Тролли в городе - Елена Хаецкая

– А что я должен делать? – неловко спросил отец.

– Для начала вам придется отрастить усы, – сказал Годунов. – Сегодня обойдемся искусственными, но вообще-то я сторонник всего натурального.

– У Завирейко Ленин лысину бреет, – ревниво сообщил Ленин. Он осторожно капнул на ладонь подсолнечного масла из бутылки и принялся натирать свою лысину – абсолютно естественную, так что скоро она заблестела, точно яблоко, натертое рыночной торговкой для придания товарного вида.

Отец неловко приладил гитлеровские усики под нос. Годунов сказал:

– Позвольте.

И аккуратным жестом поправил накладные усы.

– Клей не очень хороший, будет кожу тянуть, – предупредил он. – Как ощущения?

– Чувствую себя загримированным, – ответил отец, пытаясь держаться молодцом.

– Поэтому я и настаиваю на том, чтобы вы их отрастили… Так. – Годунов оглядел своих артистов. – Готовы?

Они вышли из гримерки и отправились во двор, где уже собралась вся компания.

– Вот видишь, вернулся твой папа, – сказала мне одна из женщин. От нее кисло пахло духами.

Артистов приветствовали громкими криками. Ленин произнес:

– До’огие това’ищи! Вы уже заняли телег’аф, телефон и телетайп?

Кругом засмеялись. Ленин тоже засмеялся. Хозяин дома встал, вскинул руку и провозгласил:

– Хайль Гитлер!

Мой отец ужасно побледнел, оглянулся на Берию. Тот зловеще сверкнул очками. В них отразилось пламя, тлеющее в углях, над которыми изнемогали шашлыки. Отец вяло отмахнул рукой и пробормотал:

– Зиг хайль.

– Ну-ка подвинься, – сказал моей соседке какой-то мятый, совершенно неуместный здесь человечек в сером. Он извлек фотоаппарат и начал делать фотографии.

– Речь, фюрер! – подбадривал отца хозяин дома.

Отец молча глядел на него. Он думал о шашлыках. Потом вдруг встретился глазами с Годуновым. Годунов сразу все понял и захлопотал:

– Фюрер сегодня не в духе!

– Что, фюреру нечего сказать своему народу? Ну ты даешь! – ответил Годунову хозяин дома. – Народ, может быть, хочет слышать!

– Фюреру всегда есть что сказать своему народу, – согласился Годунов.

Отец опять махнул рукой и сказал:

– Зиг хайль!

Годунов шевельнул губами, подавая отцу знак.

– Народ! – неожиданно выкрикнул отец. – Мы вместе идем к победе!

– Эй, так не годится!.. – протянул один из гостей. – А чё он по-русски? Фюрер пусть по-немецки!

Две девицы рядом со мной начали громко выкрикивать: «Фю-рер! Фю-рер! По-не-мец-ки!» И хлопать в ладоши.

Отец замешкался на миг, а потом вдруг покраснел почти до черноты и начал верещать на каком-то кошмарном, несуществующем языке. Этот язык состоял сплошь из шипящих, и все слова в нем были очень короткие.

Когда он закончил и опять махнул рукой, кругом началось настоящее сумасшествие. Гости вопили «Хайль Гитлер!» и вскидывали руку в нацистском приветствии, причем один случайно угодил в глаз другому, потому что они размахивали руками во все стороны.

Одна девица вскочила и завизжала:

– Хочу ребенка от Гитлера!

Но никто не засмеялся, и она, хохоча сама, уселась на место.

Хозяин дома обнял отца и велел фотографу сделать не менее десятка снимков. Он настойчиво поил отца водкой, хотя отец отнекивался и ссылался на то, что фюрер ведет трезвый образ жизни.

– Да брось ты, – лениво говорил ему хозяин дома, – фюрер, он тоже…

Я незаметно заснула. Когда Годунов разбудил меня, была уже ночь. В лесочке никого не было, людоедский костер погас.

