Нестор Махно - Виктор Ахинько

Газета «Южный край». 9 октября 1919 г.

— Извини, Сева, но ты меня хоть изжуй — не возьму в толк: зачем тебе, умнице, весь мир объехавшему, в Париже, в Америке побывавшему — зачем… Махновия? — удивленно и тихо спрашивал благообразный Кернер, наклоняясь к Волину поближе. Они сидели в одной из комнат особняка миллионера Бадовского в Александровске. Марк Борисович после Одессы ехал в Гуляй-Поле, чтобы встретиться с сыном, и, узнав, что Всеволод уже не кто-нибудь — председатель реввоенсовета у повстанцев, задержался здесь на денек. Ему было край любопытно, чем же можно завлечь еврея в массовый бунт? И не просто участвовать, а занимать большую должность, формально даже выше Батьки Махно?

— Это долгая песня, — усмехнулся Волин. Чувственные губы его тронула ирония. Гость это заметил.

— Буржую не доверяешь? Ах, напрасно. Я, может, ближе тебе, чем весь ваш совет, и с отцом твоим мы были на короткой ноге.

— Скрывать-то нечего. Поверьте! Мы боремся против засилья капитала и власти. Вот, к примеру, этот чудный особняк освободили. Бестактно лишний раз напоминать об этом вам, уважаемый дядя Марк. Есть же вещи деликатные, — говорил Всеволод доверительно, и Кернеру понравились его слова, хорошо поставленный голос.

— Слава Богу, значит, не все потеряно. Меня что поражает, Сева? Это огромное народное движение, бунт, если хочешь, похлеще пугачевского. У аборигенов, конечно, своя история. Запорожские казаки, Хмельницкий, кстати, антисемит, открытый супостат жидов, не тем будь помянут. Ты же, Сева, ничего этого не знаешь. Оно тебе чуждо по крови!

— Ну почему же? Я не столь темен, — запротестовал Волин, скользнув взглядом по желтоватой лысине гостя.

— Да и я не о том! — перебил Марк Борисович тихим и внушительным тоном раввина. — Всемирную историю мы все проходили помаленьку. Но нравы, обычаи, память веков, наконец, что живет и буянит в сердце, — где тебе это взять, хохлатское? Да и зачем оно тебе? Вот о чем я беспокоюсь. Нет-нет, я уважаю народ, среди которого живу. Однако они же насмерть бьются по сути за новый передел земли и наследства предков. А ты за что?

— Тяжелый вопрос, — признал Всеволод. Беспокойные зеленые глаза его то оглядывали непрошеного гостя, то смотрели куда-то в окно, на звезды, что ли. — Тяжелый. Цель у нас ясная — свобода, и национальность для нее безразлична.

— Какая свобода, милый мой? Я разве против нее? Или Деникин, Петлюра, Троцкий? Все — за! Это же лозунг, конфетка, которой манят детей! Вон большевики пообещали мир. Где же он? Или землю крестьянам. Где она? Хоть один рабочий стал хозяином фабрики? Повторяю — это блеф, митинговая утка!

— Ну-у, простите, — Волин вскочил, быстро зашагал по комнате. — Есть же документы, программы, декларации. В них, как в зеркале, видно, кто чего добивается. Я вчера выступал на съезде. Наши взгляды близки крестьянам, рабочим. Без обмана.

— Мальчик мой, — ласково сказал дядя Марк. — Есть неистребимый, веками установленный быт. Он во всем Божьем мире один. Люди хотят кушать, любить и плодиться. Свободно. И работать в меру сил. Всё! Больше ничего. А есть единицы, которым подай власть или богатство, что почти то же самое. Вот они-то и мутят воду, изощряются в идеях, так как у кормила и кормушки на всех места не хватает. Особо изворачиваются те, кому сладка власть. Придумывают новые лозунги, декларации, объявляют человека (имеют в виду себя) царем Вселенной. Всё это, повторяю, игрушки. Ты не обижайся, Сева, но доподлинно известно: когда поделят портфели, неважно кто, и народ устанет, успокоится — опять восторжествует тихоход быт. Моя стихия. Дай Бог, чтобы прибавилось свободы хоть на мизинец!

— Вы критикан… и Фома неверующий. Хотя… тоже ведь богатством не брезгуете, — усмехнулся Всеволод. — А мы — революционеры. Да здравствует бескорыстный риск, дерзость и неукротимая энергия! Вот чего вы не берете в расчет, дядя Марк. Плюс инерция протеста. Тех, кто восстал, не тормозить надо, а направлять. Психологию масс нельзя мерить такими индивидуальными стимулами, как богатство и власть.

Председатель реввоенсовета сделал паузу и продолжал, еще более оживившись:

— Анархизм — это особое состояние души. Вы любили в юности?

Кернер высоко поднял брови. Озабоченное лицо его посветлело.

