Раздражающие успехи еретиков - Дэвид Вебер

О, черт! — внезапно подумал он, — какого черта я трачу время на перезарядку? Почему я просто не приказал им стрелять проклятой картечью, чтобы очистить оружие?!

Потому что, как он понял, он испытывал свою собственную версию паники, когда осознал, насколько сильно чарисийцы превосходили его собственное оружие. Это никому не помогло бы, и поэтому он заставил себя остановиться и сделать глубокий, успокаивающий вдох, даже когда второй и третий залпы картечи с шипением, свистом и глухим стуком обрушились на его позицию.

Притормози, Чарлз! По крайней мере, у тебя есть правильная идея, но притормози. Хорошие идеи совершенствуются, но ты также должен думать достаточно долго, чтобы принять правильные решения!

В артиллерийском шторме пряталось еще больше снайперских пуль, и они продолжали пожинать свою собственную мрачную жатву с любого человека, который неосторожно выставлял себя напоказ. Дойл не мог выделить жертв снайперов из общего хаоса.

Но он прекрасно понимал, что постоянно теряет людей по двое и по трое, несмотря на защиту их оружейных ям. Несколько невидимых пуль задели кончик кожаной офицерской кокарды на его собственной шляпе, и он начал пригибаться за козырьком своей орудийной ямы. Он едва успел остановиться, но не потому, что чувствовал себя особенно героически, а из-за осознания пошатнувшегося морального духа своих людей. Поэтому вместо того, чтобы спрятаться в укрытие, как нормальный человек, он сыграл роль сумасшедшего, которую требовали от него командирские обязанности. Он снял шляпу, чтобы рассмотреть обрезанную кокарду, затем посмотрел на окружавших его людей и помахал ею над головой.

— Ладно, ребята! — крикнул он. — Они пошли и испортили мою шляпу, и это меня по-настоящему разозлило! Я не знаю, сможем ли мы пометить ублюдков отсюда или нет, но я, черт возьми, намерен это выяснить! Как насчет вас?

К этому времени более тридцати его артиллеристов были поражены, по крайней мере половина из них мертва, но остальные ответили эхом его собственной свирепой ухмылки, и руки командиров орудий поднялись, когда их расчеты закончили извлекать заряды картечи и перезаряжать ядра.

— Огонь!

Дарин Бриндин наблюдал за внезапным извержением дыма из корисандских орудий. Их громкость была пугающей, и он затаил дыхание, когда двадцатишестифунтовое ядро рассекло воздух в его сторону.

К несчастью для артиллеристов Чарльза Дойла, у них просто не хватало дальности стрельбы, чтобы дотянуться до орудий Бриндина. Ядро с глухим стуком вонзилось в землю недалеко от батареи чарисийского офицера, и он был прав насчет того, насколько мягкой была земля. Корисандские ядра были почти шесть дюймов в диаметре, но богатый, мягкий, хорошо увлажненный верхний слой почвы был почти четыре фута глубиной, и он просто поглотил их. Некоторые из них пропахали каналы через пшеничные поля, прежде чем, наконец, остановились, и комья грязи разлетелись во все стороны, но ни один человек или тягловое животное даже не были ранены, и Бриндин мрачно улыбнулся.

— Хорошо! Давайте покончим с ублюдками! — крикнул он.

Дойл вскочил на край орудийной ямы, безрассудно выставляя себя напоказ, пытаясь что-то разглядеть сквозь дым собственного огня. Какой-то маленький, очень быстро движущийся предмет с шипящим звуком пролетел мимо его правого уха, и он понял, что его новая позиция выходит за рамки всего, что может быть оправдано примером для его людей. Но он оставался на месте достаточно долго, чтобы ветерок развеял дым от батареи, и его челюсть болезненно сжалась.

Насколько он мог судить, ни одно его ядро не достигло цели. Он мог видеть разрывы и выбоины в глубокой, ровной зелени пшеничных полей, которые, должно быть, были оставлены его огнем, но ни один из них даже близко не подходил к чарисийцам.

Он спрыгнул обратно в оружейную яму, Его сердце налилось свинцом. Его люди теперь лучше справлялись с тем, чтобы оставаться в укрытии, пока они обслуживали свое оружие — медлительные ученики, вероятно, все уже были мертвы или ранены, — но им приходилось выставлять себя напоказ, чтобы работать с оружием. И потому, что они это делали, они продолжали падать, в кровавой, жестокой эрозии его сил, и они даже не могли добраться до людей, убивающих их.

Пора отступать, — подумал он, удивленный тем, что смог так быстро смириться с поражением, но не в состоянии придумать никакой другой альтернативы. — Я должен убрать отсюда эти пушки, пока у меня еще есть животные, чтобы их перевозить, и люди, чтобы ими управлять. Корину просто придется подчиниться…

Его размышления внезапно прервал оглушительный, гораздо более громкий взрыв мушкетной стрельбы.

Возвышение Гарвея на шпиле позволяло ему видеть всю панораму выбранного им поля битвы, но только до тех пор, пока облака дыма, пронизывающие небеса, не начали закрывать его часть. Критические части, — понял он, — когда батареи противника окутались пороховым дымом, сквозь который не могла проникнуть его подзорная труба.

Не подозревая о смертоносном снайперском огне, испепеляющем позиции Дойла, или о том факте, что его собственные орудия не могли даже достать открытые позиции чарисийской артиллерии, он понятия не имел, насколько односторонним оказалось это противостояние. Вместо этого он почувствовал осторожный прилив оптимизма, что враг не все делает по-своему. И это чувство оптимизма усилилось, когда Баркор и Мэнкора наконец возобновили свое прерванное наступление.

Однако чарисийцы никогда не останавливали своего наступления. Или, скорее, они просто продолжали сближаться, пока расстояние не сократилось примерно до двухсот ярдов. Затем они остановились, тщательно выровняв свой собственный строй, давая морским пехотинцам время успокоить дыхание, пока корисандцы приходили в себя после дезорганизации, вызванной снайперами-разведчиками. Когда враг возобновил свое наступление, они были готовы.

Зарождающийся оптимизм Гарвея сменился ледяным ужасом, когда вся боевая линия чарисийцев исчезла за внезапным, новым извержением дыма. Возможно, он был слишком далеко в тылу, чтобы понять, с какой дистанции стреляли снайперы-разведчики, но он был достаточно близко, чтобы сказать, что линейные батальоны Чариса открыли огонь, по крайней мере, в два раза превышающий максимальную эффективную дистанцию его собственных войск.

С высоты шпиля он видел, как линия фронта