Собачья смерть - Борис Акунин

близкой смерти без страха. Многие даже с удовольствием обсуждают устройство собственных похорон, распределяют между родственниками и знакомыми, кому что достанется из имущества.

Таким образом освобождение от этого страха приходит само собой, без каких-либо специальных усилий. Видимо, дело в том, что инстинкт самосохранения, основа страха смерти, напрямую связан с запасом жизненной энергии. Смерти боится обретающаяся в тебе жизнь. Чем ее остается меньше, тем слабее страх. Тело готовится к смерти, как дерево к зиме. То же происходит и с душой или, если угодно, с психикой. Волны постепенно затухают, стремятся к прямой линии.

Ожидание ухода может быть не просто равнодушным, но и духоподъемным, даже праздничным. И я не имею в виду благостное состояние верующего человека, твердо знающего, что скоро он встретится с Господом. Я не религиозен, я ничего не знаю наверняка.

Но мне повезло общаться с поразительным человеком, Марией Кондратьевной, которая многому меня научила, на многое открыла глаза, а самый, может быть, важный урок преподала в канун смерти.

Мария Кондратьевна умирала в больничной палате. Последний наш разговор, перед тем как она потеряла сознание и больше в него уже не вернулась, происходил в отделении интенсивной терапии.

Лежа под капельницей, Мария Кондратьевна выглядела очень довольной.

Она хвасталась — вот самое точное слово.

— Я уже очень близко к двери, — говорила она, еле ворочая языком. — Ощущение, как в детстве: скоро дверь в гостиную откроется, а там нарядная елка и под нею подарки. За дверью, я знаю, обязательно будет что-то очень интересное. И совсем-совсем другое. Непохожее на всё это. — Слабое движение черной от уколов кисти. — Спасибо этому дому, пойдем к другому.

Ей-богу, я ощутил нечто вроде зависти. Будто пришел не с визитом соболезнования, а провожаю путешественницу, отправляющуюся в какую-то увле кательную поездку. В Париж, или в Венецию, или еще какое-то волшебное, закрытое для советского человека место.

Нечего бояться смерти, если прожил свою жизнь сполна. Скажи спасибо и иди себе.

У меня нет любопытства к посмертному миру, как у Марии Кондратьевны. Я вполне допускаю, что там ничего нет. Но и сон без сновидений — облегчение после очень долгого, изнурительного, а к полуночи уже и мучительного дня.

2. Наслаждение мгновением

Кто-то умеет ощущать полноту жизни в каждое мгновение своего существования. Чаще всего это интеллектуально неразвитые, не склонные к рефлексиям люди, жующие отпущенное им время, как корова траву на лугу — блаженно щурясь от солнышка и чувствуя, как брюхо наполняется пищей, а вымя молоком.

Я всегда им завидовал. У меня так не получалось. Я жил не настоящим, а только прошлым и будущим: или воспоминаниями, или планами и надеждами. Конечно, память о вчерашнем дне очень важна, без нее ты никто и ничто, а без планирования завтрашнего дня никогда не добьешься ничего путного, но получается, что настоящий момент, который, собственно, и есть жизнь, при этом как-то не фиксируется, проходит мимо.

Мирра ругала меня за то, что я постоянно витаю в облаках и недостаточно радуюсь хорошей погоде, свободной минуте, миллиону маленьких подарков, которыми наполнена жизнь. У Мирры был этот дар — ощущать joie de vivre[9]. От Тины мне тоже неоднократно доставалось за «замороженность» и «заторможенность». У меня вообще сложилось впечатление, что женщины умеют чувствовать жизнь сильнее и интенсивнее.

А теперь я понимаю, что проблема не только в «мозговом» устройстве моей личности. Мне, как ни странно это прозвучит, мешали наслаждаться жизнью молодость и здоровье.

Старость научила ценить всякую минуту, когда ничего не болит, не тянет, не давит. Эта простая истина, сформулированная еще эпикурейцами («счастье есть отсутствие боли»), осознана мной только теперь. Жизнь — прекрасная роза, а боль, недомогание, дурнота — не более чем шипы на розе.

Никогда, даже в детстве, я не испытывал такого острого чувства присутствия в этом мире. По десять раз на дню я замираю от торжественной красоты неба — безо всякого Аустерлица. Цвета, линии, звуки, запахи, которые дарит природа, пьянят меня и кружат голову.

У этого, конечно, есть элементарное объяснение: по-настоящему мы ценим лишь то, что у нас могут в любой момент отобрать. Старость переводит человека в очень хрупкое состояние. Из оловянной кружки ты превращаешься в бокал тонкого стекла, который даже от несильного удара разлетится вдребезги, зато у него прозрачные и тонкие стенки. Быть бокалом, ей-богу, интереснее. Просто не нужно ждать от бокала прочности.

3. Семья

Меняется отношение к близким и отношения с ними. Эта связь тоже становится источником постоянного, безоблачного счастья. Ты радуешься просто тому, что они есть и что они рядом.

У меня двойное счастье — жена и сын. Я совершенно разучился на них сердиться, что раньше случалось. Мою любовь ничто не омрачает.

В основе этого благодушия, если разбираться, конечно, эгоизм, и довольно стыдный. Я твердо знаю, что, поскольку оба они здоровы и нет войны, я умру раньше. Они не ранят меня своим уходом. Страх, что с кем-то из них случится беда, а я останусь, покинул меня. Ну и во-вторых — это даже главное — я знаю, что без меня они не пропадут. Тина сильная, и у нее есть Марк, а что до него, то дети психологически выносливы.

Семья — настолько важная сторона и настолько огромная радость моей жизни, что мне хочется на этой теме остановиться поподробнее.

Тина.

Я теперь просыпаюсь очень рано, на рассвете и часами просто смотрю на нее спящую. Это абсолютное счастье, с которого начинается мой день.

Я умру, а Тина будет жить дальше, говорю я себе. Погорюет и выправится. Как это прекрасно! Иногда я воображаю себе, что меня уже нет, она живет с каким-то другим мужчиной, который ее любит и с которым она счастлива. Меня это не ранит и не пугает, наоборот. Я знаю, что она меня не забудет, и мне этого довольно.

Лучше, конечно, иметь спутницей ровесницу, но быть женатым на той, кто намного тебя моложе, — в этом тоже есть огромный плюс.

Мне вспоминается недавний разговор с Сергеем Илларионовичем — на банкете по поводу его семидесятипятилетия. В конце вечера мы сидели вдвоем. Он был несколько нетрезв и разоткровенничался, завел разговор о личном. Стал рассказывать о своей жене, Гаянэ Левоновне, с которой прожил более полувека душа в душу, очень счастливо. С.И. сказал, что теперь, в старости, они оба расплачиваются за это счастье постоянным страхом потерять друг друга. По ночам он просыпается и в ужасе прислушивается — дышит Гаянэ или нет. Стоит ему поморщиться от какого-нибудь колотья