Компрессия - Сергей Малицкий

– Я мог, – продолжил отец. – Я мог пробраться к опекуну и все узнать. Можешь даже не говорить мне, что я не смог бы найти там файлы Элы сам. Я бы добрался до них другим способом. Старики говорили, что это возможно. Нужно только пробраться в нужное место и попросить о помощи. Откровенно и слезно – попросить. И все получится. Точно говорю тебе. Опекун – он добрый.

Под утро навалился сон. Душным облаком он выплыл из темноты, сдавил грудь, набился в уши, ноздри, горло, глаза, и, пытаясь освободиться, вырваться из удушливого плена, Кидди принялся выцарапывать из глазниц глазные яблоки, пока не вырвал их вовсе и, взметнув над головой, не рассмотрел сосредоточенную Сиф, стиснувшую побелевшими пальцами рычаг купе, а затем мгновенно приближающуюся скалу и вспышку пламени. Проснувшись, Кидди еще какое-то время лежал, унимая сердцебиение и размазывая по груди вонючий пот, прислушивался к тяжелому дыханию отца, к далекому лязганью каких-то механизмов в потрохах дома. Надо было уходить. Уходить немедленно и безвозвратно, потому что эта квартира, старый диван, почти на глазах дряхлеющий отец засасывали его точно так же, как засасывала пенная плоть рабочего места в зале логиков серого здания управления опекунства. Уходить.

Кидди сел, осторожно опустил ноги на покрытый пористым пластиком пол, выдвинул из-под дивана чемодан и вытянул из него темно-серый костюм, в котором любил заниматься бегом в утренних коридорах базы. Он сливался цветом с пластиком стен, и Кидди нравилось, что он в любое мгновение мог повернуть, избегая встречи со сменами надзирателей, и никто из них не высмотрит его и не будет задаваться вопросом, отчего старший инспектор Кидди не нежится с утра в теплой постели с очаровательной барменшей, а неслышно топчет пластины псевдограва в хоботах служебных переходов.

В душе Кидди тщательно вымыл голову, потрогал подбородок, которому пока еще крем от щетины не требовался, постоял под ледяными струями, стараясь не смотреть в лицо матери, и, оставляя мокрые следы на полу, вышел на кухню. Дыхания отца слышно не было, что говорило только об одном – он проснулся, но Кидди не стал заходить в комнату, торопливо оделся и выбрался на галерею. В ущельях между гигантами еще стояла ночь, но стена дома напротив успела поймать первые лучи солнца и сияла розовым, бликуя стеклами приоткрытых окон. На парковочной площадке среди двух десятков купе стоял Джеф.

– Ты как здесь? – удивился Кидди. – И что с тобой случилось?

Синий костюм орга был разодран, количество ссадин на лице увеличилось. Точнее те, что возникли по вине Кидди, сменились другими. Не хватало одного уха, волосы покрывала подсохшая белая слизь.

– Джеф прибыл по причине важности.

Кидди ожидал услышать голос Михи, но вздрогнул при первом же звуке.

– Гостья хотела лишить Джефа голоса, который установил Джефу хозяин. Джеф уходил от гостьи, она разорвала костюм Джефа, потом пыталась разбить ему голову. Сломала уличный пылесос.

– Ты не обидел ее, Джеф? – спросил Кидди.

– Джеф не вступал в контакт с гостьей, – монотонно ответил орг. – Джефу не требуется ремонт. Авторегенерация пластика закончится через пять дней, если контакт со стороны гостьи хозяина не повторится.

– Что значит «причина важности»? – не понял Кидди.

– Старый хозяин программировал Джефа, что сообщения со словом «важно» следует передавать ему немедленно. Джеф всегда готов изменить программу в пределах доступных умений. Ночью гостья хозяина потребовала, чтобы я передал информацию хозяину относительно Рокки Чена. Она сказала, что это очень важно. Я прибыл сюда, потому что не мог иначе передать информацию: чиппер хозяина был отключен.

Кидди с досадой щелкнул браслетом.

– Теперь включен, – констатировал орг. – Информация. Рокки Чен связывался с Моникой с помощью телефона.

– С помощью чего? – не понял Кидди.

– С помощью телефона, – повторил Джеф. – Телефон установлен в баре в местечке под названием Лосиный Ручей. Связь производилась через диспетчера опекуна.

– Это далеко? – Кидди шагнул к купе.

– Полторы тысячи километров к северо-западу, – ответил Джеф.

– Где сейчас Моника? – спросил Кидди, отодвигая в сторону дверь салона.

– Дождалась медпомощи и улетела.

– То есть? – Кидди обернулся. – Зачем ей медпомощь?

– Она рассекла себе запястье, – Джеф вытянул руку и несколько раз взмахнул над ней второй рукой. – Вот так. Потом села на край бассейна и опустила в него ноги. Через полчаса прибыла медицинская помощь. Джеф считает, что опекун среагировал на изменения в состоянии гостьи хозяина. Гостье были введены лекарственные средства, кровопотеря возмещена физиораствором, рана обработана дермоуретаном. Затем ее погрузили в купе медпомощи. Перед отлетом гостья смеялась, что если бы она вызвала купе, оно прибыло бы быстрее, чем медпомощь.

– Зачем она это сделала? – прошептал Кидди.

– Джеф считает, что это поломка, – монотонно заметил орг.

– Какая поломка? – не понял Кидди.

– Поломка гостьи, – ответил Джеф и постучал себя по голове. – Вот здесь.

Это был тот самый странный день, который случается с каждым. Его узнаешь сразу, потому что он настигает тебя мгновенно, а не потом, не после, через годы или упущенные минуты. Он приходит и говорит «это я» и этим напоминает мгновения счастья, которые подобны светлякам в ночном лесу – ни с чем не спутаешь, конечно, если не испугаешься и не рванешь в сторону. Это день застывших предчувствий. Некоторые его минуют, почти не замечая, как проживают, не замечая, всю жизнь, так, что-то закололо в груди, или вдруг прихватил смешок на ровном месте, но чаще всего не заметить его невозможно. Вот мальчишка, воспользовавшись тем, что его мамаша увлеклась разговором с подругой, раскачивает качельки так, что они взмывают вертикально вверх и, вместо того чтобы опрокинуться к его облегчению на противоположную сторону, застывают на мгновение вертикально вместе с испуганным вскриком матери и расширенными зрачками мальца. Все обойдется, через мгновение они или перекинутся через железную ось, или пойдут обратно, но вот это мгновение наверху – это день предчувствий. Минуты обращаются в стеклянные шарики. Они падают медленно и монотонно. И каждый из них разбивается на шестьдесят ледяных иголок. И каждая иголка вонзается в обнаженное тело. И ты ползешь и зализываешь раны, и закрываешь беззащитное собой, и спасаешься от пронзительного взгляда тем, что окунаешь губы в лоно, и пьешь его, пьешь, и когда добираешься до лица, то видишь, что глаза замутились от нежности и губы не способны вымолвить резкое.