Честь смолоду - Аркадий Первенцев

Вчера он возвратился с удачной операции, и Семилетов докладывал мне, что Фатых вел себя хорошо.

Будто опьяневший от удачи и ласковых слов, Фатых слонялся по лагерю и рассказывал о себе.

Фатых стоял возле меня и следил за Люсей, пока она совершенно не исчезла из глаз.

– Ты не пошел ее провожать? – спросил Фатых.

– Неудобно…

– Неудобно бросать девушку одну! – сказал он укоризненно. – Ты мало отдаешь ей своего времени. А ты ее любишь? Ты долго сумеешь ее любить?

– Почему ты меня спрашиваешь об этом? – Усилием воли я сдержал свой гнев. – Кто дал тебе право задавать такие вопросы?

– Ты выйдешь из лесу, – сказал Фатых, – тебе будет везде почет. Ты уедешь отсюда, из Крыма. Ты гвардии капитан, а там, на воле, ты дослужишься далеко. Прибавится много славы, и много девушек будут искать тебя, и ты можешь измениться. А Луся не такая. Ты полюбил ее девочкой, а взрослой она стала здесь, в лесу, в крымском лесу. Она привыкла здесь и огрубела. Она не сможет правильно носить городские платья. Видишь, как она носит шаровары, это мода татар, и она перетягивает свою талию кушаком, это тоже наша мода. Я подарил ей кушак…

– Так это ты подарил ей кушак?

Фатых беззвучно рассмеялся:

– Она тебе не призналась? Не ругай ее. Она боялась, а кушак ей понравился.

– А зачем ты говоришь со мной о Люсе? Ты что, хотел сделать мне плохо?

– Нет, – Фатых отрицательно покачал головой, – просто я хотел с тобой поговорить как мужчина. Мне нравится твоя Луся, мне очень нравится она…

– Как можно, Фатых? Мне говорили, что ты женат и у тебя есть дети.

– Женат? – Фатых присел на корточки, оперся об автомат. – Да, я женат. У меня есть дети. Жена у меня – русская женщина… Но если женатый человек потеряет сон от другой женщины и если жена ему далека и душой и телом, разве он не может поступать.

– Нет. Так поступают плохие люди.

– Слова придумали люди. Если человек не любит жену и живет с ней – это разве не плохо? А девушку, Сергей, легко заставить подчиниться себе… Надо быть больше с ней, надо сиять глазами, когда видишь ее, надо целовать след, где она прошла, но чтобы она видела это; надо дарить ей маленькие вещи, и, глядя на подарок, она будет видеть тебя. Крепость берут не только храбрые, но и упрямые люди… – Фатых покручивал свой черный ус, пока он не стал острым, как игла.

– Прекратим этот разговор, – сказал я. – Ты говорил со своим народом?

– Говорил, – сказал он тихо, – трудно с ним говорить. Что я могу сделать один?

– Почему тебе трудно говорить с ним? Почему я могу подойти к любому костру, к любому отряду, в любой шалаш и найду русские слова для своего народа, а почему тебе трудно?

– Вот попробуй с ним говорить. – Фатых повернулся ко мне всем лицом. – Вчера один сказал мне… хотя неважно, что сказал мне один глупый татарин…

– Что же он сказал?

– Сюда придут турки, сказал он.

– Эти планы мы знаем, немцы хотят привести их.

– Нет, не немцы, – сказал Фатых, – найдутся другие. – Фатых вдруг запел какую-то песню.

На песню подошли партизаны. Коля Шувалов опустился возле меня на траву, положил автомат у локтя и строго наблюдал за татарином.

Фатых пел, казалось, не обращая внимания ни на кого, но я видел, что его полузакрытые глаза следят за нами. Может быть, ему было просто приятно, что его пришли слушать люди?

– Что ты поешь? – спросил Коля. – Какие слова в этой песне?

Фатых открыл глаза, улыбнулся:

– Это та песня, которую ты не написал для меня. Это песня горной птицы. Она летает и не знает, где сесть, – кругом огонь… Помнишь?

Я рассказал Лелюкову о разговоре с Фатыхом, и он выслушал, покачивая головой, будто это было ему давным-давно известно. Не то серьезно, не то в шутку сказал:

– Арестуй его, допроси.

– Зачем?

– Вот и я думаю: зачем? Через него просачиваются к нам необходимые сведения, а если все будут язык держать за зубами, тебе же хуже, оперативный работник.

Мы продолжали заниматься важной работой по подготовке территории.

Подготовка территории для вторжения – вот основная задача, поставленная перед партизанами, а также передо мной, так как в штабе соединения мне непосредственно пришлось заниматься этими вопросами.