— Вижу, да! — вскрикнул Волин. — Значит, тоже были анархистом! Подобное хмельное парение испытывают сейчас и массы, избавленные от ярма власти. Это редкая роскошь в истории.

Марк Борисович вроде был поражен таким красноречием, но сказал:

— Ты лишь подтверждаешь мои слова, Сева. Поистине умница: что угодно оправдаешь. Но люди рано или поздно спросят: «Чего же вы, вожди, добились для нас?» Будь любезен, приведи пример. Хоть самый завалящий. Вот здесь, в Александровске, чугуно-литейный завод, фабрики, мастерские. Хозяев вы разогнали. Где сегодня выпускают товар? Назови!

Волин почесал затылок, присел.

— Мы делаем все, что от нас зависит. Но разруха, дядя Марк. Война. Нет угля, мазута. Без перерыва выдают продукцию лишь водочный завод и пекарни.

— Не надо прибедняться. Уголек у вас есть, из Мариуполя, и поезда ходят исправно. Почему же не заводите рабочее самоуправление на железной дороге? Это такой козырь! Воплощение анархической идеи!

Марк Борисович бил наотмашь в самое больное место. Всеволоду рассказывали, как на днях из Бердянска в Александровск ехал Махно. Его встречали, шумели: «На гетмана пахали — никто не платил! На Петлюру, на красных ишачили, на Деникина! Теперь вы. Где жалование? Чем семьи кормить?» По прибытии Батько напал на Волина: «Я воюю. Берем города. У нас огромная вольная территория. Почему реввоенсовет не вводит самоуправление?» — «Мы против любой власти, — напомнил теоретик. — Лишь советуем крестьянам и рабочим, как устроить жизнь без партий и чиновников». — «Но людям-то жить надо! — вскричал Нестор. — Что им ваши голословные советы? Дети голодают!» Он сел и написал обращение к железнодорожникам:

В целях скорейшего восстановления нормального движения в освобожденном нами районе, а также исходя из принципа устроения свободной жизни, предлагаю тт. железнодорожным рабочим и служащим энергично сорганизоваться и наладить самим движение, устанавливая для вознаграждения за свой труд достаточную плату с пассажиров и грузов, кроме военных, организуя самим свою кассу на товарищеских и справедливых началах и входя в самые тесные сношения с рабочими организациями, крестьянскими обществами и повстанческими частями.

«А сейчас дайте рабочим хотя бы хлеб, и бесплатно. Немедленно!» — приказал он. Волин сжал в кулаке бородку: «Я что здесь, мальчик на побегушках? Командуй в армии, — подумал. — А я председатель… Стоп! Какая власть? Ежели мы так пыжимся, то что же ожидать от других?»

Всеволод, уже от себя, написал распоряжение начальнику снабжения армии Григорию Серегину, бывшему слесарю: «Предложить Совету профсоюзов через его рабочий аппарат, близко стоящий к массам, организовать бесплатную раздачу беднейшему населению города 15 ООО пудов хлеба». И что же? Профсоюз умыл руки! Ответил: пусть этим займется городской производственный комитет. А там тоже чиновники, спекулянты. Волин возмутился. Да что же это за болото! Опубликовал в газете «Путь к Свободе» разгромную статью «Позор» и предложил созвать съезд рабочих и крестьян, чтобы разоблачить крючкотворов. Без палки, без власти (стыдно в этом признаться) ничего путного, цветущего не наблюдалось. Зерно раздавали повстанцы, прямо из вагонов. Деньги сиротам, вдовам, голодающим вручали из армейской кассы. В ней, конечно, миллиарды рублей, взятых силой. А где же радостный труд, самоуправление?

Выходило, что народ к свободе не готов, робок. Сомневается? Затоптан? Всеволод днем и ночью ломал над этим голову, прочитал на съезде фундаментальную «Декларацию» — что же изменилось? Благоприятного ответа не было — хоть плачь! Из двух одно: либо сам великий замысел анархизма чего-то не учел, либо мешают война и разруха. Волин склонялся ко второму, иначе вся их борьба сразу же и, возможно, навсегда теряла смысл.

— У нас отлично поставлено школьное дело, — отвечал он Кернеру. — Им занимается жена Махно — Галина, симпатичнейшая брюнетка. Мы роздали землю, дома, заводы. Регулярно выходят газеты. В наших театрах полно публики. Кроме того, решили на съезде вопросы о снабжении армии, борьбе с пьянством, о больницах и лазаретах, об украинском языке. Мало этого?

Гость, однако, грустно взглянул на Волина, заметил:

— Есть такие селекционные яблоки, ароматные, крупные… скороспелки. Не приходилось кушать?

Всеволод нахмурился, и Марк Борисович почувствовал, что дальше задираться глупо и опасно. Пусть потешатся ребята. Без предпринимателей и доброй старой веры все равно никто не обойдется. А сейчас… хоть бы детей не потерять да самому уцелеть.