– Папа! – сказала я и заплакала.

– Идем. – Годунов взял меня на руки и понес.

В машине уже находились участники шоу. Я бросилась к отцу и залезла к нему на колени. От него пахло водкой, чужим одеколоном и луком. Годунов сел за руль.

– Да, кстати, – сказал он, что-то вспомнив. И, обернувшись, вручил отцу полиэтиленовый пакет. – Я тут наснимал мясо с шампуров, бери. Дочку угостишь.

Отец принял пакет дрогнувшей рукой. Другую руку он положил мне на спину.

Отец не знал немецкого языка. Усы у него выросли уже через неделю, но с языком проблема оставалась. Впрочем, неунывающий Годунов считал, что вполне можно обойтись тем псевдонемецким, который так удачно имитировал отец во время своего первого выступления.

Годунов заехал к нам домой на следующий день после отцовского дебюта.

Постоял, потоптался на пороге, потом ввалился в квартиру и с веселой бесцеремонностью оглядел наши засаленные обои, потемневший паркет и люстру, где горела только одна лампочка.

Отец мыл посуду, поэтому вышел встречать Годунова, не снимая фартука.

– Был бы ты, Сергей Степаныч, дамой, приехал бы с цветами, – сказал Годунов. – Дебют как у премьерши. Рита Хейворт, все влюблены! Только девчонку с собой больше не бери. Мало ли что. Это все-таки шоу для взрослых.

– А куда я ее дену? – спросил отец удивленно и посмотрел в мою сторону.

– Куда хочешь. Приучи дома сидеть. Закроешь дверь получше, телевизор ей включи, мультики, и пусть сидит. У нас на работе всякое случается. Ты что, не понимаешь? Маленький? Хорошо, вчера были ребята нормальные, а бывает ведь… – Он понизил голос. – Могут и тухлыми помидорами забросать. Ну, помидоров в наших широтах немного, а вот картошка… Не веришь?

– Я теперь всему верю, – сказал отец. – Пройдешь сядешь?

– Да нет, я на минутку. Проведать, узнать, как дела. Не остыло желание работать?

– Нет, – хмуро ответил отец.

– Понравилось мясо? – продолжал Годунов.

Отец не ответил.

– Да брось ты, не оставлять же было… Проще гляди, Степаныч. Это ведь не объедки, нормальные куски.

– А что, – подступил отец, – действительно могут забросать тухлятиной?

– Запросто, – небрежно отозвался Годунов. – У Завирейко даже нарочно гнилые овощи зрителями раздают. Перед входом. Он на базе закупает по цене компоста. Популист дешевый. – Годунов скривился с презрением. – И под всё идеи подводит! Мол, при Гитлере в кафешках актеры жидов изображали, чтобы в народе ненависть подогревать, – ну а теперь обратная картина.

Отец сжал губы.

– Я до шоу с тухлятиной не опускаюсь, – добавил Годунов утешающим тоном, – но кто же знает, что людям в голову взбредет! Знаешь анекдот: двойник Фанни Каплан стреляет в двойника Ленина… Ладно, я тебе тут кое-какие книжечки про Адольфа принес, подчитай литературку.

Он шлепнул на тумбочку под зеркалом пачку растрепанных книжонок, рассмеялся, повернулся и ушел.

Когда заказов не было, Годунов вывозил своих артистов на Невский или на Острова, где они разгуливали на небольшом пятачке, вступали в беседы и дискуссии и позволяли с собой фотографироваться. Естественно, за деньги.

На эти прогулки меня брали с собой, и я ела мороженое где-нибудь в сторонке, пока мой отец кричал «зиг хайль» и «толкал речи» на своем псевдонемецком. Он был невероятно притягателен. Мне в мои семь лет легко было понять, почему в Адольфа постоянно влюблялись женщины, даже такие красивые, как Ева Браун. Я видела ее фото в книге. Ева Браун, конечно, не могла быть моей мамой, хоть и была женой Гитлера, потому что она умерла слишком давно.