Мистерия - Вероника Мелан

…Фонтаны, огромные деревья, лояльные к женщинам законы — все так, как рассказывал Ким. Значит, такие миры действительно существуют.

Ее, как ни странно, не испугало отсутствие течения времени и рождаемости — Стив пояснил, что люди попадают в мир Уровней не для того, чтобы остаться в нем навсегда — совсем-совсем, — а чтобы получить новый уникальный и разнообразный опыт, а после, пусть даже через много лет или веков, вернуться на свою прежнюю землю, чтобы продолжить привычную некогда жизнь.

Тайру такая конструкция заинтересовала и почему-то понравилась.

— А жить там можно долго, и никто не выгонит?

— Нет. Только если умрешь, ну, например, от несчастного случая, тогда тебя «выкинет» в старый мир.

— Ты в нем переродишься?

— Нет. Как ни странно, ты в нем «очнешься» за несколько часов до того, как ушел в мир Уровней.

— Как интересно… То есть не маленьким, а снова большим? Могучий у вас должен быть Правитель-колдун, если сумел выстроить Вселенские временные законы по своему разумению.

Почему в этом месте Стив усмехнулся, Тайра так и не поняла, но вдруг задумалась о другом — о его внешности, причем задумалась в который уже раз. Ей нравилось, что его волосы немного, совсем чуть-чуть, отливали медью, что щетина на подбородке росла не черная и вьющаяся, как у руурцев, а рыжеватая и прямая. Темноволосых и темноглазых ей на своем веку хватило, да и опыт по большей части оказался негативным, поэтому она бессознательно недолюбливала брюнетов, считая их дикими, агрессивными, неуравновешенными и эгоистичными. Стоило мальчику на Архане подрасти, как он начинал безнаказанно распускать руки, капризничать, выпрашивать у матери и то, что ему полагалось иметь, и то, чего не полагалось вовсе. И попробуй откажи! Сразу же вступится отец, запрет мать в чулан — хорошо, если не побьет, — и будет морить голодом. Корить за несговорчивость, скверный характер, проклинать род, постоянно грозить плетьми, а ночью выпускать, чтобы залазить сверху. А если будет девочка, то лишь до пяти лет — после заберут. Ну разве не проклятье?

Поэтому Тайра не хотела ни мужа, ни детей. Ни на Архане, ни, наверное, где-то еще. Ей вообще не пристало об этом думать, покуда она все еще здесь, все еще без души, а за пазухой жалкие огрызки оставшегося года жизни.

Но на Стива все же поглядывала — он казался ей не таким. Не агрессивным, уравновешенным, интересным. Постоянно расспрашивал, сложно ли было учиться, правда ли она видит внутренние органы, как много времени тратит на считывание информации? Постоянно упоминал о том, что, владей он подобными методами целительства, его скальпель мог бы заржаветь от безделья.

И ей было интересно. Из ниоткуда выскакивали вдруг мысли о том, о чем раньше не появлялись вовсе — а можно ли научить кого-то тому, о чем знаешь сам? Например, Стива? Ведь лекарь же — ему бы пригодилось. Да ей и без того нравилось с ним общаться. Рассматривать сильный, чуть выдающийся вперед подбородок, его четкие линии, наблюдать за движением широких, но не толстых губ, высматривать изредка вспыхивающие в медовых глазах искорки: то любопытства, то радости, то волнения.

Ее тянуло к желтоглазому лекарю, как тянет к безопасной и неизведанной гавани, к островку спокойствия и в то же время к гребню приключений… Наверное, это было ужасно, но Тайра впервые в жизни задумалась о том, что готова поступиться собственными принципами и самостоятельно приблизиться к мужчине.

Чуть ближе. Ближе.

И, быть может, еще ближе? Совсем чуть-чуть, ведь это не запрещено?

Он только-только собрался рассказать ей о своих друзьях — его уже не тошнило от постоянных вращений Коридора, да и к темпу ходьбы приноровился, — как Тайра вдруг остановилась и жестом велела сделать ему то же самое.

— Что?

— Там, впереди, тени. Много.

— И что? У меня же щит?

— Он, видимо, слабеет. Сколько показывает твоя… барея?

— Батарея? Тридцать девять процентов — есть еще заряд.

— Его недостаточно.

Тайра принюхивалась, приглядывалась, тревожно, напоминая почуявшую медведя гончую, всматривалась в привычный ему туман.

— Что, что ты там видишь?

— Их много, и они собираются на нашем пути, кажется, чувствуют тебя. Наверное, щит ослаб настолько, что стал пропускать не только тепло, но и Свет, а если так, мы не пройдем.

— Что же делать?

Он снова почувствовал себя цепляющимся за юбку матери мальчишкой — это воспоминание Коридор тоже подсунул ему где-то по пути — и теперь ждал слов Тайры, как приговора. Надо же, а до этого как-то шел сам…

«На смерть».

Он бы не дошел и знал об этом. Его бы сожрали монстры — высосали, как Аарона и Баала, — и бросили бы тушку гнить на сухом песке, если бы от нее вообще что-то осталось. А Тайра все это время вела его безопасным путем, и он привык, расслабился, вдруг перестал помнить, что находится почти что в аду и даже перестал бояться.

— Мы попробуем. — Неуверенно качнулась женская голова, и черная шевелюра колыхнулась вслед за ней. — Мне нужно посмотреть, как они на тебя реагируют.

— А если меня «съедят»?

Создатель, он бы еще захныкал! Ясно ведь, что на смерть она его не поведет? Нет же, все равно расслабился — точно обмяк.

— Только пойдем не туда, где много, — спешно заверила Тайра, — а найдем одиночную тень — посмотрим, как держит щит.

Им осталось всего-ничего. Сутки ходьбы. А тут этот гребаный щит просел. Хотя знал же, что все равно просядет, но только бы не сейчас, позже…

— Мне нужно понять ее структуру — я ведь раньше не присматривалась — и посмотреть, чем и как она пытается пробить материю защитного поля. Тогда я смогу подумать.

— О чем подумать?

— Как добавить к нему слои, как скрыть твой Свет и, может быть, тепло, если повезет.

— А есть шанс, что ты сумеешь?

— Есть.

— Тогда я готов.

И Лагерфельд, как приговоренный к казни баран, горестно вздохнул.

— Она лезет ко мне, Тайра!

— Успокой дыхание и сердцебиение. Закрой глаза, думай о хорошем. Тебя ведь так учили?

— Я пытаюсь, но она еще более уродливая, чем те, которых я видел до этого. Одна только морда чего стоит, если это морда…

— Стив, ты мешаешь мне «смотреть» и не даешь сосредоточиться. К тому же голосовые вибрации привлекают ее еще сильнее.

— Все, заглох.

Прежде чем закрыть глаза и приступить к дыхательным практикам, Лагерфельд какое-то время через небольшую прореху, что осталась в мутном теле приклеившегося к щиту тени-мутанта, рассматривал спокойное и безмятежное лицо сидящей на песке девушки — ее черные брови, аккуратный нос, плотно сжатые губы. Сейчас, не задаваясь вопросами и не волнуясь о чем бы то ни было, она больше не казалась ему юной — скорее, наоборот. Мудрой, рано повзрослевшей, опытной.