Нам легче было отвечать Большой земле, потому что за зиму мы многое успели разузнать, используя, кроме партизанской, и агентурную разведку.

Всякие разведывательные данные можно считать достоверными, если правда отыскана в центре сходящихся лучей, – таков был наш метод.

Только проверив все со скрупулезной тщательностью, путем перекрестных разведок, мы составляли донесение штабу фронта. В своей работе надо было во многом превосходить врага, этих бесконечных работников абвера, рассеянных армейской контрразведкой и ведомством Гиммлера с большой и ненужной щедростью. Нельзя было гнушаться ничем: растерянный от страха ездовой, пойманный в лесу с дровами, – хорошо! Он знал дороги, качество повозок и слухи, обычно раньше всех проникавшие в обозы. Попадался повар – тоже неплохо! Повара обязаны считать порции и ежедневно видеть у своих котлов живых людей. Попался кузнец – солдат-румын, – от него можно узнать о состоянии конского состава румынской дивизии, о всех мокрецах, гниющих стрелках копыт, о чесотке, что дополнительно подтверждало предыдущие данные об упадке дисциплины в румынской коннице и о снижении требований к солдату со стороны начальников.

Весной к нам в лагери усилился приток мирных жителей. Среди беженцев находились люди, которые ходили нa принудительные фортификационные работы. Мы знали от них характер укреплений не только близких к нам участков, но и все от самой Керчи до береговой противодесантной обороны.

Ничем нельзя было пренебрегать, хотя эта муравьиная работа не всегда встречала поддержку Кожанова Переубеждать Кожанова было трудновато, так как он относился к числу офицеров, признававших тактику прямого удара и не любивших копаться в политико-моральном состоянии противостоящего ему врага.

Переброшенная на полуостров Мариула немало помогала нам в разведке. Цыганка была вездесуща. Приводил ее ко мне всегда только Кариотти и тайно провожал через наше охранение. Гаврилов не знал о приходе своей невесты в наш лагерь, и мы не говорили об этом ему.

Обычно Мариула приходила перед рассветом, сбрасывала небрежным и презрительным движением плеч плащ-палатку, которой прикрывал ее Кариотти, закуривала тонкую немецкую сигаретку и говорила:

– Бери бумажку, офицерик молодой, пиши. Мариула с каким-то особым наслаждением выполняла мои задания.

– А что делает мой милый? – блестя мелкими своими зубами, иногда спрашивала она о Гаврилове и, не ожидая ответа, тихо смеялась, раскачиваясь всем телом и играя пальцами, унизанными колечками.

Мариулу видели контрольные разведчики в бухте Правата, у сторожевых постов притиводесантной обороны, у озера Ашиголь и у озера Ачи, у Владиславовен, где был расположен крупный аэродром, в Джанторах, близ южного побережья Сиваша, на соляных промыслах у Арабатской косы, на Акмонайских позициях… Всюду звучал ее смех, звенела таборная песня, и в быстрых ее руках, унизанных кольцами, мелькали карты…

Территория, занятая противником, должна быть освобождена, и наша работа помогала этому освобождению.

Приходилось все сведения, шедшие из разных источников, тщательно перепроверять и обращать внимание на такие детали, которые обычно не всегда принимались во внимание партизанской боевой разведкой.

За каждой, даже небольшой неточностью в сведениях, передаваемых нами армии, стояли человеческие жизни, лишняя кровь. Теперь мне приходилось лично опрашивать партизан, возвращавшихся из операций, и постепенна даже скептик Кожанов вынужден был отдать должное этой кропотливой, будничной и внешне незаметной, но очень важной работе.

Сведения о противнике, группируемые теперь в нашем штабе, можно было считать исчерпывающими.

В восточной части Керченского полуострова, на местности с пересеченным рельефом, будто самой природой созданной для обороны, противник построил сильные укрепления под руководством командующего обороной Керченского полуострова командира 5-го армейского корпуса генерала Альмендингера, бывшего начальника отдела крепостных сооружений германского генерального штаба.

Противник строил свою оборону по принципу опорных пунктов, включенных в общую систему траншейной обороны.

Оборонительные рубежи переднего края от берега Азовского моря до Булганака состояли из траншей с примкнувшими к ним площадками для пулеметов и ячейками для стрелков, с проволочными заграждениями и спиралью «бруно».

– Неужели они так активно принялись укреплять Акмонайские позиции? – спросил Кожанов. – Может, демонстрация? Они любят пустить пыль в глаза.

– Сейчас они интенсивно заканчивают строительство отсечных рубежей, прикрывающих направление на юг от Керчи, и усиливают Акмонайские позиции.