Глаза ребёнка - Ричард Паттерсон

— Вряд ли я могу согласиться на неумышленное убийство, — произнес наконец Маккинли. — Газетчики меня за это уничтожат.

Кэролайн покачала головой.

— Да, Маккинли, — сказала она, — неблагодарное это занятие — угождать сильным мира сего, верно?

Брукс стал темнее тучи.

— Ерунда, — мрачно проронил он. — Мне только больно смотреть, как вы играете с огнем. Можно обжечься.

— Это не про меня. — В глазах Кэролайн появился азартный блеск. — Если вас это интересует — я сегодня приду домой, выключу свет и попытаюсь ответить для себя на один вопрос: с чего это вы вдруг решили, что я соглашусь продать душу жалкому политикану, который мне в подметки не годится.

— Вы всегда были похожи на кошку, которая гуляет сама по себе, Кэролайн, — с ледяной улыбкой изрек Брукс.

— Так оно и есть, — не отводя взгляда, произнесла Кэролайн.

Они не отрываясь смотрели друг на друга. Брукс не выдержал первым — он перевел взгляд на Паже, потом снова обратился к Кэролайн:

— Вы проиграете. Самое большее, что я могу вам предложить, — это убийство второй степени.

— По-моему, это не обсуждается? — сказала Мастерс, обращаясь к Паже.

— Да, не обсуждается, — подтвердил он и повернулся к Бруксу. — Потому что ты надоел мне, Мак. Ты перевернул вверх дном мой дом, ты до смерти напугал моего сына, ты измучил Терри и ее шестилетнюю дочь. И все это затем, чтобы угодить Коулту, которому хочется вышвырнуть меня из политики. — Он помолчал. — А еще потому, что — есть у вас свидетель или нет — я не совершал этого.

— Следует ли понимать ваши слова так, что вы собираетесь давать показания? — не замедлил спросить Салинас.

Паже молчал, не спуская глаз с Брукса.

— Не знаю, — наконец ответил он. — Это зависит от того, удастся ли вам завоевать мое расположение.

Салинас предпочел промолчать.

— Это всё, Маккинли? — спросила Кэролайн.

Брукс тяжело кивнул.

— Да. Полагаю — всё.

Они встали.

— До завтра, — отрывисто бросил Салинас, открывая дверь.

Не произнося ни слова, Паже и Мастерс направились к лифту.

Когда они вдвоем оказались в кабинке, Кэролайн наконец смогла перевести дух. Паже показалось, что она стала как-то меньше.

— У тебя здорово получается, — заметил он.

Кэролайн лишь молча улыбнулась в ответ.

Они вышли в подземном гараже. Все так же не произнося ни слова, Мастерс подошла к своей машине. Она открыла дверцу и вдруг замерла, словно осененная какой-то догадкой. Повернувшись к Паже, Кэролайн промолвила:

— Крис, давай выпьем чего-нибудь и скажи мне, что мы все сделали правильно.

Она выглядела уставшей и одинокой. Паже с минуту молчал, потом медленно покачал головой:

— Понимаешь, мне надо увидеть Карло.

— Разумеется.

Паже взглянул на нее и, повинуясь безотчетно нахлынувшему чувству, нежно поцеловал женщину в лоб. Потом снова заглянул ей в глаза, в которых стоял немой вопрос.

— Мы все сделали правильно, Кэролайн, — произнес он. — Что бы ни случилось дальше.

— Может, побросаем мяч? — предложил Паже.

Карло сидел за обеденным столом напротив, развалившись и вытянув ноги, и смотрел на отца печальными глазами. Как недавно подсчитал Паже, за десять проведенных вместе лет они ужинали в этой комнате примерно три тысячи раз — обычно вдвоем, сидя за ореховым столом на двенадцать персон под хрустальной восемнадцатого века люстрой. Здесь они говорили о событиях прошедшего дня, о спорте и о политике, о школьных друзьях Карло, обо всем, что приходило в голову. Паже проверял домашнюю работу по математике второклассника Карло; восхищался его акварелью, которую он нарисовал, когда ему было десять лет, и которая получила первое место на школьном конкурсе; помогал писать первый реферат и составлял с ним заявление в среднюю школу. Теперь, после ареста, каждая минута, проведенная с сыном, пробуждала в душе Паже сладкие воспоминания; иногда ему казалось, что именно за этим столом он и наблюдал, как растет его сын.

