Раскрепощение - Юрий Герт

Читая сочинения Короленко, вдруг задумываешься — отчего в его жизни такую роль играл суд? И суд — в прямом смысле, и проблемы права, юридической и нравственной справедливости?.. Вот он в печати гневно обвиняет карателей, учинивших расправу над крестьянами Полтавской губернии (20 убитых и раненых), за что привлекается к суду. Вот выступает против бесчеловечных порядков в псковской каторжной тюрьме. Вот печатает очерки, направленные против применения смертной казни в России («...всячески во время чтения старался, но не мог удержать не слезы, а рыдания,— писал Короленко Лев Толстой.— Не нахожу слов, чтобы выразить всю мою благодарность и любовь за эту и по выражению, и по мысли, и, главное, по чувству превосходную статью. Ее надо перепечатать и распространять в миллионах экземпляров»). Он предстает перед судом — за публикацию (уже после смерти Толстого) «Записок Федора Кузьмича» в журнале «Русское Богатство». Он выступает на процессе по делу мултанцев с блестящей речью, а за статьи, посвященные процессу Бейлиса, против писателя заводят следственное дело, прекращенное лишь после Февральской революции...

Отец Короленко был уездным судьей: не отсюда ли у сына устойчивый, постоянный интерес к праву?.. Карьеры уездный судья не сделал: двадцать лет служил в одной и той же должности. Взяток не брал, подарков «борзыми щенками» или чем-либо покрупней — тоже: попросту выталкивал за дверь дароносителей. Ни дачек, ни банковских счетов, ни дорогостоящих «коллекций» не нажил он и в наследство детям не оставил: умер в 1869 году, а Владимир Короленко, два года спустя поступивший в Петербургский технологический институт, из-за отсутствия средств не смог продолжить учебу.

«Чувство справедливости» приводило Короленко к поступкам странным и — с точки зрения нынешнего нашего благоразумия — малообъяснимым. Когда представился выбор: подмахнуть на бумажном листе свою подпись или же направиться на пять лет в Восточную Сибирь, Владимир Галактионович предпочел второе. А ведь речь шла вовсе не о том, чтобы дать на кого-то ложные показания, изувечить кому-то, может быть, вчерашнему боевому товарищу и единомышленнику жизнь... Нет! После убийства Александра II правительство предложило политическим ссыльным присягнуть новому царю: «Обещаюсь и клянусь о ущербе его величества интересе и убытке, как скоро в том уведаю, не только благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать»... Иными словами предлагалось... как бы это выразиться половчее... стать доносчиком — «как скоро в том уведаю». Вопрос был, очевидно, скорее формальный, нежели практический. Кроме того —

Ученый, сверстник Галилея,

Был Галилея не глупее,

Он знал, что вертится земля,

Но у него была семья...

И у Короленко тоже была «семья», но он сделал свой выбор. Как сделал его впоследствии, когда звание почетного академика и понятие чести оказались для него в неразрешимом конфликте. Между прочим, в последнее время в нашем литературном обиходе к слову «честь» упорно тяготеет «дворянская». Что до Короленко, то в его привычках, образе жизни, пристрастиях очевиден совершенно естественный, неподдельный демократизм — так же, как и у отца, который к своему дворянству («род наш шел от какого-то миргородского казачьего полковника, получившего от польских королей гербовое дворянство»,— писал Короленко в «Истории моего современника») относился «с оттенком насмешки» и «восстановить свои потомственно-дворянские права никогда не стремился». Так что для Короленко, как и для мещанина Чехова, который вместе с ним заявил о выходе из Академии, когда Николай II отменил выборы в Академию третьего мещанина — Максима Горького,— для Владимира Галактионовича понятие чести было чисто нравственным, без голубого оттенка... Суть же дела заключалась в том, что сообщение об отмене выборов, напечатанное в «Правительственном вестнике», исходило от Академии наук — той самой, которая накануне проголосовала за избрание... Соучаствовать в замешанной на холуйстве подлости Короленко не хотел: «Я вижу себя вынужденным сложить с себя нравственную ответственность за объявление, оглашенное от имени Академии, в единственной доступной мне форме, т.е. вместе со званием почетного академика». Резонанс в обществе был огромный. Полиция отменила чествование Короленко в его пятидесятилетие. Но когда в конце семидесятых наша видавшая виды Академия наук СССР отказалась исключить из своего состава Сахарова — кто знает, не сыграло ли в этом, помимо прочего, свою роль и то представление о чести, которое в 1903 году отстаивал Короленко?..

Все это важно сказать, поскольку лишь взятый в целом характер Короленко способен объяснить, почему так тревожили его, как сказали бы мы теперь, национальные проблемы, откуда брались и его страстность, и щепетильность, и готовность пойти на любой риск, только бы отстоять истину, защитить гонимых... Два процесса, в свое время занимавших всю Россию, нерасторжимы с его именем: дело мултанцев и дело Бейлиса.

Отчего же уголовная история, случившаяся в 1892 году где-то в захолустном углу Российской империи, в тех местах, куда Короленко препровожден был когда-то в качестве ссыльного, сделалась важнейшим общественным событием? Отчего убийство бродяжки-нищего послужило причиной дела, которое тянулось четыре года, трижды рассматривалось в суде, дважды возвращалось Сенатом для нового рассмотрения, вызвало волну обсуждений в печати?.. На эти вопросы очень точно отвечал А. Ф. Кони: «Судебным расследованием устанавливается здесь не одна лишь виновность тех или иных определенных лиц, фигурирующих в качестве подсудимых, а констатируется известное бытовое явление, произносится суд над целой народностью или целым общественным слоем и создается прецедент, могущий иметь на будущее время значение судебной виновности той или иной группы населения».

Речь, таким образом, шла не просто об убитом, и не просто о том, действительно ли виноваты в его убийстве десять представших перед судом человек: мало ли какие зверства случались в разные времена, вызывая чувство ужаса и жажду справедливого наказания! Особенностью преступления в селе Старый Мултан было то, что все обвиняемые — удмурты (вотяки, как тогда их называли), а убийство, им приписываемое,— не обычное убийство, с целью, положим, ограбления, а — жертвоприношение языческим богам, точнее богу Курбону. То есть убийство это — ритуальное, обрядовое, такой обряд якобы у вотяков-удмуртов существует исстари...

Шел страшный 1892 год. В России голодало более двадцати губерний. Бедствиям, охватившим русское крестьянство в Нижегородской губернии, посвятил цикл горьких, скорбных, яростных очерков Короленко, напечатав их сначала в журнале «Русское богатство», а потом, после долгой маяты с цензурой, опубликовав отдельным изданием. И в это безмерно тяжкое для народа время в селе Старый Мултан происходит убийство русского нищего крестьянами-вотяками. Хорошо отработанный способ возбудить темные страсти и направить их по выгодному для правительства руслу! Крестьян-вотяков судят и семерых осуждают на каторгу...