Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская

— Спокойной ночи, Валера. Давай спать. Завтра — нет, уже сегодня — надо рано вставать.

Валерий разочарованно молчал. Он даже не откликнулся на мое пожелание доброй ночи. Наше дыхание становилось все более ровным и все дальше разводило нас в разные стороны, каждого — в свой сон. Валерий провалился в бездну сна первым. Вот он легонько всхрапнул, раз, другой. Вдруг неприличный звук глуховатым щелчком выпростался из-под его одеяла. Валерий как будто признался мне в маленькой, простительной слабости.

Я никому не выдам его тайну. Снисходительная нежность наполнила мое сердце. Оказывается, он не бог, а просто человек.

Глава 10

Долгая, мучительная зима постепенно отступала.

В дневные часы припекало солнце, растапливало сугробы и выжимало под ноги прохожим веселые ручейки. Но с вечерними сумерками морозный воздух вновь воцарялся в городе и леденил тротуары.

Так и мое желание поехать в Москву то разгоралось, то остывало. Было неясно, как примет меня сестра, найдем ли мы с ней общий язык.

Тем временем из Москвы пришло долгожданное письмо. Сестра изложила в нем все, что, со слов отца, ей было известно об обстоятельствах его знакомства с моей матерью. В тот год Родион Сергеевич Ершов уже занимал заметную должность в Министерстве обороны, хотя еще и не был адмиралом.

В составе правительственной комиссии он приехал в Ленинград, на плановую проверку военно-морского училища. В первый же день он обнаружил в организации учебного процесса какое-то серьезное упущение и, по обыкновению, бурно и резко отчитал начальника училища. Однако и сам пострадал от своей горячности, вдруг ощутив резкую боль в сердце. Отец, заметила в письме Алла, был очень вспыльчивый человек. Боль нарастала, сделалась невыносимой, и Родиону Сергеевичу пришлось обратиться в санчасть училища. Здесь Нина, моя мать, оказала ему первую помощь. Второй помощи столичному инспектору не понадобилось. Минут через двадцать ему полегчало, и он тут же превратился в обаятельного Родю, каким обычно представал перед хорошенькими женщинами. Знакомство морского офицера и фельдшерицы имело продолжение. Родион Сергеевич пригласил Нину вечером в ресторан, а затем вернулся к своей инспекции и благополучно завершил ее.

В красивом ресторане их ждала изысканная кухня и хорошая музыка. В то время найти такое место было нелегко, но Нина знала, куда вести москвича.

Офицер все больше проникался симпатией к молодой женщине; о том, что она замужем, Нина говорить не стала. Только позднее он узнал, что у нее есть муж, который находится в дальнем плавании. Но вряд ли это имело какое-нибудь значение для обоих. Родион Сергеевич тоже не сообщил даме, что женат. Оба обошли молчанием этот деликатный вопрос. Вечер прошел хорошо. Оба от души выпили, до изнеможения танцевали в объятиях друг друга. И вдруг, в разгар вальсирования, у Родиона Сергеевича вновь прихватило сердце. На этот раз боль была так сильна, что пришлось вызывать «скорую помощь». Офицера прямо из ресторана отвезли в военно-морской госпиталь с диагнозом стенокардия. При обследовании выявились и другие непорядки со здоровьем, так что пришлось задержаться в госпитале на месяц. В столице в ту пору свирепствовал грипп, и обе женщины — Алла и ее мама — лежали с высокой температурой. Так что приехать в Ленинград сразу никак не могли, а потом надобность в этом отпала. Родион Сергеевич уверенно шел на поправку. К счастью, в чужом городе он не был одинок. Нина навещала его ежедневно. Соединив женскую нежность и опыт медработника, она быстро поставила Родиона Сергеевича на ноги. Так что пребывание в госпитале обернулось для офицера приятным отпуском. О том, где влюбленные находили приют для уединения, история умалчивает. Однако через девять месяцев на свет появилась я.

Алла Родионовна написала, что отец и позднее бывал в нашем городе. Последний раз ездил на празднование 300-летия Российского флота в девяносто шестом году. Вернулся очень грустный, многие его товарищи по службе не дожили до светлого юбилея.

И сам стал с той поездки болеть. Вдруг меня озарила картинка: солнечный день, корабли, престарелый морской офицер на набережной Невы. А вдруг это был он, мой отец, а я прошла мимо? Что мне стоило проявить к нему внимание, расспросить о родных, о месте службы. Хотя — нет. Старик с белой длинной бородой был совсем дряхлым, он мог бы быть моим дедом, но не отцом.

Получив письмо, я сразу взяла билет на поезд на ближайшие выходные. До отъезда предстояло завершить множество дел. Шла перерегистрация турфирм, и надо было обегать множество кабинетов, чтобы получить лицензию. С этой задачей я справилась с трудом: все делать по закону удавалось не всегда. Но были неписаные правила, с помощью которых удалось получить разрешительные документы. Также я подогнала свое отставание в институте, сдала все зачеты и несколько экзаменов за зимнюю сессию. Оставалось представить руководителю развернутый план моей дипломной работы.

У меня уже были некоторые наброски, но слишком большой материал предстояло осмыслить, проанализировать, чтобы сделать конкретные выводы.

Скучная на первый взгляд тема увлекала меня все сильнее.

Выходило так, что не только Россия влияла на жизнь тех стран, режимы которых поддерживала или свергала. Встречное влияние чужих этносов также было налицо. В нашу страну въехало столько всякого народу: опальные коммунисты, гонимые революционеры, прогрессивные студенты. Одних афганцев с последней войны осело у нас десятки тысяч, а были еще вьетнамцы, корейцы, курды, испанцы. И каждый был носителем своей культуры, своих привычек, моральных ценностей. Я отложила толстую монографию о восточных народах и задумалась. Какова была сила их влияния на русскую нацию? Вспомнила, как сама оказалась в Танзании и даже, будучи одиночным представителем чужой культуры, произвела там чуть ли не мини-революцию. Прежде чем приложить Коленьку к груди, я обязательно омывала сосок чистой водой из ручья.

И мой мальчик рос здоровее многих. Скоро и другие африканские мамаши взяли с меня пример.

Они повторяли омовение грудей, не вдаваясь в причины совершения этого ритуала. Вряд ли они думали о гигиене, но она входила в их жизнь.

Я взяла следующую книгу — об истории испанских детей, вывезенных в середине тридцатых годов в Советский Союз. Большинство из них остались жить у нас. Но с детьми не все было ясно. Что пересиливает: законы новой среды или привычки ранних лет, врожденные черты? Вот мой Коленька. Как над ним смеялись в школе, когда он складывал ручки и тянул их вверх, к богам. Да, в итоге отучили. Но разве печать племени не лежит до сих пор на его поведении? О внешности я не говорю: наследственные признаки — это аксиома. Но откуда непреходящая любовь к жучкам и паучкам?