Империя и воля. Догнать самих себя - Виталий Аверьянов

До сих пор миссия России состояла не в том, чтобы добиваться господства над всеми племенами и народами, а в сдерживании и обуздании тех, кто жаждет такого господства. «Спячка» России ведет к тому, что на мировую арену вырывается агрессивный «зверь из бездны» и разрушает хрупкую гармонию историко-культурных миров.

Традиция-цивилизация не сломлена до тех пор, пока дух ее не сломлен. Магическое господство над пространством — внешняя рамка истории, всегда относительная, как любые средства и орудия. Внутренняя сущность истории — раскрытие энтелехии каждого лица, предложение этим лицом своей миссии и, как результат, плодотворное столкновение миссий, в котором лица в полноте своего существа предстают перед Тем, Кто вкладывает в свои создания вдохновляющее их неповторимое начало, аристотелевскую «энтелехию», евангельское «горчичное зерно».

Без оплодотворения миссией носители традиции обречены оставаться неполноценными, они засыхают как осенняя ботва. Если же некоторая персональная или эпохальная миссия выполнена — то она «прилагается» к традиции как ее новый слой.

Изборский клуб

Изборский клуб экспертов — создан в сентябре 2012 года в городе Изборск Псковской области. Инициаторами клуба выступили известные политики, мыслители и общественные деятели государственно-патриотической направленности Председателем клуба был избран А. А. Проханов, а исполнительными сек ретарями — В. В. Аверьянов и А. А. Нагорный.

Идеологическое направление Изборского клуба можно обозначить как социальный консерватизм, синтез в единую идейную платформу различных взглядов русских государственников (от социалистов и советских патриотов до монархистов и православных консерваторов). Изборский клуб нередко рассматривается как альтернатива многочисленным клубам и площадкам либеральной направленности, долгое время претендовавшим на выражение и интеллектуальное обслуживание официальной политики РФ. В то же время необходимо видеть, что Изборский клуб отражает не новоявленный, а зрелый и давно сложившийся политико-идеологический полюс, который долгое время не удавалось институционализировать в силу различных субъективных факторов и целенаправленного регулирования экспертного поля со стороны властей, курирующих внутреннюю политику. О зрелости и укорененности в российской почве данного направления свидетельствуют дела, труды и биографии основных участников Изборского клуба.

WWW.DYNACON.RU

[email protected]

[email protected]

Примечания

1

Излагаемая здесь концепция в целом была представлена мной еще в середине 90-х годов (Аверьянов В. В. Феноменология Смутного времени: откуда ждать Минина и Пожарского? // Общественные науки и современность 1996 № 3). Затем она в измененном виде воспроизводилась в моих книгах. Надо сказать, постановка вопроса о трех «Смутных временах» со второй половины 90-х годов получила широкое распространение. Идея параллелизма Смутных времен в отечественной истории приобрела достаточную популярность как в публицистике, так и в научной литературе. Среди наиболее заметных работ можно назвать такие как: Кара-Мурза А. А. Между «Империей» и «Смутой». — М., 1996; Булдаков В. П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. — М., 1997; Кондаков И. В. Архитектоника русской культуры. Диссертация на соискание уч. ст. доктора философских наук в форме науч. докл. — М., 1998; Соловей В. Россия накануне Смуты // Свободная мысль XXI. 2004. № 12. — С. 38–48; см. также научную дискуссию: «Народ и власть в российской смуте» // Власть. — 2010. — № 4 (С. 14–17), № 5 (С. 10–14), № 6 (С. 13–17), № 7 (С. 9–14). Обзор «смутологической» литературы рубежа веков см.: Земляной С. Куда идешь? О Смуте как парадигме консервативного мышления // Независимая газета 22.06.2001.

2

Созвучны этому взгляду мысли таких, к примеру, исследователей как В. Я. Пропп, полагавший, что народ в эпосе не стремится отражать исторические события, но описывает явления (Пропп В. Я. Русский героический эпос. — М., 1958. — С. 287); как И. Я. Фроянов и Ю. И. Юдин, писавшие: В ходе былинного творчества один образ, более поздний наслаивается на другой, уже существующий в фантазии сказителей, в результате чего появлялся новый герой, заключающий в себе черты героев различных времен. И только внимательный анализ исследователя позволяет разобраться в этой сложной структуре былинных образов (Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история. — СПб., 1997. — С. 498).

