Опричник (СИ) - Теплова Арина

Единственным утешением для меня стал призрак Рено де Шартр. Он тоже, связанный со мной одним проклятием, не мог даже после смерти упокоиться, и его душа не смогла покинуть землю. Но он был еще связан давним обетом посвящения в хранители чудесной Чаши, и именно она давала ему энергию для возможности два раза в месяц, в ночь полнолуния и новолуния обладать своим телом. Изначально, еще при жизни энергетически сильный воин, призрак Рено теперь мог при воплощении в свое тело рыцаря, летать по воздуху, словно вихрь. Именно он, желая облегчить мои страдания, стал на руках переносить меня на Призрачную гору раз в месяц. Заранее прийти на эту гору я не могла. Ибо она появлялась в разных местах только в ночь полнолуния. Где бы я не была в полнолуние, де Шартр неумолимо появлялся рядом и уносил меня на руках, а потом возвращал обратно. На горе он стоял рядом со мной и не мог помешать чертям мучить меня, но все видел, душевно страдая, зная, что я претерпеваю мучения за свою проклятую любовь к нему — именно так он твердил всегда после. Но все же он хоть немного облегчал мои страдания. Однажды, он не смог прийти и черти гнали меня на гору за десятки верст, так люто стегая меня плетьми, что я бежала гораздо быстрее лошади, ибо как ведьма я обладала таким даром, отдавая свои силы и энергию. В ту страшную ночь, вены на моих ногах от нечеловеческого напряжения полопались. Но это было лишь однажды за три сотни лет…

— И те два полнолуния, когда ты пропадала? — догадался Мирон.

— Я убегала подальше в лес, так чтобы никто не заметил, как тамплиер приходил за мной. Ибо де Шартр все равно находил меня везде и относил на Призрачную гору, потом возвращая.

— И в то полнолуние, когда я бился с ним, и ты была на его руках, был рассвет…

— В тот миг, когда вы с Василием появились на поле, я была без сознания, обессилевшая от мучений, и де Шартр просто принес меня по воздуху обратно с горы. Он не желал меня отпускать, чтобы запугать тебя, и чтобы ты отдал Чашу.

— Я уже понял это…

— Спустя сто лет я стала проклинать свое мучительное существование, и стала жаждать смерти — ибо бессмертие стало моим проклятием. Страшные телесные муки от чертей каждое полнолуние, когда боль была так невыносима, что я молила о смерти, тягостное одиночество без близких и родных, разочарование во всем мире, людях довели меня до отчаяния. Именно Чаша тамплиеров, хранителем которой был Рено де Шартр, показалась мне единственным спасением от моего проклятья…

Людмиле стало уже трудно дышать, а лицо ее стало совсем испещренным глубокими морщинами и невозможно старым. Мирон, не выдержав чудовищной пытки от ее терзающих душу жутких слов, вдруг схватился за края ее апостольника и порвал его, освободив волосы девушки – старухи от покрова, чтобы ей легче было дышать. Удивительно, но ее темные длинные волосы были все так же густы и блестящи, как и ее глаза, которые совсем не менялись и светились все таким же ярким изумрудным светом. Она уже выпрямила ноги, упав на траву, на спину, ибо не могла даже сидеть. Мирон быстро приподнял ее и, сидя на траве, облокотил Людмилу на свою грудь, положив ее голову на свое плечо. Кожа ее тела с неумолимой быстротой все высыхала и становилась совсем дряхлой и безжизненной. Руки и ноги ее стали так немощны, что она почти не могла уже двигать ими. Единственными подвижными еще оставались ее глаза, которые благодарно и не отрываясь, смотрели на молодого человека, и губы, которые вели рассказ.

— Откуда ты узнала о Чаше?

— От Рено де Шартра. Многие годы я по крупицам выуживала из него сведения и тайны Чаши и уже через десяток лет я знала все о ней, и как она чудодействует. Я просила де Шартра, чтобы он отдал мне Чашу, тогда она была еще целой, и я бы загадала желание, чтобы умереть, ибо муки мои были невыносимыми. Я умоляла его, я рыдала, я ползала перед ним на коленях, но все было напрасно. Даже любя меня, он отказал мне в этом, непреклонно заявив, что служение Ордену для него важнее, и он не имеет права давать мне Чашу даже на миг. Мало того, чтобы не только я, но и кто-то другой, не смог бы легко завладеть Чашей, он разобрал ее на части и раздал эти части, преданным ему нечистым слугам, пообещав им за хранение, волшебство частицы Чаши…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она перевела дух и продолжала:

— Это стало для меня очередным ударом. Теперь, я не могла воспользоваться Чашей, ибо довольная нечисть, никогда бы не отдала мне по собственной воле части Чаши. К тому же, я не знала, кому именно он отдал ее части…

— Хорошо, что мы нашли книжку колдуна, и она подсказала нам, где искать, — заметил Мирон.