Паже было несвойственно предаваться ностальгии; по мере взросления Карло он любил его все больше и больше, мечтая о том дне, когда мальчик станет мужчиной и будет для него не только сыном, но и другом. Крис понимал, что эти исполненные нежности и сожаления внезапно нахлынувшие на него воспоминания о том времени, когда Карло был еще ребенком, есть не что иное, как иллюзорная попытка убежать от действительности, остановить время, отсчет которого начался в день его ареста. Теперь, когда вся их жизнь могла в одночасье пойти прахом, Паже терзался угрызениями совести, и, лишь погружаясь в прошлое, его душа ненадолго обретала покой.

Сейчас ему страстно хотелось побросать мяч, чтобы вернуться в тот далекий выходной, когда он установил у дома корзину; вспомнить, как учил Карло попадать в кольцо, как горд был его сын, когда он поднял корзину на предельно высокую отметку — три метра. Но Паже понимал, что Карло не в состоянии заглянуть ему в душу: мальчик жил в настоящем и не мог свыкнуться с мыслью о том, что его отцу предъявлено обвинение в убийстве и что он может провести остаток дней в тюрьме. От этой мысли Паже в ужасе проснулся минувшей ночью, и ему хотелось отогнать ее прочь. Сейчас он мечтал об одном — поиграть с сыном в баскетбол.

— Ну так как? — не отставал Кристофер.

Карло нахмурился.

— Пап, может, просто поговорим?

Карло произнес это таким безразличным тоном, что Паже на мгновение смешался; он втайне надеялся, что сын откликнется на зов его сердца и утолит его желание забыться. Тогда как сам Карло хотел видеть отца таким, каким он был всегда. Паже стало стыдно; он всегда презирал родителей, которые не обращали внимания на желания своих детей или — что еще хуже — хотели, чтобы дети взвалили на себя заботу о них.

— Ну конечно. — Только сейчас Паже спохватился, что за ужином он не сказал ни слова. — Извини. Просто мне захотелось немного отвлечься.

Карло, на сей раз внимательнее, взглянул на него, и лицо его просветлело.

— Мы можем играть и разговаривать одновременно, — предложил он. — Я только возьму мяч.

Мальчик поднялся к себе, а Паже вышел на дорожку перед домом и включил освещение, которое провел, чтобы кольцо было видно в темноте. На будущий год Карло, когда-то такой робкий и нерешительный, должен был выступать за лигу. Сможет ли он посмотреть, как играет его сын, подумал Крис.

У него за спиной открылась и закрылась входная дверь; упругим шагом, ведя перед собой баскетбольный мяч, приближался Карло. Паже невольно улыбнулся: стук мяча будил так много воспоминаний, связанных с сыном, что он мог «прокручивать» их часами.

Мяч взвился над головой у Паже и, описав дугу, отскочил от укрепленного над гаражом щита, едва задев обод корзины.

— Черт, — вырвалось у Карло.

Паже расхохотался. В арсенале Карло, ловкого, проворного, с прекрасной реакцией, были всевозможные приемы, за исключением, пожалуй, хорошего броска с дальней дистанции в прыжке. Единственное, чем Паже еще со времени начальной школы владел мастерски, и до сих пор из десяти мячей в среднем пять попадало в цель. Поэтому в чем он мог тягаться с Карло на равных, была игра в «Балду». Смысл ее состоял в том, что игроки по очереди бросали мяч в корзину; если один делал точный бросок, второй должен был забросить мяч с того же самого места — в противном случае он получал букву из слова «балда». Проигравшим считался тот, кто первым набирал слово целиком. Даже в последние годы Паже еще удавалось время от времени, выигрывать за счет того, что он занимал позицию на дальней линии и со сладким садизмом закладывал в корзину один мяч за другим. «Я только хочу поднатаскать тебя», — говорил он Карло, стоявшему рядом с каменным лицом и которому ничего не оставалось, как только бормотать под нос проклятия и ждать, когда отец промажет, чтобы вернуться к своему излюбленному репертуару — «крюкам», и «драйвам»,[29] в чем Паже был несилен.

Крис подобрал отскочивший мяч и, отойдя метров на семь, послал его в кольцо. Мяч взлетел и, описав плавную дугу, провалился в корзину, даже не задев металлического обруча.

— Высокий класс! — восхищенно воскликнул мужчина. — Кристофер Паже в превосходной форме.

— Болельщики сходят с ума, — с нескрываемым сарказмом заметил Карло. Он поднял мяч и занял место, откуда бросал отец. Не сводя глаз с сетки, дважды отбил мяч о землю и бросил. Мяч пролетел по слишком прямой траектории, ударился об обод и отскочил в сторону Паже. Карло с ненавистью посмотрел на корзину, потом вдруг выпрыгнул над сеткой и вогнал туда воображаемый мяч. — Вот тебе, — пробормотал он.

— «Б», — произнес Паже первую букву слова «балда».

Затем отошел от щита и попытался повторить бросок — но промахнулся.