Избрание сочинения в трех томах. Том второй - Всеволод Кочетов

Он сжался, будто от удара, когда, заметив его, Виктор воскликнул:

— Евсей Константинович! Приехал! Угадал вовремя. Сейчас испытывать будем!

Виктор так крепко стиснул руку Скобелеву, как стискивают только очень хорошим друзьям, которым очень рады. Было заметно, что он волнуется. Его детищу предстояло совершить первый шаг: для этого надо было лишь поворотом буковой рукоятки включить мотор…

Он повернул рукоятку. Мотор заработал. Со звоном пошла, помчалась дисковая пила, сливаясь в зыбкий сверкающий круг.

Зина, которая минуту назад недовольно смотрела на Скобелева, как бы спрашивая: зачем тебя сюда принесло, кому ты нужен? — закричала:

— Победа, Виктор Ильич, победа! Полная победа!

Скобелев даже забыл о своем докладе. Он схватил двухдюймовую доску, двинул ее под зубья пилы, и доска почти мгновенно распалась надвое.

Виктор нетерпеливо оттеснил его от станка. Виктор менял инструмент за инструментом, запускал дрель, фуганок, шнуровочную машину, токарное приспособление, фрезу, с помощью которой на соединение двух досок в шпунт уходили минуты, а не часы, как бывает при ручной работе. Виктор строгал, вытачивал, выпиливал; на верстаке и под верстаком росли груды обрезков, завитушек из пахучего дерева, многоугольников, фигурных балясин, гладких, обработанных шкуровкой шаров и шариков. Он давал своему станку задания, одно сложнее другого; он испытывал все возможности станка. Почти год только они и заполняли его существование. В последние месяцы Виктор едва–едва справлялся с дневными нормами, и его имя исчезло с цеховой доски передовиков. Он шел как ледокол через торосы: движение медленное, машины перенапрягаются, расход, топлива огромный и, с первого взгляда, непроизводительный.

Но как же непроизводительный, если впереди открытая вода и свободное большое плавание, если ты не один выбьешься на простор, а проложишь дорогу другим? Вот она, эта дорога!

Виктор опустился на табурет и, забыв пожарные правила, закурил среди опилок и стружек. Руки его дрожали.

— Поздравляю, Виктор Ильич! — сказал Скобелев. — Отличная машина. Столяры Советского Союза ее оценят.

— И вас поздравляю, товарищи! — ответил Виктор. — Работа совместная.

— Значит, и мы пахали?.. — На лице Скобелева Зина увидела непривычную для него улыбку, какую–то грустную и растерянную.

2

Илья Матвеевич перед зеркалом повязывал галстук. Плетеная пестрая полоска сопротивлялась, не уступала его пальцам, будто была не из мягких шерстяных ниток, а из упрямого арматурного железа. Она свертывалась в неуклюжие кривые узлы.

Обычно Илья Матвеевич носил под пиджаком просторные косоворотки из холста или толстый синий свитер — в зависимости от времени года. На беду, ему сшили этот костюм… Слов нет, в новом костюме Илья Матвеевич и стройней, и осанистей, и вообще вроде как бы моложе. Но как с таким роскошным пиджаком совместишь свитер или косоворотку? Да и Агафья с Тонькой в одну дуду дудят: в театр без галстука нельзя; раз в полгода собрался, покажись людям в достойном виде.

Он топтался перед комодом, на котором стояло зеркало, мял, дергал, крутил галстук, слышал, как в кухне Тоня говорила подруге: «Не могу, Валечка, сегодня. Мы с папой, с мамой на «Фауста» едем. Московский театр ставит».

— Антонина! — окликнул он свирепо.

— Есть, папочка, Антонина! — Тоня появилась на пороге.

— Какого лешего тут делать надо — объясняй! Никуда, видно, не поеду.

— Как — какого лешего? Очень же все просто. Сначала вот так… потом — вправо… потом — влево… и наконец сюда.

— «Вправо–влево» — и без тебя известно. А куда «сюда»? Ну куда, куда?

Илья Матвеевич вновь сорвал галстук. Надулись жилы на могучей шее, с треском отлетела перламутровая пуговка от воротничка.

— Езжайте одни с матерью! Мефистофель! — Илья Матвеевич шевелил бровями. — Опера про черта. Придумают же!

— Что ты, папочка! Это гениальная поэма. Ее Гете написал. Великий поэт.

— Великий поэт? А почему ты больше отца знаешь? Отсталый он у тебя? — Илья Матвеевич усмехнулся,

— Папочка, неправда! — Тоня энергично замотала головой. — Все, что я знаю, каждый может узнать очень легко. Мои знания в двух десятках школьных учебников. А твои!.. Мне сто лет надо прожить, чтобы узнать столько!

— До чего же хитрая ты, дочка! Ну, давай показывай снова: куда налево, куда направо? Пуговку потом пришьем.

Вошла Дуняшка, положила на подоконник большую желтую тыкву, смеющимися глазами смотрела на Илью Матвеевича, на его костюм, ботинки, галстук.

— Гардеробом занимаетесь, — сказала она. — А у нас гость в огороде ходит.

