Капкан на Инквизитора (СИ) - Александр Гарин

Впрочем, замешательство не помешало принцессе быстро и деловито направлять действия служанок, которые приводили Альваха в надлежащий невесте вид. Спустя некоторое время пасмурно глядевшийся в большое зеркало роман вынужден был признать – ему никогда не доводилось ранее видеть настолько красивой невесты. Многочисленные складки платья из нежно-желтого атласа скрывали уже значительно выпиравший живот. Густые темные волосы Альваха были подобраны. Скудность их длины была мастерски скрыта, а сами волосы переплетали драгоценные украшения настолько тонкой работы, что казались продолжением тугих локонов невесты. Шею бывшего Инквизитора охватывало такое же тонкое ожерелье, которое, как и браслеты, казалось сделанным точно по мерке. Довершали картину атласные туфли, зримо делавшие маленькую ногу будущей принцессы еще меньше.

Альвах смотрел на себя в зеркало, и чем дальше, тем меньше ему хотелось куда-то идти. Тем более – на собственную свадьбу. Глухой протест в его душе поднялся с такой силой, что он едва сдержал себя.

Однако остановить происходящее он уже не мог. Спустя какое-то время прекрасная, как сама Лия, романская дева ехала в открытой колеснице в главный храм Светлого Ивенотт-и-ратта.

… Церемонию Альвах запомнил плохо. То, чего он долго боялся, наконец, свершилось. Все, что происходило с ним в день свадьбы, было как в тумане. В его памяти остались только людные улицы Ивенотт-и-ратта, сотни и тысячи лиц горожан, множество огней, приветственные крики, музыка и гул, в который сливались все прочие звуки. Роман в облике невесты ехал и шел, куда направляли, делал, на что указывали, едва понимая, что творилось вокруг. Только когда де-принц вел его к алтарю, Альвах ненадолго очнулся. Это позволило ему успеть до начала обряда принести самую короткую и горячую молитву из тех, что совершал в жизни. Несчастный роман из последних сил надеялся, что Светлый узнает в соединяемой паре только мужей, и церемония не состоится.

Однако ничто не нарушило таинство совершаемого обряда. По его завершению преклонивших колени новоиспеченных супругов на миг озарило солнечным лучом. Это являлось верным признаком того, что Лей благословил единение. Дальнейшее было еще размытее. Альваха повлекли прочь из храма. Перед глазами вновь мелькали улицы города, толпы веселящихся веллов, которые явились на торжество, их песни и гуляния прямо на площадях. После, кажется, он сидел во главе стола на пиру в честь собственной свадьбы, слушал здравницу, смотрел на лица евшей, пившей и весело шумевшей знати, и все силы тратил на то, чтобы совладать с лицом. Больше его ни на что не хватало.

Опомнился он уже в опочивальне. К его величайшему облегчению, Дагеддиды чрезвычайно заботились о той, которая должна была дать продолжение их роду. Поэтому после отбытия небольшого срока на торжестве, невесте дозволили удалиться на покой. Главное дело было сделано. Отныне дитя, что зрело в чреве принцессы Марики, являлось полноценным членом дома Дагеддидов. Дальнейшие празднества могли обойтись и без нее.

Меж тем Седрик выставил последнего из сопровождавших жениха и невесту слуг. Прикрыв дверь, он обернулся к своей теперь уже жене. Он рассчитывал поймать ее взгляд, но в это время Марика старательно разглаживала на коленях складки платья. Глаза ее были опущены. Лицо романки посерело. Она выглядела так, словно долго ждала помилования, которое могло отсрочить казнь, и только что получила в нем отказ. И, одновременно, была настолько прекрасна, что у равнодушного к женщинам де-принца перехватывало дыхание всякий раз, когда он смотрел на нее. К красоте Марики нельзя было привыкнуть. Многие женщины ее народа были красивы. Седрику довелось насмотреться в Роме на чистокровных романок – темноволосых, зеленоглазых, с точеными лицами. Однако ни разу он не встречал ту силу духа и воли, что у его жены. Марика, которая едва не побила его на мечах, сумела отстоять невиновность под пыткой и с поразительным знанием дела рассуждала о преимуществах тактического боя романских манипул против велльского строя, будоражила ум де-принца. Терпкий запах юного тела поднимал вожделение и заставлял Седрика думать о том, чтобы прикоснуться к его романке с тех самых пор, как он впервые повстречал ее в лесу. И теперь, после долгих духовных и телесных терзаний Марика, наконец, полностью принадлежала ему.

Некоторое время де-принц стоял у двери. Руки жены продолжали разглаживать атлас платья. Из-под жемчужной сетки в темных локонах Марики выбивались несколько тугих курчавых прядей.

Отчего-то вид этих волос, которые ниспадали на лоб, заставил Седрика ощутить прилив внезапной нежности. Он решительно пересек комнату и, оказавшись на ложе рядом с Марикой, привлек ее к себе. Юная женщина подчинилась с явной неохотой, однако де-принц был к этому готов. Не обращая внимания на неявное противление, он распустил атласную шнуровку на ее груди. Касаясь как можно невесомее, обнажил одно из ее плеч. После чего с внезапно поднявшимся желанием стиснул нежную светлую кожу, с силой прикладываясь к красивым женским губам.

Седрик целовал жену долго, но ее губы оставались вялыми. Зато тело начало знакомо подрагивать. Прикосновения заставляли романскую деву томиться, но томление это не было любовным. Трудно задышавшая Марика едва сдерживала себя. Седрик чувствовал, что он ей неприятен, и нежность в его душе понемногу вытеснялась болью, а та – досадой. Он спас ей жизнь, однако Марика по-прежнему не испытывала к своему насильнику и спасителю ничего, кроме неприязни. Она подчинялась ему только связанная суровой клятвой. И это ранило де-принца больше, чем его недавняя мужеская неполноценность, презрение семьи и долгое душевное одиночество.

Досада вылилась в уже знакомое раздражение. Седрик рванул платье, сдергивая его до живота. Тело Марики напряглось. Она сделала непроизвольный жест, словно желая оттолкнуть своего немилого мужа. Но в последний миг удержала себя. Испытав прилив злобы от промелькнувших на женском лице гадливости и скорби, подогретый выпитым вином Седрик толкнул юную жену на ложе и принялся срывать с нее одежду. Геттская кровь опять брала верх над велльским воспитанием, заставляя Седрика терять разум от гнева. Марика не препятствовала ему, даже помогая себя раздевать. Ее застывшее лицо по-прежнему хранило отпечаток отрешенности.

Сорвав, наконец, платье, Седрик на некоторое время замер, рассматривая тело жены. Округлый живот явно указывал на перевалившую за середину беременность, но не портил прелести юной женщины, наоборот, дополняя ее. Необъяснимым образом все следы пыток и ожогов уже успели сойти, и ничто не нарушало гладкости светлой кожи. Шею и руки Марики по-прежнему украшали драгоценности – ровно столько, чтобы это не казалось чрезмерным. Густые темные волосы успели растрепаться, лишь самую малость выбиваясь из прически. Общий вид портило лишь выражение угрюмой безнадежности на ее лице.