Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский

сидящий темный костюм-тройка с белой крахмальной сорочкой делал его каким-то миниатюрным, стройным и вертким, похожим на комика немого кино. Вроде Макса Линдера – только стоячего воротника с отогнутыми уголками не хватает, а так – все на месте, и сверкающие туфли, и запонки, и булавка на галстуке, и особенно усы, черными острыми полукругами лежащие на бледных щеках. А пальто – был самый конец марта, но вдруг подморозило, и Ляхов надел зимнее пальто – да, братцы-кролики, обладатели бархатистых дубленок и волчьих полушубков, вам остается только язык прикусить, если вы, конечно, что-нибудь понимаете про эту жизнь. Слегка мешковатое пальто из английского сукна, первый вздох нарождающейся моды, вторая волна протеста, уже не против пиджачной скуки, а наоборот, против пестрого стандарта джинсов, курточек и адидасок.

– Что, критика справа? – Абрикосов повесил ляховское пальто на крюк и щелкнул по рукаву.

– Оно!

Приятно общаться с человеком, который все понимает с полуслова.

– Хорошая квартира, – вертел головой Ляхов, пройдя в комнату. – Очень даже ничего… Мне бы такую.

– Тебе?

– А что, чем я хуже, собственно?

– Ах, в дополнение к вышеозначенному? – подмигнул Абрикосов.

– Не трави душу, змий! – захохотал Ляхов и хлопнул его по плечу. – Простите нас, Лена, старых пошляков. Пошли, ребята, на кухню, а то я продрог совсем. Греться, греться, греться!..

– Сейчас… – Абрикосов, поборов волнение, взял со стола приготовленную папку. – Валентин Савельич, я хотел просить… Алена пишет стихи, по-моему, интересно, мы еще никому не показывали, Валентин Савельич, ты вообще рукописи не читаешь, я знаю…

– Не части, – Ляхов взял папку у Абрикосова. – Ладно. Да, портфель в машине… Ладно, отдашь на выходе. И позвоните на той неделе, ближе к пятнице, – обратился он к Алене. – Серега даст мои координаты.

– А можно сейчас? – вдруг спросила Алена.

Абрикосов дернул ее за рукав.

– А много? – Ляхов взвесил папку на руке.

– Я отберу, – Алена бросилась прямо у него в руках развязывать тесемки на папке. – Я сейчас самое хорошее выберу.

– Не надо, – Ляхов отвел ее руку. – Только оставьте меня наедине… – он выдержал паузу и усмехнулся, – со стихами, разумеется.

Ляхов читал Аленины стихи почти полтора часа – до половины девятого.

– Весьма, – сказал он, входя на кухню и кладя папку на холодильник. – Весьма, я бы сказал, удовлетворительно… Давай, наливай, – обратился он к Абрикосову, усаживаясь на табурет. – Ну, чин-чин, за все хорошее, со знакомством, – кивнул он Алене.

– А конкретнее? – спросил Абрикосов.

– Некоторые вещи, – Ляхов оторвал у рябчика ножку, – могут представлять собой несомненный интерес, при определенных условиях.

– Вот! – расхохотался Абрикосов, наливая по второй. – Вот, Алена, слушай и запоминай – блестящий образец начальственной фразеологии. Барыня прислала сто рублей! Черный-белый не берите, «да» и «нет» не говорите!

– А мы, начальники, иначе не умеем, – зло усмехнулся Ляхов. – Ну, привет, будь-будь. Давай, закусывай.

Алене не понравился этот разговор, тем более что Ляхов вдруг как-то скис и помрачнел, на все вопросы отвечал односложно и будто бы с раздражением, всем шуткам-прибауткам принужденно улыбался и только глотал одну рюмку коньяка за одной и ювелирно обсасывал тонкие птичьи косточки. А когда Абрикосов хотел ей подлить немного, вдруг злобно сказал: «Ей хватит!» – и своим коротким пальцем отвел горлышко бутылки от ее рюмки. Все равно бы она больше пить не стала, она первый раз в жизни попробовала коньяк, и ей не понравилось. И копченые рябчики ей тоже не понравились – конечно, может быть, это очень изысканно и замечательно, но она бы лучше вареной курицы поела. А Ляхов все пил и молчал, молчал и пил, будто слово дал усидеть обе бутылки, и щеки его розовели, румянились, а под конец он весь налился синеватой свекольной краснотой, и Алена боялась, что его сейчас удар хватит, прямо за столом, и сил не было сидеть вот так, выслушивать повисающие в воздухе шутки и рассказы Абрикосова, выносить молчание Ляхова и его унылый взгляд в одну точку.

Но ровно в десять Ляхов неожиданно бодро поднялся, поблагодарил за чудесный вечер, пожал Алене руку и сказал, что сам позвонит на той неделе. Как же, дождешься! – подумала Алена, но виду не подала, а вежливо улыбнулась и какими-то чужими словами поблагодарила за лестное внимание к своей скромной персоне. Он ей страшно не понравился, просто не хотелось подводить Сережу, а то бы она живо выставила за дверь этого жука черноусого. Подумаешь, начальник Главного управления – да в Москве на любую улицу выйди: косяком идут черные «волги», и в каждой начальник сидит.

Ляхов внимательно на нее поглядел, криво улыбнулся и кивнул, а в прихожей вдруг начал смеяться, и хлопать Абрикосова по плечу, и рассказывать, что Женя Андрущак дуриком прошел в членкоры, а Колтаев восьмую монографию высидел, а воз и ныне там, не любят его старички-академики, потому что, когда все подписывали, он не подписал, но это еще полбеды, а вот когда никто не захотел подписывать, ни один человек, он, оболтус, первый подписал, это его Леоненко настропалил, крупнейшая, доложу я тебе… Ох, простите, Лена, чуть не сорвалось худое слово, но это чистая правда! И жаловался на своего первого зама, и расспрашивал про общих знакомых, изумлялся, восторгался и подмигивал, и лез к Абрикосову обниматься, и Алена, чтобы им не мешать, ушла на кухню, прикрыла дверь и стала мыть посуду. И ей приятно было сквозь шум воды слышать их веселый и бестолковый разговор, настоящий разговор двух старых приятелей.

– Давно она у тебя? – донеслось до нее. Она замерла с тарелкой в руке, не решаясь прикрутить воду.

– С января.

– Гони к черту, – трезво и отчетливо сказал Ляхов. – Намаешься.

– Ты, я вижу, закусывал плохо! – У Абрикосова был веселый и решительный голос. – А то ведь я не погляжу, что почти министр…

– Балда! – оборвал его Ляхов. – Намаешься-обрыдаешься, слезьми обольешься… Ты ее стишки читал? Ты филолог, да? Сообразил, нет? Кто ты и кто она? Ей, чтобы вровень с ней был мужик… гений нужен, понял, нет? А гениев сейчас не бывает, всё, тю-тю, закрылась лавочка, значит – академик термоядерных наук или генерал-аншеф какой-нибудь…

И он засмеялся, стал путаться в своем пальто, никак не мог попасть в рукав и вдруг ни к селу ни к городу стал уговаривать Абрикосова пойти к нему референтом, а через годик – готовый начальник референтской группы, как раз нужен такой эрудит.

– Эрудит… – захихикал он. – Кто ты и кто она? Чуешь разницу, филолух?.. Значит, сама убежит, вспомнишь Лалаянца… В общем, жду на той неделе, ближе к пятнице. Две фотокарточки шесть на четыре…

– Несерьезно, Савельич, – Абрикосов