустовский (но не „старуха“ Ахматова!), и фронтовик Окуджава, и дитя ГУЛАГа Аксенов».

«У Смелякова, поэта, чтимого Окуджавой, есть стихотворение „Хорошая девочка Лида“ — о любви мальчика к девочке; подчеркиваю, ибо метафоры таковы, словно речь о любви Народа — к Вождю, к Сталину (что, кстати, было по-своему дерзко, хотя советская власть, трижды сажавшая Смелякова, это пропустила). „На всех перекрестках планеты / напишет он имя ее. / На полюсе Южном — огнями, / пшеницей — в кубанских степях…“». В книге «Русская литература: от Фонвизина до Бродского» (М., 2001) Рассадин упоминает о смеляковском синдроме заложника, когда человек отождествляет себя с теми, кто отнял у него свободу.

Михаил Ремизов. Утопия конституции. — «Русский Журнал» <http://www.russ.ru/politics>

«Безразличие „народа“ к празднику конституции можно, конечно, отнести на счет тривиальной аполитичности. Но по-моему, вернее увидеть в нем признак здорового государственного инстинкта. <…> Рационализировать конституционный скепсис масс можно при помощи хорошо известного аргумента: конституция представляет собой тавтологическое описание уже существующего единства, а не его фундамент, как это пытаются представить. <…> С равным успехом и мы, читая преамбулу своей конституции („Мы, многонациональный народ Российской Федерации… принимаем Конституцию Российской Федерации“), можем задать вопрос: а откуда взялся этот „многонациональный народ Российской Федерации“, если Российская Федерация как государство определена актом принятия настоящей конституции? <…> Наибольшая смысловая опасность состоит именно в этом: принять идею конституции всерьез. То есть увидеть в конституции государствообразующий акт. Ведь в таком случае тавтологическое самоописание национально-государственного единства рискует предстать в качестве его последнего основания. Конституционное мышление лишает нас возможности артикулировать доправовые, то есть настоящие, основания политического сообщества. Если говорить о действующей Конституции РФ, то она делает просто не-мыслимыми некоторые решающие для нашей исторической судьбы вопросы. К примеру, вопрос о разделенном положении русских как нации… С этим связана возможность очень мощного кризиса легитимности национального государства. Кризиса, от которого нас спасает только дремотная недоверчивость нашего „народа“ и его глухота к проповеди конституционализма».