Лапти - Петр Замойский

— Довольно крику!

Выждав полнейшей тишины, он, волнуясь, с дрожью в голосе начал:

— Товарищи, мне в Чиклях пришлось столкнуться с агрономом Черняевым. Я его прогнал с собрания за то, что он попытался отправить на луну всех, кто не вступит в колхоз. Сейчас довелось выслушать уполномоченного. Этот всех единоличников пытается причислить к контре. Чепуху болтал он вам! Уполномоченный никак не хочет понять, что в колхоз оглоблей не загоняют. Этим он дает козырь кулацкой агитации против колхоза. Не беда, что в нашем селе еще треть единоличников. Разве около трехсот хозяйств в колхозе — мало на первых порах? Глупости говорил Скребнев. Я решительно осуждаю его речь и прошу вас забыть ее. Сейчас предлагаю добровольно всем, кто желает войти в колхоз, записаться.

Мужики редко аплодируют, а тут даже бабы отчаянно захлопали. Скребнев растерялся. Он беспомощно озирался и соображал — выступить ли ему против Алексея, или промолчать? Если выступить, как бы хуже не было, а промолчать — тоже плохо.

— Запишите меня, товарищ Скребнев, — неожиданно раздался голос.

— Кого? — встрепенулся уполномоченный.

— Карягин Дмитрий Архипович.

Оживившись, Скребнев сел за стол, и не успел Алексей сказать, чтобы он не писал Митеньку, фамилия под первым номером была уже выведена. Вслед за Митенькой стали записываться те, которых Скребнев наметил к раскулачиванию. Скребнев посмеивался, несколько раз подсчитывал записавшихся, и по лицу его расплывалась довольная улыбка.

— И меня, — раздался голос Трофима.

— Фамилия? — спросил уполномоченный.

Петька схватил Скребнева за руку.

— Товарищи, — обратился он к собранию, — пока в колхозе у нас еще ни одного урядника не было. Я думаю, мы вполне обойдемся без полицейских.

— Обойдемся, — ответило несколько голосов.

Скребнев не успокоился. Записалось всего сорок два человека, а около сотни ходило «индивидуалами».

«С ними придется работать в отдельности», — решил он.

Об этом и сказал Алексею, предложив отвести ему в сельсовете отдельную комнату.

Комнату отвели ему ту, в которой помещался комитет взаимопомощи. В нее и начал вызывать Скребнев единоличников. Но перед тем как вызвать, он точно справлялся — больше всего у Митеньки — о каждом. Узнавал его прошлое, расспрашивал подробно про его хозяйство и даже интересовался, как жили его отец и дед. По спискам в сельсовете изучал, как обстоит дело с налогами, страховками, ссудами.

Чуть откинувшись на стуле, Скребнев смотрел на входившего ласково, медленно курил, затягиваясь, затем опускал взгляд на листок «личных сведений» и только тогда приступал к беседе.

Вот перед ним Трифонов Еремей. Он только что пришел и тревожно оглядывался, как бы кого-то ища. Но, кроме них, никого в комнате не было. Трифонов от мужиков, побывавших у Скребнева, хорошо знал, о чем больше всего спрашивает уполномоченный, и поэтому приготовил для него самые непоколебимые ответы. Твердо решил Трифонов не сдаваться и в колхоз не вступать.

— Гражданин, присядь, — указал Скребнев на табуретку.

— Мы постоим, — переступил с ноги на ногу Еремей.

— Скажи, гражданин Трифонов, — заглянул в список уполномоченный, — как у тебя обстоит дело с досрочной уплатой ссуды в кредитку?

— Досрочно ссуду внести не могу, — ответил Трифонов.

— Очень напрасно. Ссуду ты обязан внести в трехдневный срок.

— А где я ее возьму, ежели самому на семена не хватит?

— Меня не касается, где возьмешь, но, гражданин, предупреждаю, что мы с единоличниками церемониться не станем. Корова у тебя есть?

— Есть.

— Контрактована?

— Пока нет.

— Видишь, и корова не контрактована. Почему?

— Одна она, а семья большая.

— Корову мы возьмем и продадим с торгов, а коль не хватит на уплату семссуды, и лошадь твою заберем и продадим.

Озирается Трифонов, как бы ища сочувствия, но возле никого нет. Один на один. Все-таки храбрится:

— Ни коровы, ни лошади я не дам.

Некоторое время уполномоченный в самый упор смотрит на него, затем тихо кладет руку на портфель и сурово задает другой вопрос:

— Утильсырье сдал?

— Утильсырье? Мы, дружок, сами обносились. Гляди, заплатка на заплатке, — и Трифонов открыл полу поддевки, показывая заплатанные штаны.

— Задатки на трактора внес?

— Внес.

— Сколько?

