Далеко от Москвы - Василий Ажаев

Алексей отнекивался, ему не терпелось попасть в свою комнату, узнать, нет ли писем или телеграмм из Москвы. Они разошлись, уговорившись встретиться ровно в девять утра.

Проходя коридором мимо своего отдела, Ковшов заметил яркий свет у проектировщиков. Кобзев, Петя Гудкин и еще несколько человек в полной тишине трудились в разных углах огромной комнаты. Петя вычислял что-то, шевеля губами. Он рассеянно поднял глаза и увидел Ковшова, стоявшего у дверей. Юный техник вздрогнул от неожиданности и в следующий миг вскочил с радостным воплем. Обрадованные сотрудники сгрудились возле Алексея. Кобзев тут же стал докладывать о делах, а Ковшов, взволнованный сердечной встречей и тем, что застал их всех за работой, растроганно оглядывал каждого.

— Скажу вам сейчас, друзья, только одно: пошли спать, — проговорил он, подавив волнение. — А днем поговорим. Как ты тут, сынок, командовал без меня? — спросил Ковшов у Пети, не сводившего с начальника преданных глаз.

— О, про него будет особый разговор, Алексей Николаевич! — отозвался Кобзев.

Сюрприз ждал Алексея и дома. С досадой он обнаружил, что ему негде преклонить головы: его комнату, пока он странствовал, превратили в кухню. Плита и разная утварь заполняли ее. Незнакомый истопник, вышедший на шум из своей каморки, застал Ковшова растерянно стоящим в коридоре.

— Вам что здесь надобно, гражданин? — нелюбезно спросил истопник.

— А вы кто? Дневальный, что ли?

— Врио.

— Как же это так получается, товарищ врио? Уезжал — была у меня комната, приехал — нету комнаты, в ней кухня.

— Так это вы хозяин комнаты? Не жалейте, она ж незавидная! Вам другая квартира припасена. Как раз сегодня начальство ее осматривало — товарищ Залкинд и еще кто-то. Довольны остались... Вот вам ключ и въезжайте. Документик только покажите — убедиться надо, тот ли вы человек, которого я должен вселить?

— А почты мне не было, писем или телеграмм?

— Не видел. Мне не передавали. Значит, не было.

Алексей открыл дверь, нащупал выключатель и, включив свет, застыл на пороге, переводя взгляд с предмета на предмет. Комната была большая, только что отремонтированная и уж наверняка теплая. На полу лежал пообтершийся, но еще хороший толстый ковер. Круглый стол посредине покрывала нарядная желто-золотистая скатерть, над столом висела люстра. Деревянная блестевшая свежим лаком кровать была накрыта добротным мохнатым одеялом. У окна небольшой письменный стол и кресло. На этажерке в углу ряды книг — его книг, кем-то вынутых из сундука, где они лежали со дня приезда. На стенах висели маленькие портреты Сталина и Горького — Алексей где-то видел раньше эти портреты. И даже цветы были здесь — на тумбах по обе стороны письменного стола.

Только книги здесь принадлежали ему. Откуда взялось все остальное? Но, продолжая осмотр, он разглядел и еще кое-что свое: портрет Зины на столе и рядом большую фотографию его семьи. Неизвестный человек, убиравший комнату, не побоялся распорядиться его вещами. Впрочем, едва зайдя сюда, он уже сразу понял: новое жилье это со всеми знаками человеческого внимания и заботы было подарком от Залкинда и Жени, прежде всего от Жени. Он повернулся к дверям, и в эту же секунду Женя вбежала в комнату, закутанная в пуховый платок, розовая от сна.

— Наконец-то! Как я волновалась и ждала! И все мы, — вздохнула Женя.

— Спасибо, Женя... Спасибо... — прошептал Алексей, чувствуя, как что-то подкатило ему к горлу. Распухшими от холода руками он держал ее руки.

— Слышу, слышу! Приехал, шумит, не дает спать! — разнесся по коридору голос Гречкина, и плановик влетел в комнату, полураздетый и заспанный. — Какие апартаменты тебе оборудовали, видишь! Все Женя старалась, супруга Залкинда тоже, да и Лизочка вмешалась... Ну, идем к нам, нечего хмуриться-то, — сказал Гречкин.

Обняв Алексея, он тащил его к себе. Ковшов покорно вошел в квартиру плановика, блистающую чистотой полов, занавесок, скатертей. Женя, поколебавшись, тоже зашла.

— Лизочка, поухаживай за Алексеем Николаевичем! — просительно сказал Гречкин. — Воды бы горячей и ужин какой-нибудь, получше.

— Ты не командуй, не в плановом отделе находишься. Тут и без тебя догадаются, — отозвалась маленькая, сухонькая Лизочка, суетившаяся возле электрической плитки.

