Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Отсюда следует огромное значение работы над тем, что мы есть внутри. Мы формируем не только свою судьбу, но и свой внутренний мир.

У К. — консистенция тыквы; если в нее ткнуть пальцем, то сначала она твердая, затем мягкая, а потом пустая. П., напротив того, похож на персик: сначала мякоть, потом твердое ядро, в свой черед заключающее в себе мякоть.

Париж, 12 сентября 1943

Днем у скульптора Гебхардта, на улице Жана Ферранди. Разговор об итальянских смутах, в которых эта война распускается новыми, странными цветами. Обе великие стихии — войны вообще и войны гражданской — проникают друг в друга в виде взрыва. В то же время возникают картины, не виданные со времен Возрождения.

Потом о Франции. И здесь ненависть все возрастает, но, как в стоячих водах, — подспудно. Многие получают по почте миниатюрные гробы. Роль Кньеболо состоит также в том, чтобы порочить добрые идеи, поднимая их на свой щит. Например, идею о дружбе между обеими странами, в пользу которой столь многое говорит.

Обратный путь через Сен-Сюльпис; ненадолго зашел в церковь. Из деталей бросились в глаза две гигантских размеров раковины, служившие сосудами для святой воды. Их волнистые края были отделаны металлическим кантом, а перламутровый слой имел цвет медового опала. Они покоились на цоколях из белого мрамора; на одном из них красовались морские растения и большой морской краб, на другом — каракатица. Во всем играл дух воды.

Мысль, возникшая перед весьма посредственным изображением поцелуя Иуды: меч, который выхватил Петр, был при нем, очевидно, всегда, — значит, Христос разрешил ему его носить? Или же Петр, прежде чем ударить, выхватил его у Малха?

Париж, 13 сентября 1943

Утром пришло сообщение, что Муссолини освобожден немецкими отрядами парашютистов. Не сказано — ни где, ни при каких обстоятельствах. Война становится все более образной. Если бы дела в Италии затянулись, то вполне очевидно, что и там, как в Испании, не обошлось бы без массовых истреблений. Человек попадает в тупик.

Телефонный разговор со Шнатом о графе Дежане и о возможности проверить его досье. В свои малые сочинения я бы хотел включить ряд статей о людях и книгах, моих помощниках, — своеобразный памятник благодарности.

Как мне только что сообщил Хорст, великолепный дом генерала Шпейделя в Мангейме разрушен. Сразу же после этого сообщения прибывший из России с письмами от Шпейделя и Грюнингера курьер подробно рассказал мне о битве при Белгороде. Грюнингер полагает, что на въезд паладинов на белых конях через Бранденбургские ворота едва ли можно рассчитывать, ибо прежде всего неясно, сколь долго Бранденбургские ворота простоят, и, кроме того, белый цвет исчезает. Верно, но ведь верховное наступление на красный происходит на синем фоне.

Продолжаю Хаксли, нашел следующее удачное наблюдение: «Никогда не стоит давать имени злу, приближение коего чувствуешь, дабы не предоставлять судьбе модель, по которой она может формировать события».

Это обрисовывает процесс, именуемый в народе «призывом». Этому призыву отдаются сегодня миллионы. Духовное расписывание деталей рокового будущего, погруженность в них, одним словом страх, разрушает в нас тонкий слой благодати и надежности, защищающий нас, как ширма. Особенно тревожно это в той ситуации, когда знание путей, какими можно укрепить и сохранить этот слой, прежде всего знание молитвы, утеряно повсеместно.

Париж, 14 сентября 1943

Телефонный разговор с Марселем Жуандо. «Je vous conseille de lire la correspondance de Ciceron — c’est le plus actuell».[195] Да, к этому все время возвращаешься. Виланд писал почти то же самое в Йену и Ауэрштедт.

Париж, 15 сентября 1943

Ночью небольшая лихорадка. Сновидения, в которых я пересекал пышноцветущие заливные луга и высматривал насекомых. Сорвал несколько металлических видов высокого роговика и водяного фенхеля — это были бупрестиды,[196] как я с удивлением понял.

«Очень странная находка, по своему строению они полностью ориентированы на сухую и жаркую солнечную погоду, совершенно чуждую болотному и водяному миру».

На это голос из нижнего регистра: «Но это же переходные явления, подтверждающие себя в чужеродном элементе. В случае с фенхелем виды выбрали себе влажную среду, к тому же фенхель, вытягиваясь ввысь, попадает в полосу солнечного жара. Вспомни Прометея».

