Роковая дама треф - Елена Арсеньева

«Нет! Нет! Нет!» – снова закричали на все лады голоса, однако Оливье промолчал; он выглядел будто фарфоровый болванчик – качнул головой слева направо: тик-так, тик-так…

– Вопрос второй, – проговорил де Мон. Словно бы ничуть не удивленный отказом, он повернулся к Ангелине. – Считаете ли вы, что pia fraus [85] вредна и опасна?

Она не издала ни звука, но все увидели, что в комнате появился еще один фарфоровый болванчик: тик-так.

– Замечательно! – восхитился де Мон. – И третий вопрос – к вам обоим: когда умерла Маргарита де ла Фонтейн?

Оливье рванулся было со стула, но остался на месте и не произнес ни слова. Молчала и Ангелина, и длилось это молчание долго, бесконечно долго, пока де Мон не изрек укоризненно:

– Silentium videtur cofessio!

Бог весть, поняли ли эти двое, что слова нотариуса означают: «молчание равносильно признанию», однако молчание оное царило еще некоторое время, прежде чем раздался скрип, в котором нотариус с Ангелиной – да и сам Оливье – с великим трудом узнали голос счастливого наследника:

– Три часа назад.

– Расскажите же, как вы это проделывали? – с живейшим любопытством спросил де Мон.

Едва роковое признание свершилось, палаческое выражение исчезло с лица нотариуса – так же, как и грозные нотки из голоса, и теперь он выглядел не как строгий обвинитель, а как добрый дедушка, не знающий, то ли порицать внуков за их шалости, то ли восхищаться их изобретательностью.

Оливье, все еще смущенно улыбаясь, раздвинул полог и показал две доски, вытащенные из кровати. Ангелина же не отказалась снова подобрать юбки и забраться в свое пыльное убежище, так что голова ее оказалась почти на уровне головы покойной, которую она могла руками легко приводить в движение.

Де Мон хохотал словно дитя. У него даже слезы выступили на глазах от восторга, а потому Оливье, который всегда был весьма тщеславен и обожал похвалу, как женщина, с легким сердцем вынул из-за пазухи драгоценное завещание, которое доставило ему столько волнений и страданий, и протянул его де Мону. Нотариус пробежал глазами бумагу, мимолетно улыбнулся чему-то, однако не порвал завещание в клочки, как того с трепетом ожидал Оливье, а повернулся к Ангелине и спросил:

– Сколько стоило ваше участие в этой сделке, мадемуазель?

Ангелина в первый раз взглянула внимательно на этого более чем странного человека. Он был сухонький, скорее подходивший под определение «старенький», чем «немолодой», однако же весьма бодрый на вид. Его по-молодому яркие карие глаза, похожие на изюминки в ванильном сухарике, смотрели на нее безо всякого осуждения – и если уж не одобрительно, то лукаво и понимающе. Ей почему-то не захотелось солгать под этим добрым взглядом, и она с чистой совестью призналась:

– Я просила месье де ла Фонтейна жениться на мне и дать свое имя моему ребенку.

– Ого! – тихонько воскликнул нотариус и, прищурясь, окинул фигуру Ангелины внимательным взглядом, потом вновь всмотрелся в ее глаза, и она почувствовала себя совершенно беззащитной при его новом вопросе: – И вы полагаете, что он сдержит свое обещание?

Только очень тонкий слух различил бы легкие нотки презрения в его тоне, однако Ангелина их уловила – и вновь не стала лгать:

– Теперь-то, конечно, нет. Да и в любом случае – едва ли!

– Да ты что?! – взвился Оливье. – Да я же дал слово! – Взгляд его наткнулся на понимающую улыбку старого нотариуса, и он, засмеявшись, обреченно махнул рукой, как бы сдаваясь: – Да что говорить… Слаб человек – одно скажу. Но теперь уж все равно – дело не выгорело!

– Вы еще молоды, друг мой, – зажурчал голос де Мона. Он, снова разворачивая завещание, внимательно вглядывался в него. – Вы молоды, потому и не знаете, что все на свете поправимо.

– Да, о да! – криво усмехнулся Оливье. – Все на свете поправимо, кроме смерти! Это я прочно усвоил еще в России!

– Россия… – мечтательно вздохнул де Мон. – Россия богата красавицами! – Он не без игривости подмигнул Ангелине, тяжело поникшей на край стола. – Кстати, некогда я знал одного русского. Это было… Дай бог памяти… вскоре после казни нашего последнего короля. Я желал изучать русские афоризмы – пё-слё-ви-сы, – с явным удовольствием выговорил де Мон, – и мой русский друг, очень недовольный убийством короля, говорил, что, поскольку монарх раскаялся и намерен был жить в мире со своим народом, его не следовало казнить. У русских есть очень загадочная пё-слё-ви-са о том, что нужно прощать раскаявшихся… дай бог памяти… – Он потер ладонью лоб. – А, вспомнил! Побритую бороду меч не сечет!

Ангелина с истерическим визгом уткнулась лицом в стол. Де Мон сочувственно кивнул:

– Пожалуй, эти слова применимы и сейчас, не так ли, сударыня? Когда человек искренне раскаивается, жизнь открывает перед ним новые пути! – И он вновь обратился к Оливье: – Так вот, насчет того, что все поправимо. Это ведь в самом деле так. Вообразите, что поправима даже та ситуация, в которую вы лихо вляпались!

И он до бесконечности тянул паузу, тянул, пока не увидел, как выпрямилась Ангелина и как глаза Оливье зажглись ожившей надеждой, пока оба они враз не выдохнули:

– Как?

– Очень просто! – хлопнул нотариус ладонью по столу. – Только для этого нужно, чтобы мадемуазель еще сегодня стала моей женой.

В это время истекли заветные полчаса, но еще прежде, чем нотариус Блан и префект полиции вошли в дверь опочивальни покойной Марго де ла Фонтейн – встревоженные, даже испуганные, еще не знающие, что им предстоит не карать преступников, а засвидетельствовать бракосочетание, – Оливье стало известно, что «завещание тетушки Марго» не будет уничтожено, однако и ему не придется в полной мере насладиться богатством. Впрочем, на его содержание ежегодно выделялась преизрядная сумма, ну а сам капитал по доверенности поступал в распоряжение Анжель д’Армонти, по мужу – Анжель де Мон. Через два дня, после исполнения всех формальностей и оформления на имя Оливье дома тетушки Марго (он и его получил в придачу к пенсиону!), де Мон с супругой и ее кузеном (таков теперь был официальный статус Оливье) намеревался отправиться в Париж, где им предстояло жить в новом особняке на бульваре Монмартр.

Узнав, что ему предстоит, Оливье молча склонил голову, убеждая себя, что это вовсе не удар судьбы, а ее подарок. Однако Ангелина оказалась более любопытной и, хотя прочно усвоила, что «побритую бороду меч не сечет», все-таки осмелилась спросить:

– Вы спасли меня сударь, но… но почему?!

Ей показалось, что темные глаза под морщинистыми веками предательски повлажнели, прежде чем нотариус де Мон улыбнулся невесте:

– Вы здесь не так давно, моя дорогая, и еще не знаете, какие диковинные штуки выделывает с людьми этот проклятый мистраль. Мадам Маргарита даже рассталась из-за него с жизнью. Плиний [86], к примеру, рассказывал, будто в случаях мистраля древние садились в масляные ванны, дабы уберечься от его разрушительного воздействия. А у меня, представьте, масляной ванны не оказалось. Вот я и не уберегся от любви с первого взгляда… Остается только молиться, чтобы это оказалась моя последняя любовь!