Вечный юноша - Софиев Юрий Борисович

(Отсюда нужно было бы выжать воду, убрать первую строфу — Ю.С.)

Я их встречал в районной И областной столице, Вовремя поспевавших Взгляды свои менять. Родина, помоги мне Сердцем не ошибиться, Точно тебя услышать, Верно тебя понять!

Новосибирск,

Илья Фоняков,

«Новый мир», № 1 1966 г.

(Но последняя строфа хороша! — Ю.С).

10.

29 IV

«ТЕЩА…безумно любящая свою дочь и во всем помогающая ей; если бы дочь душила человека, то мать не сказала бы ей ни слова и только заслонила бы ее своим подолом».

«Супруги», Чехов.

Мне всегда казалось, что безумная любовь Ник. Ник. (Кнорринга— Н.Ч.) к Ирине, а теперь к Игорю носит тот же характер, у него, конечно, не от злодейства, а от слабости. При слабом характере — есть что-то жалкое в ней, стыдноватое. При сильном — страшноватенькое. Но всегда от нее как-то не по себе, неловко за человека.

11.

1/V

Чайка

…Как это море в солнечном ожоге И волн расколыхавшаяся, гладь, Душа всегда в волненье и тревоге, Которых я не в силах, передать.

Георгий Леонидзе, пер. Пастернака.

Как это прекрасно и верно!

12. 3/V

…Кто бы и какие бы эти люди ни были — им принадлежит будущее.

Так пусть они будут счастливее нас.

Василь Быков. «Мертвым не больно»

13. 3/V

Все те же неотвязные мысли:

Нет! Нет, кто человечен,

Тот не смеет

Забыть

Ни Аушвица,

Ни Колымы,

Хиросимы…

14.

(Фото И. Фонякова из газеты — Н.Ч.).

«Родина, помоги мне Сердцем не ошибиться, Точно тебя услышать, Верно тебя понять!»

Илья Фоняков, «Новый мир», № 1, 1966 г.

15.

(Газетная статья об Эжене Потье И. Артемова — Н.Ч.).

16.

(Поэма Аркадия Кулешова «Монолог», перевод с белорусского Яна Хмелевского, памяти белорусских поэтов Змитрона Астапенка и Юлия Таубена, переписанная Ю. Софиевым от руки — Н.Ч.).

17.

(Газетные вырезки «К событиям в Китае»; «Бесчинства и насилия хунвэйбинов не прекращаются»; «О «великой культурной революции» в Китае. По страницам китайской печати» — Н.Ч.).

Повторение прошлого! В будущем, может быть, какой-нибудь податливый «свой» историк стыдливо-снисходительно назовет это «некоторыми ошибками».

18.

Письмо Ирине Владимировне (И.В.Братус в Ленинград. Она знакомая Ю.Софиева гимназических лет по Старой Руссе — Н.Ч.)

«… дело в том, что я вовсе не отрекаюсь ни от тонких французских вин, ни от превосходной кухни и, может быть, у меня тоскливо засосет под ложечкой, если я вдруг вспомню, что уже 10 лет не дышал соленым морским ветром и не ощущал на языке железистый вкус устриц или остроту мюнстерского сыра.

«Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду».

Но если всего этого нет — решительно ничего не меняется в моей жизни и я вовсе не чувствую ни огорчений, ни обид на злодейку судьбу.

Я с детства был страстным «индейцем» и мечтал о вигваме. Потом меня зачаровал Блок (на всю жизнь).

…Смотрит чертой огневою Рыцарю в очи закат И над судьбой роковою Звездные ночи горят. Мира восторг беспредельный Сердцу певучему дан. В путь роковой и бесцельный Шумный зовет океан. Сдайся мечте невозможной, Сбудется, что суждено. Сердцу закон непреложный — Радость-Страданье одно! Путь твой грядущий — скитанье, Шумный поет океан. Радость, о, Радость-Страданье — Боль неизведанных ран! Всюду — беда и утраты, Что́ тебя ждет впереди? Ставь же свой парус косматый, Меть свои крепкие латы Знаком креста на груди!

И еще образ Гумилева:

— Тот безумный охотник, Что взойдя на нагую скалу, В диком счастье, в тоске безотчетной Прямо в солнце пускает стрелу.

Не знаю, потому ли, что напророчили поэты, но, в общем-то, все эти огневые закаты, звездные ночи, мира восторг беспредельный, скитанье, путь роковой и бесцельный и т. д. довольно основательно заполнили жизнь и bifteck saignant оказался совершенно бессильным, чтобы со всем этим наваждением бороться. Словом, благоустроенный быт оказался в загоне.

Благослови высокую судьбу: Мы бедствия и странствия узнали… …Блажен, кого судьба бросала В юдоль изгнанья и войны… …Вне всяческих благополучий Не стал ли мир для нас светлей? Мы сами проще и мудрей И наша жизнь полней и лучше?

И т. д.

Возможно, что это в какой-то мере всего лишь реминисценция, ибо задолго до нас это было высказано и, конечно, с большей силой.

Блажен, кто посетил, сей мир В его минуты роковые.

Но небольшая разница состоит только в том, что благополучнейший Тютчев (великий и гениальный, конечно), живя в благополучнейшую эпоху, пришел к этому прозрению умозрительно а наше поколение — активным путем, побывав на пиру у богов и, откровенно говоря, обожралось в достаточной мере этой «божественной пищей».

А небрежение к быту вошло у меня в дурную привычку и для «полного счастья» мне вовсе не нужны шифоньер, сервант и прочие чарующие многочисленные наименования чудесных предметов, но Раю (Миллер — Н.Ч.), при всей ее поэтической любви к закатам и звездным ночам, я знаю, это весьма огорчает.

Уже потому, что в женском обиходе все это совершенно необходимо и это невозможно заменить холостым, походным чемоданом под кроватью.