Итак, ничто так не вразумляет нас, как исключение, — более того, исключение и толкование находятся в прямой зависимости друг от друга. Правило, так же как и свет, необъяснимо, невидимо и проявляется, только если есть противодействие. Поэтому справедливо говорят, что исключение подтверждает правило, — можно даже сказать, что оно-то и делает правило зримым.

В этом состоит духовное очарование зоологии — в штудиях призматического излома, когда невидимая жизнь познается в бесчисленном разнообразии своих поселений. Какой восторг я ощутил, будучи еще ребенком, когда отец открыл мне эту тайну! Все ее детали как раз и образуют арабески в оправе великой мистерии, незримого философского камня, которому посвящены наши исследования. В один прекрасный День оправа сгорит и камень засверкает.

Днем у докторессы. Потом прогулка по разным кварталам и улицам города с кратковременным отдыхом в церкви Сен-Северен, вид которой и внутреннее убранство меня живо заинтересовали. Готика осталась не только архитектурой; внутри архитектуры она сохранила свое свечение.

Я ужинал у себя в «Рафаэле», как вдруг, примерно без двадцати восемь, объявили тревогу. Вскоре начался оживленный обстрел, и я поспешил на крышу. Оттуда взору открылось страшное и одновременно величественное зрелище. Две мощные эскадры клинообразно прочесывали центр города с северо-запада на юго-восток. Очевидно, бомбы они уже сбросили, так как в той стороне, откуда они прибыли, поднялись, расползаясь до самого горизонта, облака дыма. Это имело зловещий вид и ясно давало понять, что там сейчас сотни, может быть даже тысячи, людей задыхаются, горят в огне, истекают кровью.

Перед этим мрачным занавесом лежал город в золотом свете заходящего солнца. Вечерняя заря освещала самолеты снизу; их туловища выделялись на фоне голубого неба, как серебристые рыбы. Казалось, хвостовые плавники особенно улавливают и собирают лучи; они сверкали, как сигнальные ракеты.

Эскадры, низко мерцая над городом, тянулись журавлиным клином, сопровождаемые группами белых и темных облачков. Видны были огненные точки, вокруг которых, сначала остро и мелко, как булавочные головки, а затем все более расплываясь, расползались шары. Иногда, загоревшись, медленно и не оставляя дымящегося хвоста, напоминая золотой огненный снаряд, стремительно падал какой-нибудь самолет. Один из них, кружась как осенний лист, упал на землю темным пятном, оставив за собой белый дымящийся след. Другой взорвался во время падения, и его большое крыло долго парило в воздухе. Иногда что-то коричневое, как сепия, что-то необъятное летело вниз с нарастающей скоростью; это означало, что на обугленном парашюте низвергался человек.

Несмотря на эти потери, эскадры держались своего курса, не отклоняясь ни вправо, ни влево, и это прямолинейное движение создавало впечатление ужасающей силы. Оно сопровождалось к тому же глухим жужжанием моторов, наполнявшим пространство и заставлявшим голубей в испуге кружиться вокруг Триумфальной арки. Зрелище несло в себе обе великие черты нашей жизни и нашего времени: строго сознательный, дисциплинированный порядок и элементарную разнузданность. Оно отличалось возвышенной красотой и в то же время — демонической силой. На какие-то мгновения я терял видимость, и сознание растворялось в ландшафте в ощущении катастрофы, но также и смысла, лежашего в ее основе.

Мощные пожары, чьи горнила смешивались на горизонте, с наступлением темноты полыхали сильнее. Следом за взрывами, пронзая ночь, вспыхивали молнии.

Читал Хаксли дальше, его рыхлая композиция утомляет. Речь у него идет об анархисте, в прошлом консерваторе, выступающем против нигилизма. В такой ситуации ему бы следовало чаще пользоваться образами, чем понятиями. А так он лишь в редких случаях достигает действительной силы своего таланта.

Хорош образ, в котором он описывает безличное, ползучеобразное в сексуальных отношениях: клубок змей, тянущих головки вверх, в то время как нижние части их туловищ, беспорядочно сплетаясь, вползают друг в друга.

Кино, радио, вся техника, возможно, помогают нам лучше познать самих себя, — познать то, чем мы не являемся.

Париж, 17 сентября 1943

Среди почты статья для моей гаманиады, присланная Дондерсом, настоятелем Мюнстерского собора: «И. Г. Гаман. Речь на торжественном заседании, прочитанная 27 января 1916 года в Мюнстере в актовом зале Вестфальского университета им. Вильгельма Юлиусом Смендом».