3

Медриш Д. Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. — Саратов, 1980.

4

Можно говорить о «малых смутах» как о любых значительных восстаниях или волнениях (пугачевская смута, дворянская смута 1825 года), но не как о термине и безотносительно к целостной модели «смуты».

5

Так пишет в целом объективный по отношению к Борису И. Хворостинин (Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI — начало XVII вв. — М., 1987. — С. 436).

6

Скрынников Р. Г. Государство и церковь на Руси XIV–XVI вв. — Новосибирск, 1991. — С. 354.

7

Связанную с неоправданными историософскими экстраполяциями — опытом «английской революции» для либеральных реформаторов и опытом «французской революции» для непримиримых радикалов.

8

Миссия последнего Государя династии, как это видится теперь, состояла в том, чтобы обуздывать, насколько это было возможно, разгорающуюся ярость общественной стихии, удерживать центробежные силы и «примирять» раздирающие государство политические полюса. Когда Государь Николай осознал невозможность конституционно-монархического (то есть по существу либерально-консервативного, компромиссного) разрешения смуты, он отождествил себя с консервативным полюсом государства. Однако предпочел он не путь искоренения «революционного» слоя, но путь сдерживания «революции» до конца и принесения себя ей в жертву. В этом состоит благородная, мученическая, святая миссия консерватизма в России начала XX века.

9

Здесь есть указания на очень интересную, но нас сейчас не отвлекающую тему сопоставления политического духа Отрепьева и Петра I.

10

История политических партий России / Под ред. А. И. Зевелева. — М., 1994. — С. 134.

11

Нечволодов А. Сказания о Русской земле. Ч. IV. — СПб., 1913. — С. 511, 512.

12

Феноменологическая модель Смутного времени может быть перенесена и на другие событийные ряды, использована в истории других народов и государств. Однако, такого рода построения не входят в задачи нашей работы. Отметим лишь, что западной историософии чужда подобная постановка вопроса. Некоторые авторы отдаленно приближаются к ней. Так, например, понятие «смутного времени» было даже излюбленным для А. Тойнби, который, правда, рассматривал его внутри изобретенной им парадигмы «спада-и-оживления». У Тойнби «смутные времена», свойственные разным цивилизациям, растягиваются иногда на несколько столетий, как, например, в империи инков (X–XV вв.) или в Древней Греции (V–I вв. до н. э.), что во многом обессмысливает термин «смутного времени», приравнивает ее к понятиям «надлома» и «спада».

13

Что касается происхождения второго и третьего Смутных времен, то его конспирологическая подоплека нашла отражение в большой по объему литературе. Определяющая роль международного фактора, фактора напряженного противостояния цивилизаций и необходимости для Российской империи отвечать на вызов модернизации, а Советского Союза — на вызов всего западного мира, вряд ли может быть поставлена под сомнение.

14

См. в настоящей книге работы «Сусанин наоборот» и «Опричнина — модернизация по-русски».

15

Подробнее о генезисе и последствиях Смутных времен см.: Аверьянов В. Природа русской экспансии. — М., 2003.

16

У В. Соловья, предпочитающего объяснительную модель «революции», и намеренно скрещивающего два понятия (термин «смутореволюция»), данный вопрос, так же как и у нас, трактуется в качестве «функциональности Смуты», в которой старая русская традиция сменяется новой (Соловей В. Д. Кровь и почва русской истории — М., 2008. — С. 263). Главное отличие наших подходов в следующем: Соловей считает, что всякая революция обязательно «сопровождается» смутой, мы же считаем, что революция как модель «правильного переворота» является ничем иным как частным случаем и моментом смуты, некоторой идеализации ряда исторических вариантов. Смута как модель комплексной социокультурной мутации масштабнее и объективнее, в ней не заданы оценочные установки на «правильность» схемы описываемого исторического процесса. Оценочность модели революции легко видеть в таком суждении Соловья как: «Смута была неудавшейся, проигравшей революцией».