— Что еще за гость?

Посмотрите сами. Чего я вам буду говорить, когда вы злой хуже тигра.

В огороде Илья Матвеевич увидел профессора Белова. Старик, удивительно похожий на Александра Александровича, худой, седенький и задиристый, рассматривал тыкву, на которой летом Тоня выцарапала булавкой свое имя, и теперь эта надпись разрослась, стала огромной.

— Сестренка себя увековечила, — смеясь, объяснил Антон.

— Та самая? Кораблестроительница?

— Та…

Илья Матвеевич и Белов уже были знакомы, — Антон знакомил их на стапелях на второй день после приезда из Москвы. Тогда же выяснилось, что Белов прекрасно помнит Александра Александровича. Профессор и мастер долго сидели на пирсе, вспоминали Ленинград, какие–то лесовозы, которые они строили вместе. Илья Матвеевич смотрел на них со стороны, прислушивался к их разговору и думал: «А он вроде бы и нашей компании, этот профессор».

Белов ткнул носком ботинка в бок розовой, как поросенок, тыквы, осведомился: «Пудика полтора–два, наверно?» Увидев Илью Матвеевича, приподнял шляпу:

— Добрый день, добрый день! Вникаю в суть огородных таинств. Между прочим, совершенно неосновательно вы обижаете вашу супругу, отвергая фасоль. Прекраснейший пищевой продукт, с богатейшим содержанием белка.

Довольная Агафья Карповна чуть заметно кивала головой при каждом слове Белова о фасоли.

— Разная точка зрения на предмет, — сказал Илья Матвеевич. Он уже позабыл о злосчастном галстуке, был рад приходу Антонова начальника, как он мысленно называл Белова.

На дворе задувал порывистый ветер с моря, нес какой–то пух с отцветших трав и цепкую паутину. Илья Матвеевич пригласил гостя в дом. Они ушли. Антон задержался с Агафьей Карповной. Белов сел в кресло деда Матвея. Оно пришлось ему, видимо, впору, профессор откинулся в нем, как бы отдыхая после долгого пути.

— Уезжаю, — заговорил он, поблескивая очками. — Зашел попрощаться. Конечно, еще не раз придется побывать в ваших краях. Но сейчас здесь нужды во мне пока что — или, вернее, уже — нет. Антон Ильич будет представлять наш институт на заводе. Да, Илья Матвеевич, не в порядке комплимента скажу: вырастили вы талантливого инженера.

Илья Матвеевич кашлянул, сурово посмотрел в окно, будто хотел увидеть там того, о ком шел разговор.

— Не молод ли?

— Всё наше государство молодо, Илья Матвеевич. Однако молодость эта нам не в упрек.

— То государство, а тут человек. Человек созреть должен.

— Что значит созреть? — возразил Белов. — Он не тыква. Не числом прожитых лет определяется созревание человека.

— Ну это еще как сказать! — Илья Матвеевич нахмурился, забарабанил пальцами по столу. — А опыт–то, он что? Он разве не годами дается?

— Опыт?.. Да, опыт — великая ценность. Но опыт еще далеко не все, что надо хорошему специалисту, особенно в наше время. Необходимы громаднейшие теоретические знания. Вот недавно я осматривал автоматический завод в Москве. Представьте себе, целый завод, на котором двое или трое рабочих. Он выпускает поршни для автомобилей. Все операции автоматически выполняют машины — от литья до упаковки готовых изделий в ящики. Какой же, спрашивается, был опыт у людей, создававших этот завод? Где до этого существовал такой завод? Нет, не опыт, а творческая фантазия, основанная на теоретических знаниях, породила первый в мире завод–автомат. Его же надо было сначала увидеть в уме. А увидеть его можно было только сквозь тысячи тысяч цифр и сложнейших расчетов. Сквозь теорию. Да, теорию!

Илья Матвеевич хмурился все больше, все больше мрачнел.

— Между прочим, — сказал он, — если приводить примеры, приведу их и я. В кораблестроительном деле был человек… теории он не знал, потому что даже сельской школы не окончил. А знаменитый получился из него инженер. Про Титова слышали, конечно?

— Петра Акиндиновича? — Белов пристально и хитро посмотрел на Илью Матвеевича, поднял очки на лоб, прищурился. — Правильно, правильно. Замечательный практик. Самородок. Но его путь был трудный и долгий, Илья Матвеевич. Зачем в наше время ходить такими путями? Еще когда — более ста лет назад — великий русский поэт сказал: «Учись, мой сын. Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни». Кстати, о Титове я вам кое–что расскажу несколько позже. Сейчас продолжим разговор принципиальный. На днях я был до крайней степени возмущен. В вашем городе живет мой друг детства, учились вместе в гимназии, теперь он профессор математики. Его сын, окончив десять классов, поступил к вам на завод рабочим. Что же это такое? Причем отец занимает какую–то примиренческую позицию. Что, говорит, я могу поделать? Пусть мальчик сам выбирает себе дорогу, — ему жить. А я бы взял да и выпорол этого мальчика! Мы, отцы, обязаны руководить поступками своих детей.