Они сели за стол, едва Алексей успел наскоро помыться за перегородкой. Хозяйка было насупилась с приходом Жени, но смягчилась, заметив взгляд ее, направленный на Алексея. Гречкин, обрадованный появлением товарища и тем, что его так хорошо приняла Лизочка, торопился поделиться управленческими новостями. С юмором рассказал о нападении Пети Гудкина на Кузьму Кузьмича, о примирении Либермана и Федосова, о «женском перевороте», в результате которого создано «женское правительство», где председателем жена Залкинда, а Лизочка — одним из министров. Главную роль в рассказе Гречкина играла, однако, Женя.

— Не знаю, откуда у нее все это вдруг взялось? — окая, говорил плановик. — Энергия-то и раньше у нее была, но только в танцах до упаду и в песнях до хрипоты. А теперь она у нас фигура, общественный деятель! Куда Татьяне до нее!.. Вот бы теперь ее замуж, — сделал совсем неожиданный вывод Гречкин. — Нет ли у тебя, Алексей Николаевич, подходящего женишка на примете? — Он с лукавым простодушием смотрел то на Алексея, то на девушку.

— Не торопись, не все сразу, — засмеялся Алексей, мучительно борясь с наседавшей на него дремотой.

Женя, мирившаяся до сих пор с похвалами Гречкина, рассердилась:

— Довольно вам! Когда потребуется, я и без вас найду себе мужа!

— Да я не о тебе хлопочу, о себе, — сказал Гречкин. — Если ты, наконец, выйдешь замуж, Лизочка меньше будет меня грызть.

Теперь рассердилась Лизочка:

— Никак ты не можешь мимо моего двора проехать, не зацепивши оглоблей за ворота!

Когда они, наконец, спохватились, что Алексею пора отдохнуть, было уже около пяти утра.

Выйдя от Гречкина, Алексей и Женя остановились в коридоре. Им обоим было трудно расстаться сразу. Алексею хотелось сказать Жене что-нибудь очень хорошее, от самого сердца. И он чувствовал: она ждет его слов.

— Не умеем мы говорить в глаза хорошее. И я не умею, как все...

Он умолк, вдруг поняв: Женя любит его. За пятнадцать дней, пока его здесь не было, увлечение выросло в настоящее чувство, какого она еще не ведала. Сейчас она вся тянулась к нему, ждала, чтобы он обнял ее и молча прижался лицом к ее лицу. Он смутился, признавшись себе: ему тоже хотелось обнять Женю.

Девушка и не подозревала, что произошло в душе Алексея за несколько секунд, а он уже овладел собой. На ее чувство он не мог ответить тем же. Просто ему было одиноко, сиротливо, холодно, захотелось тепла, трогала забота и доброта Жени.

«Нет, не хочу, нельзя! — резко одернул он себя. — Потом никогда не простишь себе этого».

И оттого, что ему хотелось тепла и тянуло к девушке, он суховато сказал:

— Это хорошо, что о тебе так говорят. Молодец! Я рад, очень рад...

— Спасибо, Алеша... Я многим обязана тебе, — сказала Женя, как-то потускнев.

В одиночестве Ковшов долго расхаживал по новой комнате. Он передумал свои отношения к Жене и решил, что поступил так, как и должен был поступить. Вместе с тем он жалел девушку — ее опечаленное лицо стояло перед его глазами. Запнувшись о ковер, Алексей ощутил страшную усталость, у него подкашивались ноги, мучительно хотелось спать. Через час предстояло сесть за работу — уже не стоило ложиться. Но постель так манила его к себе, что он не удержался и, не раздеваясь, прилег на ворсистое одеяло — хоть немного полежать. И в тот же миг глубокий сон охватил его. И должно быть, уже во сне вспомнились ему давние слова отца: «Много, Алексей, на свете хороших людей, очень много. Жаль, мы не всегда замечаем их и не всегда им верим. А надо бы и видеть, и больше верить им...»

Проснулся он словно от толчка и в страхе схватился за часы. Оказывается, спал Алексей всего один час. Еще через десять минут он уже сидел в кабинете и, что-то насвистывая, обдумывал свою часть доклада. В ней надо было отчитаться во всем виденном и сделанном на трассе. Вторую половину доклада с окончательными выводами по левобережному варианту нефтепровода писал Беридзе.

За стопкой мелко исписанных листов и застал Алексея Кузьма Кузьмич. Еще с порога старик увидел осунувшееся, потемневшее лицо молодого начальника, сидевшего в полушубке. Ковшов быстро водил пером по бумаге, озабоченно морщась и неумело держа во рту папиросу. Волосы его небрежно рассыпались по обе стороны лба.

Появление Тополева было некстати. «В экую рань пришел, сидел бы дома!» — подумал с досадой Алексей. Но тут же приметил необычное состояние старого инженера. Тополев явно был чем-то взволнован и устремился прямо к нему. Бросив перо, Алексей поспешно пожал руку, протянутую стариком.