Стальная мечта - Норман Спинрад

«Нужно остановить их! — отчаянно думал Фрейден. — Но каким образом… Если только не…»

Он поднял голову, драматически указывая ею на Павильон — Павильон, который был громадной грудой изрешеченных пулями тел, плавающих в огромной сворачивающейся луже темно-коричневой крови.

Внизу глаза обратились в указанном направлении, увидели кладбище мертвых тел, трупы Братства Боли, которое железной рукой правило Сангрией в течение трехсот лет, тел ненавистного врага, изуродованных тел Братьев, лежащих без движения, истекая кровью в красных лучах сангрианского солнца.

Сражение опять приостановилось. Пение смолкло, и на этот раз замер даже могучий ропот, и в молчании, зловещем, чреватом безумием молчании, сотни тысяч глаз с недоверием и изумлением пялились на гору сырого кровавого мяса, бывшего останками Братства Боли.

Во всю мощь своих легких, чувствуя, как рвутся капилляры в его горле, Фрейден крикнул в ужасный звуковой вакуум:

— Свобода! Свобода! Братство мертво! Да здравствует Свободная Республика! Отправляйтесь по своим…

Казалось, что все произошло одновременно.

Вандерлинг прыгнул, ухватился за винтовку отвлекшегося Фрейдена, в прыжке поворачиваясь к Барту покрасневшей, исказившейся от бешенства рожей. Когда пальцы генерала скользнули по винтовке и он уже был готов вырвать ее из рук Фрейдена, изумленного и не ожидавшего такого подвига, Вильям внезапно вскрикнул и сложился пополам, как перочинный нож, отшатываясь от Барта.

Фрейден видел, как София прыгнула на скамью, нацеливая колено в пах Вандерлинга.

Фрейден оправился; как раз когда стадион взорвался ревом пронзительных голосов, и оправился достаточно, чтобы садануть скорчившегося Вандерлинга прикладом винтовки в челюсть.

Вандерлинг повалился назад, крутанулся на месте, и Фрейден нанес ему сзади последний удар — чудовищный свирепый пинок. Плешивый вояка, нелепо дергаясь, покатился по круто уходящим вниз трибунам, столкнулся с разбитым ограждением, отделяющим трибуны от Арены, пролетел мимо и исчез в водовороте дергающихся тел, рук, ног, копий, факелов, дубинок.

Все случилось мгновенно: жест в сторону Павильона, молчание, нападение Вандерлинга, удар Софии, вопли садиан, падение генерала в толпу. В одно мгновение, подобно тому как нейтроны бомбардируют неустойчивое ядро атома с разных сторон одновременно, и в следующую секунду колеблющаяся масса взрывается с ужасающей первобытной яростью.

— Свобода! Братство погибло! Свобода!

Весть разнеслась по плотно стиснутой толпе на стадионе как пожар, зажигая каждую каплю крови в каждом жалком теле освобождением, избавлением от трех веков тирании столь мощной, что она едва ли не укоренилась в их генах. Свобода!

Но Сангрия осталась верна себе. Планета противоположностей. Две грани — черного и белого — запечатлены в душах людей абсолютным деспотизмом. Упыри поклонялись Наслаждению как божеству. Почитали дьявола Боли, не знавшего середины. Раб — значит Животное. Брат — значит свободный. Не свобода от, но Свобода для — свобода убивать, пытать, пожирать живую плоть, откликаться на каждый темный каприз, гноящийся в самых глубинах человеческой души, воздвигнуть гору трупов до самого неба, чтобы утолить самый глухой и грязный зуд. Братья были… свободны!

Но Братство мертво, оно навсегда исчезло! Теперь Животные Сангрии свободны! Они все сейчас стали Братьями-по-Боли.

Целый стадион взорвался оргией бессмысленной жестокости. Мужчины кидались на женщин, женщины на мужчин, дети на родителей, отцы на отпрысков. Садиане обрушивались друг на друга с ножами и дубинками, копьями и секачами, пуская в ход зубы, когти и даже оторванные конечности. Стадион затрясся, когда вся Арена и дальние секторы амфитеатра стали одной сплошной массой раздирающих друг друга, молотящих, топчущих кровожадных зверей. Мужчины и женщины смыкали объятья — объятья смерти. Ногти вонзались в лица, руки вырывали волосы с кровавыми ошметками кожи. Дети падали под топчущие их ноги, с ножами и копьями, вонзенными в спины, впивались зубами в босые ступни и бедра, повисали на них, сжимая челюсти, как черепахи в предсмертной агонии. Десятки рук вырывали из тел конечности, запускали их над толпой, тогда как все еще живые тела затаптывались и, разбрызгивая кровь, исчезали в лесу лягающих их ног, щелкая зубами и кусаясь даже в самый момент смерти.

Дальняя стена стадиона вспыхнула языками пламени, отбрасывая зловещий мерцающий оранжевый свет на безумие внизу. Подобно перевернутым остаточным изображениям, врезающимся в сетчатку слепого глаза, эмоции, побуждения, желания вывернулись наизнанку, превратились в свои противоположности. Любовь была ненавистью, удовольствие — болью, убийство — милосердием, жизнь — смертью, когда три столетия преследований и лишений прорвались нескончаемой лавиной, словно огромный воспаленный нарыв, наконец вскрытый.

И каждая глотка, все еще связанная с парой функционирующих легких, выкрикивала чудовищную, насмешливую песнь:

— Барт! Барт! Барт!

Фрейден, приросший к бетону, бессмысленно таращился на темную массу стиснутых, мучимых, безумных людей. Барт, выпучив глаза, наблюдал, как бьются о трибуны человеческие волны, плющат дерево, сталь и бетон — тонны взбесившейся бурлящей плоти. Словно всесокрушающий таран, толпа громила трибуну. Стадион стонал и вздыхал, как живое существо в агонии, и в итоге, ослабленный бушующим по соседству пожаром, просевший под массой впавших в безумие людей, с ужасным треском, как если бы раскололось небо, развалился. Целая секция трибун подалась, распалась, рухнула, унося тысячи жизней и погребя головной отряд толпы под лавиной тел, расколотых стальных балок, колоссальных зазубренных плит бетона.

Но огромная толпа напирала и снаружи, подалась внешняя стена, и посреди падающих бетонных плит и балок открылся огромный каньон, расколовший дальний конец стадиона, в котором отчетливо стал виден пролет между стадионом и разрушенной стеной Дворца и город за стеною…

Все пространство между стадионом и городскими кварталами превратилось в людское море, едва ли не перехлестнувшее обвалившуюся стену Дворца, морем, над которым плыли тысячи факелов. Тысячи деревянных лачуг были преданы огню. Город исчезал в чудовищном столбе пламени, уходящем к огромному облаку густого черного дыма.

Потом Фрейден увидел Вандерлинга.

Как пробка, подскакивающая на вздыбленных ветром волнах, Вандерлинг выныривал над скученной толпой, по-прежнему заполнявшей Арену, безумно прыгая над Животными, впивавшимися в него тысячами рук. Его лицо было окровавлено, правая нога гротескно искривлена, как у сломанной куклы.