— Как середняк, два с полтиной.

— Напрасно тебя в середняцкую группу занесли. Твое место в кулацко-зажиточной группе.

— По какой причине?

— Будто и сам не знаешь? — прищурился Скребнев.

— Пока не знаю.

— Ага, ну, так я тебе, младенцу, растолкую.

Заглянув в листок, Скребнев нараспев начал вычитывать:

— В тысяча девятьсот девятом году ты арендовал у Кузьмы Спиридонова две десятины земли под яровое. Этим же летом у тебя работала Аксинья Карпухина. Получала в самую страду по тридцать копеек в день на молотьбе. Факт налицо?

— Я про это давно забыл.

— А я напомню. Слушай. В тысяча девятьсот двенадцатом году ты откупил долю сенокоса у бедняка-безлошадника Панфилова Семена. Он же тебе и скосил почти задарма. Все это тебе обошлось в два пуда муки. Сено ты продал и на эти деньги приобрел жеребенка. Факт налицо!

— Налицо, — заметно дрогнувшим голосом ответил Трифонов.

— Припомним дальше. При ликвидации барского имения ты с женой и сыном стащили два больших трюмо и продали их в городе за шестьдесят два рубля. Факт налицо?

— Трюмов не было.

— Было, — твердо ответил Скребнев. — Есть свидетели, которые могут подтвердить. Они видели, как ты два трюмо в город возил.

— Говорю, не было трюмов. Из имения мне досталась только шленская овца и два зеркала.

— Вот, вот. Про зеркала тебе и говорю. Факт?

— Факт, — ответил Трифонов и уже сел на табуретку.

— Кроме того, есть точные сведения, что во время наплыва голодающих из Самарской губернии ты у них по самой низкой цене, то есть задарма, купил два шерстяных одеяла и отрез сукна на поддевку для дочери-невесты. Было?

— Одеяла старые, а отрез полусуконный, — снял Трифонов шапку и отер вспотевшее лицо. — Все, что ль?

— Как раз главное и осталось. Может быть, ты припомнишь, что все лето двадцать второго года до января двадцать третьего года ты держал батрака, беженца из Самарской губернии? Звали этого батрака Максим. Было?

— Было. Но ведь я его кормил, поил, обувал, одевал.

— Факт эксплуатации налицо?

— Такими работниками тогда пруд прудили. Сами набивались, да никто не брал.

— Вот-вот. И такие люди, как ты, пользовались даровой силой. Но мало того, что ты эксплуатировал его как голодающего, ты вместе с ним самогон гнал для продажи. Факт?

— Все гнали, — упавшим голосом ответил Трифонов и опустил голову.

Скребнев медленно встал, оперся руками о стол и прямо в лицо Трифонову зловещим шепотом начал:

— Знаешь ли ты теперь, как глубоки твои преступления перед советской властью? Знаешь ли ты, что все признаки к раскулачиванию твоего хозяйства налицо? Потому ты и контрреволюционер и злостный собственник, что нажил свое имущество чужим горбом. Потому ты и в колхоз не идешь. Скажи, ужели я с тобой церемониться должен? По своему мягкосердечию даю тебе срок — сутки. Если в это время ты не одумаешься и не принесешь письменное заявление о добровольном вступлении в колхоз, знай — факт раскулачивания будет налицо. А теперь можешь идти домой.

Потея и кряхтя и ног под собой не чувствуя, шел Трифонов… но не домой, а к Митеньке. Тот знал, зачем к нему от Скребнева шли люди. Он писал им заявления в колхоз.

Чем дальше работал Скребнев, тем дело шло успешнее. Мужики уже не упорствовали.

Успехи окрылили Скребнева. Однажды на собрании ячейки твердо заявил, что через неделю все село будет сплошным. И, ошеломляя присутствующих, наметил дальнейшую программу своих действий.

— Учитывая, что в селе, кроме земли, нет никаких производственных предприятий, я предлагаю сейчас же обсудить вопрос о животноводстве как о подсобном источнике дохода. Немедленно обобществив коров, мы вполне можем построить и открыть сыроваренный завод. Во-вторых, предлагаю сейчас же начать подготовительную работу по организации каменоломни в Каменном овраге. Колхоз будет торговать камнем. В-третьих, считаю целесообразным обобществить конопляники и огороды в сплошной массив. Из крестьян-колхозников собственность надо выбивать сразу и не оставлять в их пользовании какие-то раздражающие кусочки земли. На этих огородах и конопляниках мы посадим картофель. Отведем еще в поле гектаров пятьдесят и на реке Левин Дол заложим фундамент картофелетерочному заводу. Эти предприятия поглотят избыточную рабочую силу колхоза. Дело я говорю? Дело, — утвердительно сам себе ответил Скребнев.