Московские загадки - Нина Молева

Улица Большая Пресня, 36, квартира 24 – последняя московская квартира перед отъездом в Петроград. С ее адреса начинается стихотворение «Я и Наполеон», и себя Маяковский назовет поэтом с Большой Пресни:

Люди!Когда канонизируете именаПогибших, меня известней, —Помните:еще одного убила война —поэта с Большой Пресни.

Начавшиеся в январе петроградские дни вскоре прервутся поездкой в старую столицу. С марта до середины мая 1915 года Маяковский будет в Москве гостем Д.Д. Бурлюка (Большой Гнездниковский пер., 10). Вскоре он закончит поэму «Облако в штанах» и в июне 1916 года прочтет ее в Большой аудитории Политехнического музея как пророчество наступающих перемен:

Я,обсмеянный у сегодняшнего племени,как длинныйскабрезный анекдот,вижу идущего через горы времени,которого не видел никто.Где глаз людей обрывается куцый,главой голодных орд,в терновом венце революцийгрядет шестнадцатый год.

Чтение стало причиной очередного столкновения с полицией. По словам Льва Никулина, «в первом ряду сидел известный москвичам полицейский пристав Строев, на его мундире красовался университетский значок – редкостное украшение для полицейского чина. Наружность Строев имел обыкновенную, полицейскую, с лихо закрученными черными усами. Его посылали на открытия съездов, на собрания, где можно было ожидать политических выпадов против правительства, и на литературные публичные вечера. Так что присутствие именно этого пристава никого особенно не встревожило, но странно было, что он держал в руках книгу и, пока читал Маяковский, не отрывался от нее. И вдруг в середине чтения встал и сказал:

– Дальнейшее чтение не разрешается.

Оказывается, он следил по книге, чтобы Маяковский читал только разрешенное цензурой, когда же Владимир Владимирович попробовал прочитать запрещенные строки – тут проявил свою власть образованный пристав.

Поднялась буря, свистки, крики «вон!».

Тогда полицейский знаток литературы сказал, обращаясь не к публике, а к поэту:

– Попрошу очистить зал».

В 1917 году 26 марта Маяковский выступает в театре «Эрмитаж» (Каретный ряд, 3) на 1-м республиканском вечере искусств с отрывками из поэмы «Война и мир», 24 сентября в Большой аудитории Политехнического музея он читает доклад «Большевик искусства», стихи «Война и мир» и «Революция». Семнадцатого ноября звучит его призыв на большом собрании литераторов, художников и артистов: «Приветствовать новую власть и войти с ней в контакт». С декабря 1917-го до июня 1918-го Маяковский снова в Москве в меблированных комнатах «Сан-Ремо» в Салтыковском переулке (Дмитровский пер., 9), где был написан «Приказ по армии искусств»:

Канителят стариков бригадыКанитель одну и ту ж.Товарищи!На баррикады! —баррикады сердец и душ,Только тот коммунист истый,кто мосты к отступленью сжег.Довольно шагать, футуристы, —в будущее прыжок!

Как остро он ощущал: жизнь изменилась – в своем смысле, ритме, неослабевающем накале напряжения будней. С начала марта 1919-го окончательно в Москве, «Комнатенка-лодочка» в Лубянском проезде (пр. Лубянский, 3, кв. 12) – рабочий кабинет до последнего дыхания. С октября девятнадцатого до марта 1922 года художественно-поэтическая мастерская РОСТА – Российского телеграфного агентства (Милютинский пер., 11): плакаты на все злободневные темы. Рисованные и подписанные. Всего было создано 1600, из них больше пятисот принадлежало ему как художнику, к восьмистам он сделал подписи. «Вспоминаю – отдыхов не было. Работали в огромной, нетопленой, сводящей морозом (впоследствии – выедающей дымом буржуйки) мастерской РОСТА. Придя домой, рисовал опять, а в случае особой срочности клал под голову, ложась спать, полено… особенно не заспишься», – Маяковский признавал только телеграфный стиль в описании биографии.

В развороте творческих замыслов ему едва хватает целой Москвы. Собственные слова: «1918 год – РСФСР не до искусства, А мне именно до него, 15 октября 1918 года. Окончил „Мистерию-буфф“, Читал. Говорят много». В июне 1921 года пьеса будет поставлена для делегатов III конгресса Коминтерна в помещении бывшего цирка Соломонского (Цветной бульвар, 13). Из воспоминаний современницы: «Спектакль шел в море разноцветных огней, заливавших арену то синей морской волной, то алым адским пламенем. Финальное действие развернулось в победное шествие нечистых и парад всех участников спектакля под гром „Интернационала“, подхваченного всей многоязыкой аудиторией… Маяковского долго вызывали. Наконец он вышел на середину арены с какой-то совершенно ему несвойственной неловкостью, сдернул кепку и поклонился представителям всего земного шара, о судьбе которого он только что рассказал».

Двадцать первого октября 1924 года Маяковский читает в Красном зале МК ВКП(б) (Б. Дмитровка, 15-а) поэму «Владимир Ильич Ленин». Он прочтет здесь же перед партийным активом в октябре 1927 года поэму «Хорошо», а 21 января 1930 года последняя часть поэмы о Ленине прозвучит в его исполнении на траурном вечере в Большом театре.

Бесконечные редакции, издательства требовали посещений, предлагали постоянно все новые и новые литературные заказы: газета «Комсомольская правда» (Малый Черкасский пер., 1), Госиздат (М. Никитинская, 6/2), газета «Известия» на Пушкинской площади:

Люблю Кузнецкий(простите грешного!),потом Петровку,потом Столешников;по нимв годураз сто или двести яхожу из «Известий»и в «Известия».

И один из самых дорогих адресов – театр В.Э. Мейерхольда (ГОСТИМ) – (Тверская ул., 31, ныне – Концертный зал им. П.И. Чайковского, перестроенный из театрального помещения). Здесь пройдут премьеры в 1929 году «Клопа» и в 1930 году «Бани».

Работа сосредоточивалась в «Комнатенке-лодочке», жизнь, с конца апреля 1926 года, – в далеком, за Таганком, Гендриковом переулке (пер. Маяковского, 13/15, ныне – Государственная библиотека-музей В.В. Маяковского). Теодор Драйзер, Назым Хикмет, Луи Арагон, Диего Ривера, Мейерхольд, А.Б. Луначарский, И.Э. Бабель, С.М. Эйзенштейн – немногие из тех, кто бывал здесь.

Простое крылечко. Тесный тамбур. Узкая лестница на второй этаж. Две крохотных комнаты. Столовая с черным кожаным диваном, буфетом и раздвижным столом, окруженным обыкновенными стульями. Служивший спальней кабинет с письменным столом и широкой тахтой. Немного книг. Удобная лампа. Пишущая машинка. Слова Луначарского о впервые здесь прочитанной поэме «Хорошо»: «Это – октябрьская революция, отлитая в бронзу».