Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

class="a">[944], и рассматривает его, в том числе, как моральную теорию наказания, изложенную впервые в трудах Ч. Беккариа и И. Бентама.

Интеллектуальное наследие Иеремии Бентама, который прожил долгую, наполненную титаническим трудом мысли жизнь, кажется неиссякаемым. Один из первых биографов И. Бентама в отечественной историографии П. Левенсон отозвался следующим образом: «Не было ни одной отрасли права, ни одной стороны государствоведения или политической экономии, где авторитетный голос Бентама не явился бы решающим и желанным… Чтобы судить о значении этого неугомонного работника, не отмежевавшего себе определенной специальности, надо познакомиться с его сочинениями, – в них сказался человек. Лихорадочная деятельность этого мощного ума, стремившегося к улучшению участи всех людей, согретого неисчерпаемою любовью к человеку, требовала помощников и единомышленников, которые бы занялись детальной обработкой мыслей, набросанных их учителем. Бентаму некогда было заниматься литературной отделкой своих произведений, он не обладал писательским талантом Беккариа, сумевшего облечь свои гуманные мысли в обаятельную форму; он раздавал свои писания, набросанные на отдельных листках, своим ученикам и друзьям, которые перерабатывали этот сырой материал для печати. Не всё, что написано Бентамом, отпечатано; много рукописей, не тронутых рукой добросовестного и умелого популяризатора, какими были Дюмон,

Ромильи и другие, осталось в ящиках»[945]. Настало время «достать из ящика» для российского исследователя одну уникальную работу великого философа-законотворца – трактат «Обзор законопроекта о каторжных работах, являющийся аннотацией к брошюре, озаглавленной “Проект закона о наказании тюремным заключением и принудительными работами некоторых правонарушителей и об установлении надлежащих мест для их приема”. Перемежается с замечаниями, относящимися к предмету вышеупомянутого проекта в частности, и к уголовной юстиции в целом»[946].

Осмыслить предысторию вышеупомянутого законопроекта невозможно без рассмотрения понятия «Hard Labour» и изучения эволюции идеи принудительного труда в интеллектуальном контексте английской просвещенческой мысли. Самый близкий русскоязычный перевод понятия hard labour – каторга, тяжелые работы. Однако, в традициях отечественной историографии каторга обычно понимается как подневольный карательный труд в пользу казны, непременно в соединении со ссылкой в отдаленные места, где этот труд был особенно востребован. В условиях английской системы уголовных наказаний hard labour следует понимать скорее как «принудительный тяжелый труд», географически максимально приближенный к месту вынесения приговора, в отличие от ссылки, целью которой было непременное удаление криминальных элементов за пределы страны, без претензии казны на их труд. Поэтому приговор к тяжелому труду подразумевал наличие подходящего места и условий для такого труда в географических пределах Британского острова, желательно в рамках того графства, где приговор был вынесен.

В современной пенологии появление представлений о корректирующих возможностях принудительного труда заключенных связывают с исканиями реформаторов второй половины XVIII столетия, преимущественно обращаясь к трудам Дж. Говарда, парламентским выступлениям У. Идена, У. Пейли и С. Ромилли. Однако, следуя установкам А. Лавджоя «кажущаяся новизна многих систем достигается исключительно за счет новых сфер их приложения и новой аранжировки составляющих их элементов»[947], а значит, углубившись в предшествующие эпохи, мы с удивлением обнаружим составляющие элементы искомой идеи в оригинальной аранжировке. К таким открытиям можно отнести знаменитую «Утопию» Томаса Мора. От эпохи «Кровавого кодекса» «Утопию» (1516) отделяют два столетия, но каким исключительным «попаданием» в социально-правовой контекст XVIII столетия выглядит диалог между кардиналом и мирянином по вопросу сурового правосудия и эффективности смертной казни «иногда по двадцати на одной виселице». Уже в начале XVI в. Т. Мор высказал суждение о нецелесообразности «рубить голову» тем, у кого «нет никакого другого способа снискать пропитание», то есть о недопустимости высшей меры в отношении так называемых экономических или имущественных преступлений. Автор приводит в пример выдуманный народ «не маленький и вполне разумно организованный» – полилеритов, которые практикуют общественные работы за кражи, не осложненные насильственным преступлением. Работающие для пользы государства питаются и содержатся за казенный счет, одеты в один определенный цвет, а по ночам «после поименного счета, их запирают по камерам». За попытку бросить работу полагается казнь, равно как за соучастие другого раба (так именуют приговорённых к общественным работам) в предполагаемом бегстве. Таким образом, осужденные за кражу полилериты не только отрабатывают совершенную кражу, свое содержание во время принудительных работ, но и вносят часть заработка в государственную казну[948]. Подводя итог обычаям выдуманного им народа, Т. Мор оценивает порядки как «человечные и удобные», при которых: «люди остаются в целости и встречают такое обхождение, что им необходимо стать хорошими и в остальную часть жизни искупить все то количество вреда, которое они причинили ранее». И если преступник, осужденный за кражу, «будет послушен, скромен и подаст доказательства своего стремления исправиться в будущем, то он может под этими условиями рассчитывать на обратное получение свободы»[949].

Подобный дискурс станет основой аргументации пенитенциарных реформаторов лишь с конца XVIII – середины XIX вв.: предложения свободы трудолюбивым арестантам, продемонстрировавшим тягу к исправлению, станет основополагающим принципом ирландской прогрессивной системы тюремного содержания Крофтона[950]. Тем удивительнее встретить в начале XVI в. подобное предложение, несмотря на то, что участник диалога – англичанин – на предложение ввести нечто подобное в Англии «скривил презрительно губы» и заявил: «Никогда ничего подобного нельзя установить в Англии, не подвергая государство величайшей опасности» и все присутствующие «охотно согласились с его словами[951].

Сторонники меркантилизма, равно как последователи социально-экономических теорий, тяготеющих к марксизму, безусловно, обратят внимание на формальный аспект предложений Т. Мора по эффективному использованию принудительного труда. Однако, на наш взгляд, основное назначение воображаемой утопистом системы наказания видится скорее в исправлении преступных нравов и потенциальной ресоциализации преступника. Поднимая вопрос о социальной и нравственной природе проблемы преступности, Т. Мор словно предупреждает: «Если вы не уврачуете этих бедствий, то напрасно станете хвастаться своим испытанным в наказаниях воровства правосудием, скорее с виду внушительным, чем справедливым и полезным»[952]. И в этом контексте труд выступает как раз таким средством «уврачевания» социальных пороков и девиаций.

Подобные мысли высказывал современник Т. Мора политический деятель и гуманист, королевский капеллан Генриха VIII Томас Старки. В своем главном произведении «Диалог Томаса Лапсета и Реджинальда Пола»[953] Т. Старки рассматривает социальные и экономические «недостатки» в жизни общества и советует «для начала вскрыть их причины, а не ополчаться на результаты, как это обыкновенно заведено»[954]. Истоки социальных девиаций – нищеты и бродяжничества, преступности и проституции – Старки склонен видеть не только в экономических причинах пауперизации деревни, но и в нравственной составляющей «общественного организма». Не обозначая явных различий между грехом и социальным пороком, Старки обрушивается на лень, обжорство, пьянство, азартные игры[955]. Противостоять этому, по мнению гуманиста, может строгая система воспитания и