— Книгу на санскрите написала я, не колдун, — раскрыла очередную тайну Людмила.

— Как ты?

— Более сотни лет, я разыскивала и выслеживала нужную нечисть и нежить, и выведывала их зловещие тайны. И когда разыскала всех “схоронцев” поняла, что мне не по силам одолеть даже самого слабого из них. Следующие полвека, я отчаянно искала того, кто поможет мне отвоевать Чашу… И в этот год, весной я увидела тебя, мой спаситель. Я сразу же поняла, что ты именно тот, кто мне нужен…

— До чего же ты упорная…

— Я сочинила и написала книгу за несколько дней, и потом когда мы были в логове колдуна, едва ты отвернулся, якобы нашла ее. Позже я направляла вас в поисках и как могла помогала вам…

— Отчего же ты сразу не сказала, что знаешь, где нечисть искать, и как победить?

— Не могла я, — тяжело ответила она, сглотнув ком в горле. — Подай мне водицы, милый. — Мирон тут же наклонился к ведру с ключевой водой и, стремительно зачерпнув широкой ладонью воду, тут же приставил ее к трясущимся губам девушки. Она медленно проглотила немного воды и сказала. — Неужто ты, Мирон, стал бы мне помогать, если бы узнал, что я ведьма? И что знаю, как искать Чашу. Ты бы сразу убил меня.

— Неправда.

— Но слушать бы точно меня не стал…

— Возможно.

— Именно оттого я и монахиней прикинулась, и играла роль, чтобы все казалось правдой.

— Я всегда говорил, что ты хитрющая, как лиса, — как-то любовно проворковал он над ней, трагично улыбнувшись лишь кончиками губ. — А тамплиер? Мы ведь не могли одолеть его. Но чую, что ты что-то сделала, чтобы он упокоился на век…

— Да, — тихо сказала она. — Это произошло случайно. Я сказала ему, что более не люблю его. И он исчез. Видимо, моя безумная любовь держала его на земле. Я и сама не ведала, что своими словами вмиг разрушу его проклятие… А еще я сказала де Шартру, что смогла полюбить другого…

Услышав ее последние слова, Сабуров напрягся всем телом, и отчетливо понял, что она говорит именно про него. Вмиг сердце молодого человека глухо забилось сильными ударами, и он дико вымолвил:

— Просто невыносимо осознавать то, что ты говоришь!

— Но, видимо, не судьба нам быть вместе…

Отчаянным безумным взором, смотря в ее старое, морщинистое, но родное лицо, Мирон чувствовал, как его сердце сжимается от страшной боли утраты. Он понимал, что она ведьма, и что она использовала его. Он понимал, что она давно должна была покинуть этот мир, и только проклятье колдуна удерживало ее на этой земле сотни лет. Он понимал, что они никогда не должны были встретиться, но по роковой случайности все же встретились. Он понимал, что теперь все кончено и им никогда не быть вместе, ибо высший приказ Бога – Людмиле умереть в этот миг – он не мог остановить или изменить. Несмотря на осознание всего этого, на то, что она была старше его на двести пятьдесят лет и теперь умирала, Мирон знал, что в этот жуткий и прекрасный миг смерти, он всем своим существом понимал, что неистово  и горячо любит ее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На неподвижном лице девушки – старухи теперь были живы только ее прекрасные изумрудные очи, которые за три сотни лет, да и теперь, не потеряли, ни своей красоты, ни своей яркости. Теперь она смотрела на небо на раскаленный диск светила, и на ее лице было написано блаженство, ибо она, наконец, достигла того, чего желала так мучительно долго и так безумно сильно.

Он же не сводил страстного непримиримого взора с ее лица. Вдруг, что-то надорвалось в его душе и Сабуров, склонившись над ней и, стиснув Людмилу в своих объятьях, исступленно безумно прохрипел у ее виска: